Чердаклы - Валерий Шемякин

Какой он большой, с ужасом думала маленькая Даша, у него все большое… большие руки и толстые пальцы… Теперь она… уже не бежала… Теперь уже не убежать… И не старалась… А он так и шел за ней быстрым шагом, не приближаясь вплотную… Уже на крыльце она начала сбрасывать с себя все… Он тоже сбросил что-то с себя… на нем было… почти ничего… Она остановилась посреди гостиной, на циновке, покрывающей холодный крашеный пол, не оборачиваясь к нему, чувствуя каждой клеткой приближение этого… чувствуя резкий мускусный запах, запах лежалого сена, запах чего-то горелого, запах пруда… впервые испытывая такое странное состояние… безумный страх и желание быть растерзанной…

…Они рычали и кусались как звери, рвали друг друга в клочья…

Она стонала, не в силах перенести эти терзания, не в силах от них отказаться, она выла, и, услышь она, прежняя, этот звериный вой, смертельно бы перепугалась. Она выскальзывала и уползала прочь от него, как змея, он настигал, хватал за голову, волосы, шею, чуть не душил, она хрипела, снова выскальзывала и снова устремлялась прочь, он настигал и с новой яростью набрасывался. Она провалилась туда, в его чудовищное зверское нутро, и поглощала его… В этом клубке не было ни начала, ни конца…

Оттолкнула его и без сил распласталась в луже остывающей лавы…

Ты кто?

Не знаю… кто-то лишний, наверное…

Надо сказать, во время этой первой встречи происходило все не совсем так, как Дарье потом представлялось. А у Федора было не так уж много времени, чтобы стать лишним, может быть, он и до этого был таким, но в прежней обстановке не мог этого в себе постичь. Вот и сбежал. Хотя, конечно, не от Давыдова. От себя…

Григорий Бут

…К нему приходит Мона Лиза Анаконда, уродливая девка в белом сарафане, с горящей звездой во лбу. Она поднимается на Мавзолей, перешагивает через зубчатые стены Кремля, шагает к окнам его кабинета. Слышны глухие шаги, земля трясется. Кремлевский полк им. Дзержинского не спит в этот час, но сделать ничего не может, его парализовал ужас.

Бут сидит, будто заколдованный, в своем кресле и не может двинуться с места. Оглядывает кабинет, выглядящий в этот поздний час мрачно. Чуть светятся стены, обшитые панелями из мореного дуба. На столе мерцают компьютеры. За массивными правительственными дурындами газон традесканций смотрится клоком темных джунглей. Чучело филина, подаренное президенту научными сотрудниками Гаррикальского национального горно-обогатительного заповедника, подслеповато уставилось в окно.

А там страшная баба. Склеенная, будто на скорую руку, глаза у нее перекошены, утиный нос вытянут, одна рука ниже другой. На ступнях роговые наросты. Бабища наступает одним из таких наростов на зазевавшегося часового – кровавые брызги летят из-под ее стопы. Трогает золоченых орлов, башенные шпили, дергает стрелки курантов, они дребезжат, поднимая в ночной воздух переполошившихся ворон.

По налившемуся фиолетовой паникой небу, будто дирижабли, плывут гигантские подушки, одеяла, перины. Подушки невероятных размеров, перины высокие, толстые. Мона Лиза ищет место для ночлега. Она выбрала сегодня этот дом, потому что он большой и красивый, потому что какая-то неведомая сила толкает ее сюда. Крыша совсем не полога, но у Моны такое рыхлое тело, что она способна удобно расположиться на самых крутых скатах.

На миг она замирает, вслушиваясь в людские крики; под ее кривым носом появляется капля, пегие волосы, похожие на тропические лианы, закручиваются вокруг уродливых ушей. Буту приходит в голову ужасная мысль: Мона Лиза тащит с собой мумию из Мавзолея, чтобы усадить ее в это кресло, а его, Президента, поместит в саркофаг.

На ее бабьем сарафане он различает надпись-принт во всю ширину груди: Kiss me, Гриша! Это его чуть успокаивает. Конечно же, Мона Лиза всего лишь бесчувственная тварь, но как всякая вещь во Вселенной, тем более возникшая сразу в виде юной бабы, она хочет, чтобы ее любили. Но кто может любить такую колоду? Оттого она каждую ночь устраивается спать на новое место и повсюду таскает с собою перины и подушки.

Наконец девка влезает на крышу. Ложится. И засыпает. А в кабинете президента рушатся книжные шкафы и полки. От этого грохота поднимаются кремлевские мертвецы – вожди революции, великие государственники, полководцы. Они двигаются неровным кругом по площади, громыхая костями, теряя недотлевшие органы, отряхивая паразитов, пританцовывая по брусчатке: чип-хлип-чип-хлип… Они машут руками, глядя на Бутовы окна, приглашают присоединиться, кричат что-то несусветное: по тридцать три раза педикулезом переболели!.. Под древними соборами беспокойно зашевелились рюриковичи, романовы и невесть кто еще, а в доисторических отложениях затрепетали останки первопоселенцев, превратившихся в гумус, на котором выросло московское царство. Молодая плоть донны Проперды подняла карусель сиятельных трупов. Чудеса биотехнологии, думает Бут, танцуют все!..

Утром ему звонит Гучков. Извини меня, Гриша, говорит он, нужна твоя помощь. Наша экспериментальная модель сбежала. Разнесла Дом Редких Животных в пух и прах. Ты же знаешь, я сам не могу с этим высовываться. Рассчитываю на тебя. Она где-то по подмосковным лесам кружит. Опасности особой не представляет, но народ напугать может. Надо бы выслать эскадрилью. Группу захвата. Просто из крупнокалиберных покоцать. Распорядись, а?

Хорошо, отвечает Бут, достает из кармана металлический цилиндрик, отвинчивает крышку и вытряхивает в рот белую жемчужину.

Глава V. 17 июня т.г

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … голова мертвого классика:

…я ехал и слушал, потом стал считать, сколько лет нагадает мне она, – сколько еще осталось мне всего того непостижимого, что называется жизнью, любовью, разлуками, потерями, воспоминаниями, надеждами… и она все куковала и куковала, суля мне что-то бесконечное. Но что таило в себе это бесконечное? В загадочности и безучастности всего окружающего было что-то даже страшное… и с бессмысленно жуткой радостью голосили кругом соловьи, и с колдовской настойчивостью куковала вдали кукушка, тщетно весь свой век взыскующая какого-то заветного гнезда…

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … ….

Зиновий Давыдов

Лето выдалась жарким и влажным – каждую ночь льет дождь, а наутро нестерпимо палит солнце. Много жидкой грязи на дорогах, к обеду она засыхает и превращается в комки по обочинам. Приходится пробираться через буйно разросшиеся заросли, утопая в вязком торфе, преодолевая вброд ручьи и поднимая тучи насекомых и мелких птиц.

Пруд покрыт ряской. И хотя со дна бьют родники, вода выглядит полумертвой. Спускаясь с косогора в низину, дорога огибает пруд, здесь самое вязкое место, через скрытую в высокой осоке болотистую жижу кто-то набросал жердей. На самом повороте, глубоко зарывшись в трясину, сидит ржавый пикап. С черными дырами. Добираюсь до деревушки, в которой, по слухам, скрывается Бабарыкин. Местные жители кивают: да – видели, обросшего, грязного, полуголого. Только не совсем в деревне, на горе. Деревушка называется Пескалинский Взвоз, над ней идет железная дорога.

На косогоре в куче строительного мусора невозмутимо цветет розовый шиповник. До подножья горы еще метров сто. Останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Где-то вверху среди деревьев, совсем близко от меня, кукушка начинает свой счет, впадает в раж, никак не может остановиться, она уже накуковала кому-то бессмертие – явно не мне. Резко обрывает отсчет, и тут же с противоположной стороны начинает куковать другая – хрипло, ненатурально, визгливо, явно передразнивая первую; встречаются здесь живые существа, способные имитировать чужие голоса, порой кричат козлоногие исступленно…

На меня нисходит странное чувство – болезненное неприятие чего-то чужого, не своего. От вида запустения, цветущего болота, грязи накатывает отчаяние. Будто бы это все мое, а мне завтра предстоит все бросить, уйти совсем, не прощаясь, по-английски, а сделать ничего не успел, оставляю после себя место неприбранным, расхристанным, испоганенным. Пятна кострищ, как оспины, покрывают зеленые бугры, мазутные полосы, гниющие отбросы. След человека…

Таким и должен быть этот день. После такого утра. Оно вновь и вновь возвращается, будто преследует меня. Скачут олени по заснеженной тундре. Скачет маленькая туземка, пьяная и грязная, пропитанная ароматом протухшего тюленьего жира. Это отнюдь не Ребекка, нет, это бесстыдная косолапка с острова Врангеля. Меня просто выворачивает от нее, но я ничего не могу поделать с собой, не открывая глаз, нащупываю кнопку, включаю дурочку и мастурбирую под реквием Моцарта… Потом иду в ванную, сдираю с себя все, засовываю в стиральную машину, засовываюсь сам – прямо в кипяток, в густую пену. Отмокаю… Тщательно чищу пупок. Протираю спиртом красное пятнышко на натруженном пенисе. Несколько дней после этого страдаю изифалофобией. Потом все повторяется…