Крестовый поход - Александр Прозоров

Вожников прошелся перед пленниками еще раз и кивнул:

– Отпусти их, Угрюм.

Ватажник, недовольно нахмурившись, приказ выполнил, а когда смерды убежали, спросил:

– Нечто мы тебе уже не по нраву, атаман, коли холопов и детей боярских на службу зазываешь?

– А ты в бояре пойдешь, Угрюм? – ответил вопросом на вопрос Егор.

Воин крякнул, поднял ворот тулупа, потер им щеку. Подергал себя за бороду, сунул плеть за пояс, махнул было рукой – и тут же покачал головой:

– Не, княже, не пойду. За уважение, конечно, спасибо, да токмо какой из меня боярин? Я вольным днем выпить люблю да брюхом кверху поваляться, баб потискать. А невольным – так и сабелькой помахать завсегда согласен. У меня о дне завтрашнем заботы нет, и страха потому нету. Сегодня сыт, пьян, в том и счастье. Завтра коли на пику насадят – на то божья воля. Вдов-сирот не оставлю, добра за душой никакого. Оттого и жизнь беззаботна. Боярину же всякий миг за землю свою думать надо, детей кормить, смердов стеречь, да еще и службу исполнять. А коли недород? А подати? А торги? Не, не серчай, атаман, не пойду. Мое место на банке гребной, да чтобы ветер свежий, да сабля острая в руке. Грядки же копать да горшки в погребе считать – это не мое.

– Вот видишь, не твое, – кивнул Вожников. – А как правителю без бояр? Я же не могу един за всеми землями уследить, со всеми городами управиться, все дороги залатать, все десятины перемерить? Кто-то на местах сидеть должен, за порядком следить, о доходах и расходах заботиться.

– Никита Кривонос, мыслю, согласится, – опять подергал себя за бороду Угрюм. – Заматерел он ныне. К гулянке не тянется, солидность на себя напускает. В Орде к хану ходил – так смотрелся, ако князь! И речи вел с гонором, и решал все толково. Ванька Карбасов тоже деревеньку мечтал прикупить. Так отчего ему в детях боярских и не сидеть? Еще, может статься, кое-кто от вольности устал, нагулялся.

– Кто нагулялся, пусть не уходит с серебром накопленным, а мне о желании таком сказывает. Запомню и землю при первом случае от имени своего отпишу, – сказал Егор. – Пока же средь друзей своих пару сотен хороших воинов выбери да службу сторожевую устрой. Чтобы войско пиво могло без опаски на веселье переводить.

– Почему я, атаман?! – возмутился Угрюм. – Я с утра в дозоре!

– Ты что, забыл? На ближайший год ты мой единственный однозначно трезвый воин, – подмигнул ему Егор и ушел в юрту.

Увидел, как у очага хлопочут Милана и иноземная невольница, пытаясь установить треногу, вздохнул, отогнал глупых женщин, разобрался с согнувшимися в санях опорами, нащипал топориком лучины, запалил. Взглянул на девку:

– Ну, чего таращишься? Иди, снега чистого нагреби, пока не затоптали!

Милана подхватилась, выскочила из юрты и почти сразу вернулась с тяжелым котлом, полным воды.

– Мужики там прорубь вырубили, – пояснила она.

– Давай помогу… – Вожников подсобил ей пристроить емкость над огнем, подбросил дров.

Девка жестом подозвала «немку», сунула ей нож и показала, что нужно резать мерзлую ветчину, сама взялась за лук, засыпала его в котел вместе с гречкой…

Все делалось споро, работа-то привычная. Конечно, предыдущими вечерами путники обходились взятыми в дорогу пирогами и не тратили время на юрты, но ведь не в первый раз в дороге, каждому его обязанности известны. Не прошло и получаса, как неподалеку от очага лежала груда поленьев, чтобы на всю ночь хватило; в котле доходила ароматная каша с ветчиной, сдобренная луком, базиликом и укропом, за очагом стоял стол на резных ножках и два кресла. Слуги поставили на столешницу серебряный кувшин тонкой чеканки, два золотых кубка, две тарелки.

– Готово, княгиня! – наконец решила Милана.

По ее команде двое пареньков сняли котел и переставили на кошму. Служанка перемешала кашу в последний раз, ткнула пальцем на молодую девку:

– Озяба, как сядут, вина сразу наливай, не забудь.

– Да, матушка, – послушно склонилась перед ней недавно взятая в прислугу девушка.

Колыхнулся правый полог, к столу вышли князь и княгиня: Егор в синей ферязи с бобровой оторочкой, Елена в тяжелом бархатном платье с собольей душегрейкой и в высоком кокошнике. Сели. Озяба кинулась наливать вино, но руки ее вдруг затряслись, и Милана, решительно взяв кувшин и отодвинув неопытную девку, наполнила кубки сама.

– Федьки так и нет, – мрачно произнесла Елена.

– К вечеру прибежит, верно говорю, – пообещала Милана.

– А сейчас что? Темень за пологом какая, ночь, поди, давно.

– Прибежит… – Служанка забрала тарелки, щедрою рукою наполнила кашей, поставила на стол.

Дочь индийского ювелира, испуганно охнув, вскинула ладонь к губам.

– Чего это с ней? – поинтересовался Вожников.

– А кто ее, немку, знает? – пожала плечами Милана и склонилась в поклоне: – Кушайте на здоровье.

Остальная дворня тоже приступила к еде, но куда менее торжественно: они просто окружили котел и заработали ложками, благо у каждого имелась своя.

– Ой, хорошо! – Опустошив тарелку, князь допил вино, откинулся на спинку: – Сразу в сон потянуло. Идем, милая, перина заждалась. Милана, дежурного оставь за огнем следить. А то ночью дуба дадим.

– Слушаю, княже, – кивнула девка, обежала остальных слуг глазами, указала пальцем на самую бестолковую: – Значит, так, Немка. Надеюсь, хотя бы дрова подбрасывать у тебя ума хватит? – Она показала на дрова, на догорающие угли. – Поняла?

Та кивнула, взяла несколько поленьев, бросила в очаг.

– Ну, слава Богу, хоть какая-то польза! Тогда остальные – спать.

Вскоре Манджуша осталась одна. Она добавила в огонь еще несколько поленьев и села перед пламенем, поджав под себя ноги и открыв ладони небу. Сделала глубокий вдох и отверзла душу, что есть силы умоляя веселого Ганешу вразумить ее, как выжить в этом мире безумия, где ремесленник из касты шудр добровольно унижается до женской работы с очагом, а потом нежданно садится за один стол с властительницей людей и земель – и никто не карает его беспощадной рукой закона; где высшая каста ест мясо и прикасается к трапезе, приготовленной, или, вернее – оскверненной руками слуг, руками шудр и неприкасаемых. В месте, где рабы смешивают карму с браминами, а брамины – со слугами, ибо употребление общей пищи с кем бы то ни было ведет к перерождению в форме низшего существа, впитавшего светлую энергию более развитых созданий. Она знала, что грехи прошлого воплощения, испорченная распутством предыдущей жизни карма привели ее в мир грязных дикарей. Но Манджуша никогда не подозревала, что бездуховность, распутство и недоразвитость могут доходить до такого беспросветного кошмара!

Лучше бы отец продал ее в проститутки ваддарам [9]! Они осквернили бы только тело, но карма очистилась бы искуплением и завершилась более счастливым воплощением. В этой же бездне порока она обречена потерять всякую надежду на будущее.

Федька появился только под утро, в изрядном подпитии, но чистый. Скорее всего потому, что среди льда и снега выпачкаться было просто негде – судя по намокшему во многих местах кафтану, ночью он где-то повалялся.

– Боя-а-арин, – оглядев его, презрительно протянула княгиня. – Ладно, коли пришел, возьми человек десять дружков своих для солидности и к Кубенскому городку сходи. Скажи страже тамошней, что князь Егорий Заозерский с супругой, в княжество Галицкое проезжая, князя Дмитрия Васильевича с супругой к обеду приглашают.

Паренек молчал, и вместо него заговорила Милана:

– Исполнит все в точности, матушка! – Девка за руку уволокла миленка из юрты.

– Что там? – спросил из-за занавеси залежавшийся в постели Егор.

– Твоя дружина пьет, атаман. Токмо рази это новость?

– Так мы хоть и в походе, Леночка, да все же не в ратном. «Боевые» я им не плачу, посему и дисциплины требовать не вправе. Мы вроде как на прогулке, получается. Иди лучше ко мне! Одному холодно.

– Да ведь только что согревала!

– Не помню такого. Холодно!

– Экий ты ненасытный! Опять из-за тебя платье снимать… – пробурчала княгиня, однако на губах ее появилась довольная улыбка.

Три перехода, во время которых путники не тратили время на установку юрт и спали на попонах, кошмах и шкурах, в санях и возках, дали супругам, оказавшимся наконец-то в нормальной постели, право на лишний отдых, и потому из-за полога они выбрались только к полудню. Дворня под присмотром Миланы уже накрывала пиршественный стол, таская лотки с запеченной рыбой и мясом, вертела с зячьими почками и крохотными рябчиками, раскладывая щедро нарезанную буженину и жирные куски жареной баранины, выставляя кубки, блюда и кувшины с вином.

Посмотрев на бестолково мельтешащую среди служанок невольницу, больше мешающую, чем приносящую пользу, Елена подозвала Милану:

– Немку в ее наряд обратно переодень. Хочу князя Кубенского диковинкой удивить. Он о таких девках, мыслю, и не слышал.