Чердаклы - Валерий Шемякин

Поднимаюсь по пригорку и утыкаюсь в гору искореженных бетонных блоков. Где бетон, там и все остальное. Штабеля резиновых покрышек. На одной из покрышек сидит миниатюрная блондинка лет двадцати пяти, ковыряет палкой в куче мусора. Голову не поднимает. Я подхожу к ней почти вплотную, она продолжает все так же невозмутимо выуживать из кучи коробки, банки, тряпки, внимательно их разглядывая. Не помешаю? Она едва заметно пожимает плечами. Задаю ей свой вопрос: не встречала ли она тут такого высокого, мощного, с черной шевелюрой, лезу в карман за фотографией…

Мой вопрос ее, видимо, не удивляет. Он где-то здесь, говорит она, я даже слышу его дыхание, но не могу понять, где вход в пещеру, в которой он замурован. Меня, кстати, Даша зовут. Слышите, слышите? Ничего не слышу, а меня – Зиновием, только кукушку. И кукушка, и все мелкие зверушки… Детки-гномики – они вокруг нас…

И в самом деле, и правда – мне показалось, в голосе кукушки, что-то ненатуральное, металлическое, будто китайская игрушка издает эти бесконечные ку-ку. Пришельцы, шепчет она, кругом пришельцы. Рукокрылые и равноногие. Они окружают нас. Вы бывали в Гоа? Нет? Надо съездить туда – тогда многое станет понятным…

Однажды, это было задолго до встречи с одичавшим Федей, она обнаружила в своем почтовом ящике письмо. Посчитала бы его обычной рассылкой, спамом, но письмо было обращено лично к ней, и в нем затрагивались такие деликатные струны. Писал человек, который знал ее лучше, чем она сама, предугадывал все ее желания, еще не осознанные.

Это письмо заставило Дашу все бросить и лететь в Непал, чтобы в каком-то горном захолустье искать ашрам, хозяйкой которого была русская женщина по имени Наталья. Эта Наталья нашла свой путь и предлагала то же самое сделать ей. Впервые Даша оставила отца надолго, может быть, навсегда.

В самолете с ней творилось что-то странное. Она летела сквозь холодный космос к планете, где теперь обитают те, кто в разное время покинул Землю.

Неужели я встречу стариков и старух с обезображенными болезнями лицами? Нет, нет, покинувшие земной мир, какими бы они ни были, возвращаются в детство, в тот возраст, когда проявляется разум, но еще не ушли чистота и природная радость. Вера во Вселенское добро. Изначальное. Неколебимое. Когда если и бывают слезы, то лишь на секунду, когда любишь все вокруг и любим всеми, кто только существует. И божественно красив независимо от цвета волос и формы носа, когда не знаешь, что такое уродство – ни внешнее, ни внутреннее.

И узнаваем.

Что-то перепуталось во времени? Или в моей голове?

В аэропорту города Катманду, ожидая свой багаж, она увидела по телевизору новостной сюжет: горящий дом, женщину славянского происхождения. Что-то там страшное происходило в далеком от столицы Непала горном селении. На своем плохом английском она попросила случайного попутчика, тоже дожидающегося багажа, объяснить, что там происходит. Он ответил: кто-то взорвал ашрам, в котором проповедовала русская женщина по имени Наталья. Огонь упал с неба.

Домой Даша не вернулась. Окольными путями, не имея визы, с группой нелегальных мигрантов на старом, разваливающемся автобусе по горным дорогам она перебралась в Индию. Добралась до Гоа. Жила прямо на пляже, пока не сошлась с компанией престарелых хиппи. Бельгиец по имени Джизус, бросивший на родине налаженный бизнес, стал ее другом. Взявшись за руки, они босиком бродили в лучах заходящего солнца, и им было хорошо. Они бродили по пляжу.

Они бродили.

Бродили.

Пока однажды Даша не спросила Джизуса: что дальше? А дальше… Он собрался и улетел в свою Бельгию. Ему надоело быть хиппи. Ему было уже почти сорок лет, и пришла пора оставить барак, крытый тростником.

Он был не глуп, этот бельгиец, он хорошо понимал, что означает вопрос, заданный ему Дашей. Он забрал с собой все свои вещи, кроме нескольких книг и листка, исписанного аккуратным почерком, служащего вместо закладки. С помощью словаря, оставленного кем-то из русских бродяг, она перевела его послание. Мужчина – лишь способ, которым одна женщина производит на свет другую женщину… Он неплохо разбирался в женщинах, сорокалетний Джизус. А она не всегда понимала, что ей нужно: то ли зверь в человеческой оболочке, то ли совсем не мужчина…

После всего этого она и встретила Федю. Он так напугал ее вначале. Но потом она поняла: это просто еще не совсем взрослый мужчина, мечущийся по жизни и бросающийся ко всем, кого встречает на своем пути… Она говорит все это, глядя в сторону, будто обращается к кому-то незримому…

Говорите – замурован? Да. Кем? Не знаю, он сидит в пещере и помалкивает, дурочки у него нет. Мне мальчик рассказывал, ко мне подошел мальчик и сказал: его замуровали в пещере.

Мальчик, хм, а где этот мальчик, можно его найти? Она пожимает плечами: не знаю. А пещеру он показал? Она не отвечает, поднимается и уходит.

Замурованный, заколдованный… Я сажусь на покрышку, на которой только что сидела эта ненормальная, и достаю Бунина…

Федор Бабарыкин

Он просыпается, открывает глаза и ничего не различает вокруг. Мама! Ответа нет. Мама! Ма-а-а-ма! Прислушивается. Тишина. Лишь пульсирующее Я в темноте. Слова приходят не сразу, и нет образов, которыми можно было бы мыслить. Чистота. Темная и непорочная.

Приподнимается и обнаруживает перемены в своем теле, ощупывает себя – ужас! – под его руками что-то огромное и грубое, он дотягивается до живота, ног, промежности, до лица… на лице колючая щетина… Ма-а-а-ма!!! Ощущая это громадное тело, он не может пошевелиться, впадает в ступор – не потому, что нет сил, нет импульса, какой-то внутренней команды…

И вдруг она поступает. Встань и иди! Он узнает эти слова и подчиняется им. Вылезает из кровати, при этом бьется головой о твердые выступы наверху, и в момент, когда ноги оказываются на полу, вспыхивает слабый свет; он видит помещение, в котором находится, – тесная каморка с низким потолком, без всякой обстановки, где же его игрушки, его шкафчик, обои на стене с изображением ковра-самолета? Прямо перед ним дверь, он толкает ее и перешагивает через высокий порог. Видит узкий коридор, в котором тоже пульсирует слабый розовато-сиреневый свет. Коридор уходит куда-то в темноту, вдоль обшитых светлым пластиком стен, по обеим сторонам двери и… больше ничего. Где мама? Где ее искать? Что с ним происходит? Ему страшно. Его большое тело сотрясается от беззвучного плача. Долго не может успокоиться, но отчего-то боится кричать, тихо, стараясь не шуметь, идет по коридору, трогает ручки дверей, не решаясь их открыть. Идет на тусклый свет, не зная, откуда он берется. За поворотом, в темных проемах различает предметы. Рождается слово стол. На столе – коробок. Спички. Возьми и зажги – это ты можешь… Ряды пластиковых бутылей с водой. Упаковки с хлебом. Коробки. Банки. Мешки. Бочки. Ящики.

Я на космическом корабле, думает он, меня похитили. Но тогда должны быть иллюминаторы и невесомость. Нет, я в подводной лодке. Почему же так тихо, лодка, вероятно, легла на дно. Откуда я все это знаю, мне всего… Да, мне всего четыре… Нет, уже больше… Стоп! – в глубине очередного проема он видит стеклянную перегородку и в ней, как в зеркале, – отражение… большого, толстого старого дядьки в ржавого цвета майке и длинных черных трусах, с невыносимо большими руками, ногами, животом, клокастой щетиной и каким-то жеваным лицом… Это я? Я – взрослый дядька?! Кто меня превратил в дядьку?.. Ледяной ужас окончательно парализует его, он еле передвигается… утыкается в какие-то металлические перекладины… Видит перед собой что-то похожее на арку из светлого металла, в арке черный проем, в котором видны блики далекого дневного света. Это ворота наружу, думает он, но почему-то страшится переступить порог. Протягивает в этот проем руку, и в ту же секунду перед ним вспыхивает светящаяся плоскость. Он выдергивает руку из этого свечения и отступает. Это большой экран. Мерцание. Туман. Плоскость, не плотная, как бы нематериальная, но хорошо различимая. Даже не плоскость, а какой-то мерцающий куб, похожий на огромный аквариум. По стенам забегали стаи светлячков, забили хвостами электрические скаты, замигали горящими глазами чупакабры. И хлынул светящийся кислотный и неощутимый дождь. Где-то за пределами его обиталища послышался гром и чьи-то выкрики: к бою…

Он вдруг отчетливо вспомнил мысль, когда-то родившуюся вместе с ним, а потом напрочь забытую. Он точно знал тогда, откуда он взялся и куда ему надо идти. И теперь снова вспомнил. Не забыть, не забыть… Что? Что он должен не забыть? В какую дверь надо постучаться? Где эта дверь?..

Он слышит вопрос: ты кто такой? Он оглядывается: кто произносит эти слова? Вокруг по-прежнему пусто. А-а, понятно, звуки идут оттуда – из ворот. Он хочет сказать: не знаю, но боится, что они могут не пропустить его, и отвечает: я малыш, я живой.