Формула власти - Александр Скрягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним словом, жизнь в этом закрытом Мире бурлила и пенилась, как созревающее пиво.
И вот этот Мир внезапно прекратил свое существование.
– Ты куда теперь, Ефим? Уедешь? – спросила Галина.
– Мне что думать?… Куда скажут… – пожал плечами Ефим. – А ты куда?
– Я в Колосовке останусь… Коммерцией по настоящему хочу заняться… Я ведь этим делом вообще-то и сейчас занимаюсь…
– Прогореть не боишься?
– Нет. Я же торговый институт кончала… И уж коммерческие дела не хуже, чем всякие некоторые знаю… Вон Маратка Карабанов, дуб дубом, а как раскрутился! Что же я, хуже?…
Она помолчала.
– А, что, Ефим, может, останешься, а? Вместе будем фирму раскручивать? – не смотря на него, произнесла Галина.
– Кто ж меня отпустит?
– Так увольняйся из органов! Подумаешь, золотое место! Вон, сколько ваших оттуда ушло, и на гражданке еще лучше устроились! – с надеждой посмотрела на него женщина.
– Я подумаю! – дипломатично ответил он тогда.
С тех пор прошло три года.
Они допили кофе и поднялись.
– В гости-то зайдешь? – делая вид, будто что-то разыскивает в своей сумочке, спросила Галина.
– Обязательно. – заверил Ефим.
– Когда?
– А когда пригласишь?
– Тогда заходи сегодня вечером. – по-женски ловко поймала его на слове Галина.
– Сегодня и зайду. – пришлось пообещать майору.
– Буду ждать! – повела карими глазами Галина. – А то, знаю я тебя! Опять с Городовиковым к каким-нибудь противным бабам закатитесь!
– Да какие-то там бабы! О чем ты говоришь, Галя? У Вовы все бабы в прошлом! Одна Аля осталась. А я вообще – однолюб!
– Не обмани! – прощаясь, сказала Галина.
Они вышли на пахнущую солнцем улицу. Вместе обогнули угол здания. У торцевой стены две маленькие девчушки, как резиновые шарики, прыгали на расчерченном мелом асфальте.
Хозяйка торговой фирмы махнула ему на прощание ладошкой и пошла к своей белой «Ауди».
«Ну, война между Сабаталинской «Флорой» и карабановской ликероводкой за рынки сбыта – это понятно. – сказал себе Ефим. – Но причем здесь Контрибутов? Ведь в своем заявлении в милицию Борис Петрович не на Карабанова жалуется и даже не на Галю Стороженко, – это было бы вполне логично, – а почему-то на Вику Контрибутова, не имеющего никакого отношения к разгоревшейся битве гигантов. Странно… Или Марат Матвеевич Вику Контрибутова в качестве ударной силы нанял? Учитывая, что он в свое время занимался восточными единоборствами.? Но инженер особой драчливостью совсем не отличался… Да и у Карабанова своей охраны – целый взвод! Бойцы, как на подбор, морды – одна другой шире!.. Зачем же ему еще Контрибутов понадобился? Загадка!»
7. Звуки фортепиано, летящие из окна
Майор Мимикьянов слушал музыку.
Он стоял у двухэтажного дома, сложенного из непропитанных шпал. Когда-то такие дома для своих работников строила железная дорога. Дом обступили непролазные заросли сиреневых кустов.
Нездешние звуки фортепиано летели из углового окна на втором этаже. Это был Григ. Странная, тревожная мелодия троллей из оперы «Пер Гюнт».
В угловой квартире жила преподавательница музыки Ева Станиславовна Туровская.
Ефим вступил на асфальтовую дорожку, идущую между кустами и подошел к подъезду.
Он поднялся по темной деревянной лестнице с чисто выскобленными ступенями и остановился у обитой лаковыми дощечками двери. Майор прислушался к тому, что происходило в квартире. Там уже не играли. Майор нажал белую кнопку звонка.
За дверью раздались шаги, а затем, мягкий звук открываемого замка.
Дверь распахнулась, и на пороге он увидел Еву Станиславовну. На него пахнуло дорогими духами. Как всегда, Туровская одета была так, словно готовилась идти на концерт или принимать гостей. Она была в тонком зеленом шелковом платье, ее веки умело подведены, а на голове уложена короной толстая коса цвета спелой пшеницы.
– Ой, Фима, ты?
– Здравствуйте, Ева Станиславовна! Пришел с визитом. Не прогоните?
– Что ты! Как хорошо, что пришел! И вовремя! Мы с Танечкой как раз закончили!
Из-за высокой фигуры хозяйки выглядывало личико крохотной девчушки с белым бантиком в русых волосах. В руках она держала большую черную папку величиной почти такую же, как она сама.
– Я пошла, Ева Станиславовна? – спросила она, подняв головку с круглыми глазами. В свете коридорного абажура они казались фиолетовыми.
– Иди, Танечка. До среды. И помни! Левая ручка! Сыграла правой гамму, а левой два раза пробеги! И все у нас будет хорошо! Вот увидишь!
– Хорошо, Ева Станиславовна! – радостно кивнула, освобожденная узница музыки и выкатилась за дверь.
– Проходи в комнату! – улыбнулась Туровская Ефиму. – Я нам сейчас кофе по-варшавски сделаю!
Ефим вошел в знакомую комнату с массивным черным корпусом старого фортепиано. На его верхней крышке высилась стопка пухлых нотных тетрадей и стояла маленькая вазочка синего стекла с букетом крохотных желтых степных цветов.
В этой комнате всегда, даже в пасмурную погоду, было очень светло. В каждой из угловых стен было прорезано по два окна, заливающих сосновый паркет живым светом.
Когда-то выпускницу среднего музыкального училища Еву Веневскую направили преподавать в музыкальную школу станции Колосовка. Здесь русская полька познакомилась с неженатым начальником станции, тоже поляком по происхождению, Адамом Туровским. Он был старше ее на пятнадцать лет. Но она приняла его предложение выйти за него замуж. Что было этому причиной – любовь или высокое для Колосовки служебное положение жениха – не известно. Но они поженились, дружно прожили двадцать лет и вырастили дочь.
Жизнь не пощадила Адама Туровского. Он умер на рабочем месте в результате сердечного приступа, не достигнув пенсионного возраста. Дочь окончила консерваторию в Новосибирске, вышла замуж за набирающего известность пианиста, и уехала с ним в Германию. С тех пор Ева Станиславовна жила одна.
Дочь звала ее к себе в Гамбург. Казалось, ей уже незачем было оставаться на небольшой сибирской станции, но она почему-то не уезжала. Так и оставалась в поселке, продолжая учить колосовских детей вокалу, нотной грамоте и игре на фортепиано.
На светлой стене рядом с фортепиано висела фотография Адама Туровского в старой железнодорожной форме с петлицами, делающими его похожими на довоенного польского офицера.
Дед Адама родился в Лодзинском воеводств и оказался на территории России после присоединения Западной Белоруссии. Во время войны он воевал в составе сформированной на территории России армии Людовой, и вполне имел возможность уехать после победы на историческую родину. Но не уехал. Влюбился, как случалось тысячи раз, в холодную, грубую, но почему-то притягивающую к себе страну. Ее дикий, насыщенный непонятной энергией воздух незаметно просочился в его душу, осел там, и мягкая атмосфера его настоящей родины стала казаться ему серой и безвкусной.
– Вот и кофе! – сказала Ева Станиславовна, входя в комнату с подносом в руках. – По-варшавски, с пенкой, как ты любишь!
Лучше кофе, чем тот, что варила преподавательница музыки, Ефим нигде и никогда не пробовал.
Кофе по-варшавски готовится так. Сначала, в турке варится черный кофе без сахара, затем, после закипания процеживается. Потом, в кофе добавляется немного сахара и сливки, и он снова доводится до кипения. В результате получается густой темный напиток. Бодрящий, как ожидание свидания, и мягкий, как шелковистая женская кожа.
Ефим и сам часто готовил кофе по-варшавски, но так как у Евы Станиславовны у него никогда не получалось. Как впрочем, и ни у кого. Должно быть, она что-то туда добавляла. А, может быть, дело было в ней самой. Приготовление кофе – это, вообще, волшебство и тайна.
– В отпуск к нам, или по делам? – спросила хозяйка, опустившись в кресло перед низким столиком.
Ефим скользнул взглядом по затянутым в темные чулки круглым коленям хозяйки, показавшимся из-под платья. Несмотря на годы, в прекрасной женской форме была преподавательница музыки, отметил по себя внимательный майор.
– В отпуск – через неделю. А сейчас поручили про случай с Сабаталиным разузнать… – честно признался Ефим. Майор Мимикьянов давно усвоил – когда можно, всегда говори правду. Правда всегда рождает ответное доверие. В данном случае, он так и сделал.
– А я уж думала, все так и оставят… – с одобрением произнесла Туровская. – Решат, что медицинский случай и все!
Майор сделал глоток созданного хозяйкой колдовского напитка.
– А вы, Ева Станиславовна, думаете, что это не медицинский случай?
Женщина осторожно поставила чашку и сказала:
– Я не врач. Но! – подняла она указательный палец, и Ефим отметил безупречный бледно-розовый маникюр. – Но! – она сделала паузу. – Тебе скажу… Мне кажется, ты, Ефим, меня поймешь… Какие-то странные волны плывут в воздухе… Таких раньше не было. Ты понимаешь меня, Фима?
