Отец - Илья Беркович

Собака дождалась. Белобрысая тетка отломила половину лепешки и не бросила, а положила на асфальт. В лепешке виднелось что-то розовое. Собака попыталась разрезать лепешку ударом верхних передних зубов, но холодная и твердая лепешка не поддалась. Собака раззявила пасть. На лепешку медленно упала длинная, прозрачная слюна. Собака опустила голову, как экскаватор ковшом поддела лепешку нижними зубами, захватила ее обеими челюстями и, подбросив, начала механическую обработку.

Восемь тридцать. По левую руку от Дани стояло рыжее ведро. В ведре лежали плитки. По правую покоился ящик с пустыми бутылками. От бутылок пахло кислым вином. Почти у Даниных ног непонятным образом рос из щели в бетоне короткий, пышный куст каперса. Это был куст укора всем нам, страдающим от жары. По его сочным фиолетовым веткам и зеленым, свежим листьям в форме сечения луковиц можно было подумать, что растет он на черноземе, у источника, или щелевые гномы поливают и кормят его.

Но Дани не видел ни пушистых цветов каперса, ни облизывавшейся собаки, ни пары воробьев, радостно, крыло в крыло летевших клевать собачье дерьмо. Перед ним, как и учили, был коридор. Мир — это узкий коридор, ведущий в сияющий замок. Коридор, в котором постоянно кричат, дерутся и путаются под ногами дети. Дети не давали покоя даже в синагоге. Маленькая девочка с блестящей мазью на лбу вбегала в синагогу с криком „Мама! Я потеряла маму!“, девочка затихала, прижавшись к отцовскому колену, но тут влетали двое мальчиков, один пинал другого, валил на пол и с криком „Смотрите, какая тряпка!“ начинал таскать по полу за ногу. Этих приходилось, бросив молитву, выгонять. Двоих же старших, которым уже полагалось молиться, а они вместо этого играли в футбол и гоняли кошек, надо было ловить и учить. Самый старший, по еврейским понятиям, уже взрослый сын, со смеющимися глазами и торчащими вперед, отчего его рот напоминал рваный ботинок, зубами, охотно помогал ловить и учить младших братьев, но сам больше гонял кошек или орал соседу, всегда сидевшему на балконе третьего этажа в длинных черных трусах: „Владимир! Что такое х…?“, всегда получая один и тот же скучнейший ответ: „То, что у тебя между ногами“. Приходилось, бросая молитву, ловить и, помня о вреде гнева, учить его самого. Попав под отцовскую длань, старший, как многие неунывающие люди, вопил на весь город.

Еще их надо было кормить. Говорят „кормить семью“, как будто не надо кормить самого себя. Когда — то Дани помогал брату, державшему ресторан. Двенадцать лет назад брат вместе с рестораном переехал в Лос-Анжелес. Иногда по почте в длинном узком конверте приходит чек. Когда Мазаль, Данина жена, хочет поговорить с мужем о деньгах, она произносит всего одно слово: „чек“. Произнесенное хриплым, ликующим голосом, слово это означает: „Деньги от брата пришли! Живем!“ Если дети просят Мазаль купить мороженое, кроссовки или мяч, а из Америки уже месяц как ничего нет, она говорит только: „Чек!“ и разводит руками. Когда же это состояние продолжается до 10–15 числа, жена садится за стол напротив Дани, читающего книгу. Это бывает часов в десять утра, когда детей уже нет дома. Дани хорошо знает, что сейчас жена страшно ударит ладонью по столу и прорычит: „Чек!“, а он будет еще цепляться за книгу, косясь на жену исподлобья, водить пальцем по строчкам, но скоро встанет, пойдет на кухню, положит в полиэтиленовый пакет два куска хлеба и отправится в промзону.

Вот он тащится по главной улице промзоны — высокий, сутуловатый мужчина лет тридцати пяти, в очках, с длинной черной бородой. На него бешено лает привязанная к мусорному бачку собака. Мимо него проезжает электрокар с огромным ящиком, наполненным опилками. Парами пролетают над ним воробьи. Слева орут: это китайцы смеха ради украли у коротконогого столяра пустую коробку, столяр кричит и замахивается на них, а китайцы смеются тихим китайским смехом. Дани не замечает ничего. Он идет мимо открытых ворот мастерских, и с каждым разом меньше ворот, в которые он может зайти.

Что же, нет у нас работы?

Почему нету? Вот коротконогому столяру, например, нужны подручные. В слесарку срочно требуется сварщик. На винном заводе уже месяц некому водить грузовик, а подрядчик Витя с опухшей рожей бегает вокруг своего мицубиши и говорит, говорит, говорит, — ищет штукатуров.

Дани же не умел ни сваривать железные полосы, ни водить грузовик, ни подгонять дверцы кухонных шкафов.

Так научился бы!

Ха-ха-ха! Ремесло — это когда видишь руками: вот тройка, вот двойка, вот полтора миллиметра; это когда, лежа в подсобке, по стуку из цеха знаешь: рабочий прислонил к папширу поддон. Нож свистит — надо смазать. Стучит — слишком сильно давит. Два удара — перерыв. Правильно: экономит остаток на большие размеры.

Учиться ремеслу и в двадцать пять лет поздно, в тридцать пять — совсем безнадежное дело. Тем более, чек вчера пришел. А зачем брат присылает тебе чеки? Чтобы ты таскал ржавые трубы? Он шлет тебе чеки, чтобы ты постигал различия между мнениями Рабби Егуды, Рабби Шимона и других мудрецов.

Иди в гудящий зал, сними с полки большую плоскую книгу, садись за стол и делай то, за что тебе присылают чеки. Делай то, во что ты веришь.

Дани бросал ржавую трубу на землю, шел в гудящий зал и брал с полки большую плоскую книгу. Но сколько он ни раскачивался над ней, разница мнений Рабби Шимона и Рабби Егуды не проступала. Оба, Рабби Шимон и Рабби Егуда, считали, что принесший пасхальную жертву, не очистив свой дом от квасного, должен получить 39 ударов ремнем. В чем же разница их мнений и почему другие мудрецы с ними не согласны?

Для того, чтобы это понять, нужно прочесть и понять коллективное мнение мудрецов.

Мнение других мудрецов оказывалось четким, ясным и логически обоснованным, но, постигнув его, Дани начисто забывал, что же сказали Рабби Егуда и Рабби Шимон.

То есть он в общем помнил их мнение, но не мог вспомнить, кто именно что именно сказал, а без этого качание над большой плоской книгой становилось мучительным. Тем более что последний чек пришел полтора месяца назад, и надо платить в магазине. Дани тащился к полке, ставил на место большую плоскую книгу, открывал маленькую толстую книгу и читал, пил крик о неправде тех, кому он завтра будет кланяться, чтобы взяли резать бумажные пачки или таскать ржавые трубы: „Угнетают они вдову и сироту, грабят бедняка и унижают слабого“.

Он брел домой.

— Чек! — кричала Мазаль, разводя руками и наступая на мужа, — чек!

Дани шел в промзону, но большинство хозяев уже пробовали и больше не хотели брать в разнорабочие этого средних лет пророка в тяжелых очках, с лысинкой и длинной черной бородой.

— Хозяин, — говорил, бывало, пророк, внезапно распахивая дверь конторки, — поставь в цеху батареи, у монтажниц же руки синие от холода!

— Ты уволен! — с неожиданным для себя бешенством отвечал хозяин, — иди домой!

— Угнетают они вдову и сироту, грабят бедного и унижают слабого, — скандировал Дани, — жертв их не принимаю я, и для молитвы их закрыто ухо мое!

— Абед, Халиль! — разносился по цеху микрофонный крик хозяина.

Братья Абед и Халиль, крупные мужчины, вставали между хозяином и пророком.

— Приезжал точильщик? — спрашивал их хозяин и смотрел в окно на Дани, который брел домой, мотая пакетом с двумя несъеденными кусками хлеба. Вечером хозяин записывал в блокноте на кремовой бумаге верже:

„Духи хороши только на чистое тело, а религия — на здоровую голову“.

Теперь только маленький водопроводчик с большими усами берет Дани на работу. Водопроводчик не обращает на Данины речи никакого внимания. Это и спасительно, и страшно обидно.

Девять двадцать. Водопроводчика нет. Мудрецы запретили нам красть у ближнего минуту времени, а он уже украл у меня 80 минут! Мы все платим за их неправду. Я поденный рабочий, значит меня можно месяц не вызывать к Торе?!

С воем подъезжает фургон, но это не водопроводчик, это алюминщик. Собака радостно прыгает на него. Алюминщик открывает дверь склада, отвязывает собаку от ручки и ведет ее, вернее, она тащит его в темную прохладу.

Дани уже не ждет ни водопроводчика, ни чека. Он ждет Учителя Справедливости. Он ждет пророка, вождя в борьбе за правду. Сам он не вождь. Он пойдет за любым, кто позовет. Учитель Справедливости придет из пустыни, пройдет через пустыню от желтых утесов над Содомскими гостиницами. Он придет из тех мест, где две тысячи лет назад написали: „Учение истинно, пока не пришел Учитель Справедливости“.

А может быть, он уже здесь?

Он уже здесь.

— Зельда, дочь Беллы; Эфраим, сын Гиты; Рита, дочь Розы, — голос Миши, отрывисто читавший по длинной записке имена, вытолкнул Ави из состояния, в которое впадают евреи в Субботу, после первой половины долгой утренней молитвы, когда кантор начинает читать записки с именами больных и просьбами об их исцелении.