Дальний приход (сборник) - Коняев Николай Михайлович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Из-за него… Такой, видно, уж это человек был.
Петр Андреевич покрутил головой, но спорить не стал, не хотелось почему-то, спросил только:
– А когда это было?
– Святой Серафим Саровский в прошлом веке жил. Как раз когда и Пьер Безухов ваш любимый. Вполне по времени и Пьер Безухов мог бы за благословением к Серафиму Саровскому прийти.
– И что же? Ему бы тоже он благословения не дал?
– Откуда же я знаю… Это только самому батюшке Серафиму ведомо было, какой человек приходит к нему. Если злоумышление какое таит в душе или злобу к России – все насквозь видел преподобный. А Пьер масон был, декабрист опять же… Может, и его прогнал бы Серафимушка. Великий молитвенник за Россию был…
Отец Игнатий замолчал. Молчал и Петр Андреевич. Тихо было. Только журчал сбегающий от родника к реке ручеек да еще тихо шуршал, покачивая ветки, гуляющий здесь, наверху, ветерок.
– Спаси, Господи, люди Твоя… – задумчиво проговорил Петр Андреевич. – А что, это молитва такая?
– Да… Молитва за Отечество… Тропарь Кресту… – сказал отец Игнатий, вставая. – Спасибо вам, что родники показали.
– А вы дорогу-то назад найдете? – Петр Андреевич тоже встал. – Мы ведь далеко зашли…
– Найду… Я запомнил… – улыбнулся отец Игнатий. – Да и храм видно, так что не заблужусь. А вы еще здесь посидите?
– Ага… Да мне вообще напрямик можно к себе пройти. Тут, если через лес, не так уж и долго до нашего поселка.
– Ну, хорошо тогда… С Богом…
– До свидания… – сказал Петр Андреевич, глядя вслед уходящему священнику.
Он уже отошел на несколько шагов, когда Петр Андреевич окликнул его:
– Отец Игнатий!
– Да? – Священник обернулся к нему.
– Понимаете… – смутился Петр Андреевич. – Ну, в общем, я чего хотел сказать… Ну, значит, прежний-то батюшка каждый раз спрашивал, когда я креститься буду… Вот… А вы почему-то даже и не поинтересовались.
– Но вы же сами говорите, что вы – толстовец…
– Ну и что, что говорю? Вы же тоже мне объяснили, что, может, и не толстовец я совсем. Может, я только думаю, что я толстовец?
– Хорошо… – сказал священник. – Если вы надумаете все-таки креститься, приходите. Храни вас Бог…
И он ушел, скрылся в нежно-зеленых березках. А Петр Андреевич снова опустился на поваленную сосну, вытащил из кармана сигарету.
«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…» – вспомнил он и почувствовал, что ему хочется заплакать, так хорошо, так покойно сейчас было душе.
Клонилось за верхушки деревьев уходящее солнце. Вытягивались тени, и все журчал и журчал негромко бегущий от родников к реке ручеек…
Да еще «Спаси, Господи, люди Твоя…» время от времени едва слышно повторял Петр Андреевич, и чистые слезы сами бежали по лицу.
Петр Андреевич не вытирал их…
Ночной дождь
Весь день лил дождь. Не стих он и к вечеру.
– Вот ведь льет-то… – сказала Анна Петровна, останавливаясь у окна. – Словно конец света наступает.
– Ложитесь спать, мама! – ответила Вера.
Она тут же пожалела, что не удалось сдержать вспыхнувшую досаду, но едва пожалела об этом, как рассердилась и на себя, и свекровь еще сильнее.
Господи! Да не нужно было и приезжать на дачу…
Это его мать, пускай он и вез бы продукты, а то остался дома, а она, Вера, здесь, и теперь, наверное, и не сможет вернуться из-за дождя в город.
– Наш-то не приедет, кажется… – вздохнула Анна Петровна. – Такой дождь.
– Куда ему ехать? – сказала Вера. – Растает еще.
– Может быть, дела какие…
– Конечно, дела… – усмехнулась Вера и уже помягче добавила: – Ложитесь спать, мама. У меня голова раскалывается.
– Дождь… – словно не слыша ее, проговорила Анна Петровна. – Соседская старушка сегодня опять на поле за морковкой поехала, я видела – с мешком шла…
– Откуда вы знаете, мама, что за морковкой? Может, просто ходила нарвать травы? Почему вы о людях так думаете?
– Она сама рассказывала… – не обидевшись, ответила Анна Петровна. – Вчера она тоже ходила, но неудачно… Там караулят… А она к каким-то парням молодым пристроилась, вместе с ними собирала, к парням бригадирша боялась подходить. А когда собрала целый мешок, парни у нее морковку отобрали, погрузили со своими мешками в машину и уехали…
Вера искоса взглянула на свекровь. Высокая, прямая и в свои семьдесят лет, она стояла у окна, и в выражении лица, как и в голосе, не было ни осуждения, ни сожаления.
Как-то очень бесстрастно рассказывала она эту историю, никак не обнаруживая своего отношения. Впрочем, она и всегда говорила так, словно выжидая, как отнесутся к этому другие…
Веру это раздражало, а муж объяснял манеру матери разговаривать так – беженским синдромом. Дескать, раньше она была другой, пока не пришлось за бесценок продать квартиру и перебраться сюда. Сейчас Верин муж пытался купить матери хотя бы комнату в коммуналке, но и на комнату придется, по-видимому, добавлять свои деньги. Хорошо еще, что хоть контейнер с вещами застрял где-то. А то и не придумаешь, куда сложить. Разве только сюда везти, на дачу…
– А мне жалко соседскую старушку… – сказала Анна Петровна. – Понимаете, Вера, я представила себе огромное черное поле. Грузовик, застрявший вдали… Пирамиды пустых ящиков… И никого, никого вокруг. Только эта старушка с молодыми здоровыми прохвостами.
– Ага… Жалко… Она, что, растила морковку? Тоже ведь воровать пришла… – сказала Вера. – Самой нужно было думать, куда полезла…
Вере хотелось сказать что-нибудь примиряющее, а получилось резко. Она нахмурилась, но больше ничего говорить не стала. Прошла в соседнюю комнату, где висело несколько икон, и, остановившись перед ними, перекрестилась, а потом начала читать вечернее Правило.
И утренние, и вечерние молитвы Вера старалась читать каждый день, но всякий раз ловила себя, что, произнося слова молитв, думает не о Боге, а о дневных неприятностях и хлопотах.
Вот и сейчас, произнося вслух слова: «Господи, Боже наш, еже согреших во дне сем словом, делом и помышлением, прости ми…», думала она о свекрови, стоящей у окна в соседней комнате.
Дверь между комнатами была открыта, и свекровь прекрасно слышала, что Вера молится, но не подходила, чтобы помолиться вместе или хотя бы постоять рядом перед иконами…
Впрочем, свекровь и одна не молилась. С какой стати молиться, если всю жизнь прожила заслуженной учительницей?
Вера вспомнила, как сразу после свадьбы ездили они с мужем в Душанбе к свекрови и целую неделю жили в квартире, где повсюду – на тумбочках, на столиках, на полочках стояли Ленины. Эти бронзовые, малахитовые, чугунные, гипсовые – а один даже серебряный был! – бюстики дарили Анне Петровне на юбилеи, в дни выпусков, и на каждом было написано от кого и когда подарен. Щурясь, смотрели Ленины на Веру, и Вере очень неуютно, как-то нехорошо было под этими бронзовыми, чугунными и малахитовыми глазами.
Сейчас Вера вспомнила, как она в конце первой же недели начала торопливо придумывать вранье, чтобы уехать поскорей. Интересно: привезет свекровь и сюда своих Лениных или нет? Или бросила там, вместе с квартирой?
Наконец-то Вера дочитала положенные молитвы и вернулась в большую комнату.
Свекровь уже разобрала свою кровать и сейчас сидела на постели, расчесывая седые, но еще густые волосы.
– Сергей уже не приедет… – сказала Вера. – Я с вами, мама, в комнате, на диванчике лягу. Чтобы не страшно было.
– Ложись… – согласилась свекровь. – Только мне после Душанбе уже ничего не страшно.
Этого она могла бы и не говорить. Получилось, что Вера как будто за нее и хотела спрятаться со своими страхами.
– Я знаю, мама, вам трудно пришлось… – сказала она, укладываясь на диван.
Свекровь промолчала в ответ, и Вера, включив нижний свет, взяла со столика книгу. Это были «Посмертные поучения» Нила Мироточивого…
В электричке Вера не смогла читать книгу, но сейчас постепенно увлеклась. Уже позабыв и про свекровь, и про мужа, не приехавшего на дачу, с замирающим сердцем бежала глазами по строчкам; впитывая в себя слова афонского монаха о человеческих грехах и Божиих карах. И уже давно, погасив свою лампу, заснула свекровь, уже совсем потемнели окна, а Вера продолжала читать, увлекаясь и волнуясь все сильнее…
