Церковный суд на Руси XI–XIV веков. Исторический и правовой аспекты - Павел Иванович Гайденко

оказались совершенно не готовы принять указанного Феодосием Якова, даже несмотря на то, что Феодосий дополнительно сослался на божественное повеление: «не по своему изволению, но по Божию строенью»[127]. Невзирая на все осложнения, возобладало мнение монастырской общины, и Феодосий благословил Стефана.

Можно предположить, что само включение этого сюжета в летописное повествование было сделано в силу наличия множества аналогичных ситуаций, в которых происходило столкновение тенденции к сохранению соборности и тенденции к усилению принципа единоначалия.

Указание на столкновение двух разных подходов к поставлению нового игумена проявляется в другом известном акте – в духовной преп. Антония Римлянина. Преп. Антоний предлагает братии самим избрать игумена, но специально оговаривает возможность, что нового игумена поставят вопреки воле духовной корпорации «мздою или насильем», и это могут быть как представители светской власти («от князя»), так и церковной (епископ или кто-то из братии)[128].

Надо признать, что монастырская среда и осуществляемые в ней церковные суды требуют дополнительных специальных исследований. В этом отношении очевидны вопросы, которые требуют решения. Например, как единоличная (или стремящаяся к таковой) власть настоятеля соотносилась с присутствием среди братии выходцев из боярства и, в целом, из светской знати? Очевидно, что разрешение этого вопроса должно быть увязано с дифференциацией монастырских общин в зависимости от численности братии, от богатства монастыря; развитие конфликта с настоятелем должно было идти разными путями в зависимости от указанных факторов.

Обобщая наблюдения, сделанные относительно возможности выявления принципов публичности и соборности, можно сделать промежуточный вывод, что в период XI–XIV вв. древнерусский церковный суд функционировал на основе принципа единоличного мнения судьи как отражения преобладающей тенденции.

Принцип состязательности. Заимствованный из византийской правовой традиции церковный суд уже давно не предполагал состязательного характера – в нем преобладали элементы обвинительного процесса. На Руси, в силу все еще господствовавшего, хотя и уступавшего свои позиции, общинного уклада, можно было ожидать усиления элементов состязательности в местном, древнерусском варианте церковного суда.

С одной стороны, в сфере светского права, гораздо лучше известной нам по Русской Правде и более поздним памятникам права, отражающим эволюцию норм процессуального характера, мы видим ярко выраженную модель состязательного процесса. Эта модель является естественным продуктом общинного уклада и соответствующего правосознания. В рамках этой модели не разграничиваются роли «истец – ответчик», что уже предполагало бы неравноправие сторон, наличие претензии, от которой необходимо защищаться. Обе стороны являются истцами и представляют свое видение спорной ситуации, собирая для этого доказательства, позволяющие склонить решение публичного суда в их пользу. Важно заметить, что принцип состязательности тесно связан с принципом публичности: по мере становления государственности общинные начала вытесняются, принцип публичности ограничивается и, в то же время, происходит вытеснение элементов состязательности, на смену которым приходит обвинительный характер судопроизводства (стороны уже не именуются истцами, они делятся на истца и ответчика, ведущую роль в процессе играет представитель государственной власти, осуществляющий судебную власть, процесс возбуждается не по факту нарушения интереса, а в связи с нарушением установленной государством нормы, и т. п.).

В сфере церковного права в период XI–XIV вв., учитывая уже выявленное преобладание принципа единоличного мнения судьи вместо принципа публичности, невозможно говорить о существовании принципа состязательности в полном объеме. Однако можно говорить об отдельных элементах состязательности. Например, в грамоте митр. Феогноста видно, что обе стороны собирают и представляют доказательства в поддержку своего видения спорной ситуации, так что митрополит, решив сперва дело в пользу одной стороны, вынужден был пересмотреть свое решение после представления дополнительных аргументов другой стороной[129].

Напротив, в «Сказании о житии» преп. Антония Римлянина хорошо отражено, что при осуществлении святительского суда сам судья (или его слуги) проводит проверку имеющихся сведений, в частности, опрашивая соседей[130]. Это уже не может рассматриваться как элемент состязательности; проводимый еще до начала суда непосредственно святителем опрос свидетелей в рамках установления обстоятельств указывает на активную роль судьи, больше характерную для обвинительного процесса. Точно так же процесс над митр. Петром (1309–1311 гг.), как бы фрагментарно он не был представлен в источниках, в основном свидетельствует об обвинительном характере судопроизводства.

С другой стороны, в связи с этим процессом возникает много вопросов[131]. В частности, в источниках отсутствуют какие-либо сведения об осуждении митр. Петра и применении к нему каких-то мер воздействия. Однако при этом отсутствуют и сведения о том, что тверской епископ Андрей и свидетели стороны обвинения были подвергнуты наказанию как клеветники и лжесвидетели.

Более того, есть примеры, показывающие, как неподтвержденное судом обвинение обрушивалось наказанием на сторону обвинения. Если принять предположение, что дело новгородского еп. Луки было пересмотрено митр. Ефремом, то наказание, постигшее лиц, выдвинувших обвинение против новгородского владыки, объясняется именно этим обстоятельством – после пересмотра решения они автоматически превратились в клеветников, под этим именем они и фигурируют в летописных текстах[132].

Таким образом, «церковный собор», осуществлявший разбирательство дела митр. Петра, превратился фактически в третейский суд, завершивший дело примирением сторон. В этом третейском характере суда можно выделить элементы состязательности: стороны выбирают судей, которые будут рассматривать их дело, сам состав суда является своеобразным компромиссом спорящих сторон. Эта возможность отражена в некоторых нормах канонического права (107 правило Поместного Карфагенского Собора)[133].

Итак, отдельные описания церковных судов позволяют увидеть некоторые элементы состязательности. При этом утверждать, что древнерусский церковный суд основывался на принципе состязательности, нельзя: наличие стороны обвинения и защиты указывает на изначально неравноправное положение сторон в процессе; судебный процесс начинался вследствие нарушения установленной нормы, а не вследствие выявленного нарушения интереса и необходимости его восстановления; в условиях преобладающей тенденции к установлению принципа единоначалия места для состязательности не оставалось.

Принципы справедливости и законности. Проблема справедливости, как в широком смысле, так и в смысле справедливого суда, является частой темой в средневековых текстах. Когда в 1169 г. произошло взятие Киева войсками князя Мстислава Андреевича, за чем последовало разграбление города, церквей и монастырей, в летописи главной причиной этой трагедии был назван несправедливый суд, совершенный митрополитом над печерским игуменом Поликарпом[134].

Напротив, суд над еп. Лукой Жидятой оценивается как редкий пример справедливого суда[135]. Действительно, если принять летописные оценки этих событий как отражение мнения значительной части новгородского общества, и если принять трактовку В. В. Мильковым граффити из Софийского собора как выражающих сочувствие новгородскому владыке во время судебного разбирательства, то можно предположить, что разрешение этого дела было воспринято значительной частью древнерусского общества, следившего за ходом процесса, как торжество справедливости.

Наконец, говоря о восприятии суда и идее справедливости, не следует рассматривать суд периода XI–XIV вв. как процесс, имеющий целью выяснение истины или установление справедливости. Очень