Моторы заглушили на Эльбе - Василий Белых

В один из очередных приездов Пузанов сообщил печальную весть: в госпитале скончался от ран наш командир майор Евгений Павлович Кириллов. Да, безжалостная война вырвала из наших рядов еще одного замечательного человека и коммуниста, командира, которого за сравнительно короткий срок я успел и оценить, и полюбить.

Время лечения подошло к концу. Оно оставило след и в моей личной судьбе: дружба с Людмилой Волошенко, старшей сестрой отделения, переросла в любовь, выдержавшую испытания сурового времени.

Снова в полку

По дороге в полк я заехал к начальнику политотдела 25-го стрелкового корпуса полковнику Александру Матвеевичу Кропачеву. Со времени боёв на турийском плацдарме и до конца войны полк в оперативном отношении подчинялся командиру этого корпуса. Следовательно, мы находились и на партийно-политическом обеспечении политотдела корпуса.

Кадровый офицер-политработник, полковник Кропачев прошел в армии большую школу работы с людьми. Требовательный, глубоко принципиальный, но и справедливый, он умел располагать к себе окружающих. Офицеры и рядовые бойцы шли к нему за помощью и советом без тени боязни и, если можно так выразиться, субординационной стеснительности. Не случайно впоследствии партия доверила ему ответственный пост: он стал первым начальником политотдела Управления комендатурами в советской зоне оккупации Германии.

Как всегда радушно встретив меня, Александр Матвеевич поинтересовался здоровьем, рассказал об обстановке на фронте, задачах, которые решает корпус. От Кропачева я узнал, что приказом комкора наш полк выведен во второй эшелон, где совместно со стрелковыми полками совершенствует боевую выучку.

Дело в том, что самоходный полк для многих офицеров стрелковых частей был сравнительно новой в организационном отношении единицей, характеризовавшейся новизной в вооружении и тактическом применении в различных видах боя. Требовались определенные усилия для отработки взаимодействия со стрелковыми частями, обучения общевойсковых командиров практике использования подразделений САУ в бою.

В беседе со мной Александр Матвеевич подчеркнул это положение и посоветовал иметь более тесные связи с политработниками других частей, чтобы общими силами воспитывать бойцов и командиров в духе дружбы разных родов войск и обеспечивать их непрерывное взаимодействие. Слушая полковника, я невольно вспомнил, как в одном из боев под Турийском пехотинцы, не поняв маневра самоходки, менявшей огневую позицию, кричали: «Самоходчики драпают!», и еще глубже понял, насколько прав был начпокор.

Затем Кропачев сообщил, что в корпус приезжает фронтовой ансамбль песни и пляски. Артисты побывают и у самоходчиков.

В полку меня ожидала важная новость: к нам назначен новый командир — майор Михаил Иванович Колобов, прежде командовавший дивизионом 12-й самоходной артиллерийской бригады.

После ужина я ушел в подразделения и задержался в 1-й батарее.

— Чем занимаетесь? — спросил бойцов, окруживших меня.

— Утюжим пехоту. Это своеобразное лечение от танкобоязни, — пояснил командир батареи Ханукович. — Обкаткой пехоты называется. Нарыли траншей, посадили туда пехотинцев. Стрелки учатся пропускать через окопы танки, бросать в них гранаты, отсекать от танков и уничтожать наступающую пехоту противника.

Я посоветовал рассказать солдатам и сержантам стрелковых частей о маневре самоходки при смене огневой позиции, о боевых возможностях САУ и задачах, которые они решают при поддержке стрелковых подразделений.

— Почту регулярно получаете?

— Тут, товарищ майор, у нас полный порядок, — загадочно улыбаясь, промолвил Игорь Сытытов.

— Наша Тося-почтальон просто молодец, — поддержал его Гавриил Иванович Новожилов, батарейный парторг. — Где бы ни была батарея, все равно найдет нас и вручит газеты, письма. А стоит ей задержаться на некоторое время, и уже слышишь со всех сторон: «Где-то наша Тося, не случилось ли с ней чего?»

— Больше, нежели повара Сидорова с обедом, ждем Тосю! — вступил в разговор Тавенко.

— Может, Петр, тебе это только кажется? — обронил Сытытов.

Бойцы вокруг заулыбались.

— Тут романом пахнет, — не унимался Сытытов. — Наш Петро к ней и так, и эдак, а она ему газетку в зубы — и была такова. Хоть вы на нее повлияйте, товарищ майор, а то ведь жалко смотреть, как человек от любви мучается.

Тавенко, поняв, что разговор начинает приобретать нежелательный для него самого оборот, бросал на Сытытова недовольные взгляды. Наконец не выдержал:

— Товарищ называется… Я жене просил тебя быть моим дипломатическим представителем.

— Не серчайте, Тавенко, — вступился я за сержанта. — От любви никто не застрахован…

Решив перевести разговор на другую тему, я сообщил бойцам, что на днях к нам приезжает фронтовая бригада артистов, в том числе Юрий Тимошенко и Ефим Березин, полюбившиеся фронтовикам за острую сатиру, что метко била по врагу, за сочный юмор.

Весть эта мгновенно облетела подразделения. В лесу подыскали удобную поляну, оборудовали ее под «зрительный зал», на деревья повесили одеяла, отгородив «гримерную» артистов.

И вот наступил долгожданный день. На импровизированную сцену вышел конферансье. «Зал» притих. Концерт начался. Звучали песни: фронтовые, лирические, шуточные. От танца «Веселые кочегары» — пыль столбом. Но пыль зрителям не в диковинку, и они награждают танцоров громкими аплодисментами.

Особый успех имели Юрий Тимошенко и Ефим Березин.

— Выступают повар Галкин и банщик Мочалкин, — объявил конферансье.

С этой минуты взрывы хохота, одобрительные аплодисменты не смолкали. Уходили бойцы с концерта, словно с большого праздника, — веселые, оживленные. Чувствовалось, что полученного заряда бодрости хватит надолго.

На следующий день заместители и помощники командира, офицеры управления встречали нового командира полка. Когда подъехал «виллис», все вышли навстречу. Из машины вышел коренастый, крепко сбитый майор и твердой походкой направился к нам навстречу. Приняв рапорт Андреева, он поздоровался со всеми, представился: «Михаил Иванович Колобов».

Знакомясь с офицерами штаба и политработниками, комполка держался просто и непринужденно, охотно откликался на шутку, откровенно высказанную мысль. Новый командир быстро расположил к себе офицеров.

— Завтра, — сказал Колобов, — к нам приезжает командующий бронетанковыми и механизированными войсками 69-й армии полковник Тихончук. Он познакомится с личным составом и вручит правительственные награды.

…На большой поляне, поросшей густой травой и окруженной могучими соснами, построили полк. Вынесли Боевое Знамя. На столе перед строем — коробочки с орденами и медалями, орденские книжки, выписки из приказов о награждении. Приняв рапорт Колобова, полковник С. А. Тихончук поздоровался с полком, затем начал вызывать награжденных.

— Капитан Настыченко…

— Лейтенант Мурашов…

— Лейтенант Куницкий…

— Младший лейтенант Давыдов…

— Младший лейтенант Марычев…

— Сержант Мальцев…

Четким строевым шагом подходили к полковнику офицеры, сержанты, солдаты, получали ордена и медали, громко и взволнованно отвечали: «Служу Советскому Союзу!»

Обращаясь к застывшим в строю самоходчикам, полковник Тихончук призвал брать пример с награжденных.

— Внимательно изучайте опыт прошлых боев, — сказал он. — Учитывайте как плюсы, так и минусы. Собирайте по крупицам все новое, что имеется в боевом применении самоходной артиллерии, и смелее внедряйте в практику. В скором времени все это пригодится.

После построения был обед. У солдатского котла собрались бойцы и командиры. Аромат свежесваренных щей распространялся вокруг, перебивая запахи хвойного леса, цветов, трав. Сидоров постарался не ударить лицом в грязь — проявил все свое поварское мастерство.

Комсорг полка Мурашов объявил, что вечером в «клубе» (так теперь именовали площадку, где недавно выступал ансамбль) состоятся танцы под баян.

На поляне танцы — в разгаре. Пришли все свободные от дежурства бойцы и офицеры. Из тылового эшелона пожаловали в гости медсестры, связистки, шоферы, ремонтники. Кружатся пары. И словно нет дела танцующим до того, что вдруг ахнет где-то неподалеку вражеский снаряд или в ответ на это «приветствие» рявкнет наше орудие, заглушая на время звуки баяна. А баянист знай выводит свое: он весь во власти мелодии старинного вальса. Да, но где же он сам? Виден стул, на нем баян, а над баяном — чубчик и пара черных глазенок. Вот и все.

— Кто играет?

— Генка, — отвечает мне Пузанов. — У нас их двое. Этот играет, а его товарищ, тезка, поет. Различишь их разве только по цвету волос: баянист — черненький, певец — беленький.