Легенды Крыма - Народное творчество (Фольклор)

– Боишься?

Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу..

– Дай понесу тебя! – сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею своего старого орла. Поднял хан ее на свои руки, как перо, и понес, она же, сидя на его руках, отклоняла ветви от его лица, боясь, что они попадут ему в глаза. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толаик, – он шел сзади их по тропинке, – сказал отцу:

– Пусти меня вперед, а то я хочу ударить тебя кинжалом в шею.

– Пройди, – аллах возместит тебе твое желание или простит, – его воля, – я же, отец твой, прощаю тебе. Я знаю, что значит любить.

И вот оно, море, перед ними, там, внизу, густое, черное и без берегов. Глухо поют его волны у самого низа скалы, и темно там, внизу, и холодно, и страшно.

– Прощай! – сказал хан, целуя девушку.

– Прощай! – сказал Алгалла и поклонился ей.

Она заглянула туда, где пели волны, и отшатнулась назад, прижав руки к груди.

– Бросьте меня, – сказала она им…

Простер к ней руки Алгалла и застонал, а хан взял ее в руки свои, прижал к груди крепко, поцеловал и, подняв ее над своей головой, – бросил вниз со скалы.

Там плескались и пели волны и было так шумно, что оба они не слыхали, когда она долетела до воды. Ни крика не слыхали, ничего. Хан опустился на камни и молча стал смотреть вниз, во тьму и даль, где море смешалось с облаками, откуда шумно плыли глухие всплески волн, и ветер пролетал, развевая седую бороду хана. Толайк стоял над ним, закрыв лицо руками, – камень, неподвижный и молчаливый. Время шло, по небу одно за другим плыли облака, гонимые ветром. Темны и тяжелы они были, как думы старого хана, лежавшего над морем на высокой скале.

– Пойдем, отец, – сказал Толайк.

– Подожди… – шепнул хан, точно слушая что-то. И опять прошло много времени, плескались волны внизу, а ветер налетал на скалу, шумя деревьями.

– Пойдем, отец…

– Подожди еще…

Не один раз говорил Толайк Алгалла:

– Пойдем, отец.

Хан все не шел от места, где потерял радость своих последних дней.

Но – все имеет конец! – встал он, могучий и гордый, встал, нахмурил брови и глухо сказал:

– Идем…

Пошли они, но скоро остановился хан.

– А зачем я иду и куда, Толайк? – спросил он сына. – Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была? Стар я, не полюбят уж меня больше, а если никто тебя не любит – неразумно жить на свете.

Слава и богатство есть у тебя, отец…

– Дай мне один ее поцелуй и возьми все это себе в награду. Все это мертвое- одна любовь женщины жива. Нет такой любви – нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его. Прощай, мой сын, благословение аллаха над твоей главой да пребудет во все дни и ночи жизни твоей. – И повернулся хан лицом к морю.

– Отец, – сказал Толайк, – отец!..

И не мог больше сказать ничего, так как ничего нельзя сказать человеку, которому улыбается смерть, ничего не скажешь ему такого, что возвратило бы в душу его любовь к жизни.

– Пусти меня…

– Аллах…

– Он знает…

Быстрыми шагами подошел хан к обрыву и кинулся вниз. Не остановил его сын, не успел. И опять ничего не было слышно – ни крика, ни шума падения хана. Только волны все плескали там, да ветер гудел дикие песни.

Долго смотрел вниз Толайк Алгалла и потом вслух сказал:

– И мне такое же твердое сердце дай, о аллах!

И потом он пошел во тьму ночи…

…Так погиб хан Мосолайма эль Асваб и стал в Крыму хан Толайк Алгалла…

Оксана

Знать бы, где упасть придется, соломы туда б постелил. Знать бы, с какой стороны беда придет? Да не дано человеку… Приходилось тяжко жителям степных районов, В любую минуту можно было ожидать нападения татар, охотившихся за людьми. Пахать землю крестьянин не мог без сабли или пищали. А что делать женщинам, отправляющихся на реку. От своих охальников отбиться можно было взглядом одним, а с татарином как?.. Летний жаркий день, тишина. Лист на дереве не шелохнется. Село словно вымерло. Каждый прохлады ищет, от жары прячется. Собаки, и те, высунув языки и, тяжко дыша, на незнакомых не лают. А Оксана на сильных плечах коромысло несет с холстами – белить на реку. Самая красивая девушка на селе. Сколько ухажеров было, все, не солоно хлебавши, отошли в сторонку. Сердце дивчина отдала казаку Павлу. На осень глубокую свадьба назначена. Но злую судьбу стороной не обойдешь. Знала бы… да не дано человеку знание будущего. Пошла Оксана на речку холсты белить.

Вроде бы что-то загремело вдали, а может, ей просто так показалось. Небо чистое. Солнце жаркое, откуда быть грому. Пожала свободным плечом, дивясь

И не ведала дивчина, что на село налетела крымская орда, что уже убивают и вяжут людей, что уже нет в живых ни отца, ни матери ее. Стон и плач несутся со стороны села.

Ей бы спрятаться среди тальника, передать. Но, нет, услышав крики и плач, бросила холсты наземь Оксана и побежала к дому, И тут на нее набросилось несколько татар сразу. И царапалась, и кусалась, и отбивалась, как могла. Да где уж сладить с крепкими тремя мужчинами. Связали сыромятным ремнем руки, захлестнули ремень за шею, увели.

Радовались татары – богатый улов им достался, много купцы дадут денег. Видит Оксана – вот уже повели семью соседей. Сыновья окровавленные, избитые. Ловко охватила петля сзади, не вырвешься. Хозяин дома Остап – могучий, как дуб. Но связанный дуб, срубленный… Подходили к нему, тыкали пальцами в богатырскую грудь, причмокивали. От этого прикосновения у старого Остапа ходили желваки на щеках. Связанный, но не покоренный… А тетушка? Прижала последыша – девочку, плетется сзади босыми ногами, слез не вытирает…

А что ждет впереди?Гонят пленных по степной дороге,Связаны веревками за шеи,Зла среди ордынцев слишком много,Заикнуться доброта не смеет.

Катится по небу солнца шар,Нет воды, и пленница упала.Кто-то крикнул: «Пропадет товар!»А в ответ: «Такого здесь немало!»

Впереди пути-дороги страшные, выжженные села, кровавые тропы. Назад оглянешься – горят хаты, горит счастье человеческое, горит честь девичья – все горит. Только одни мельницы машут своими крыльями, будто прощаются. Скрипят телеги, везут в чужие земли хлеб, потом взращенный, везут скарб крестьянский, годный к продаже.

Впереди Кафа. Большой двор, обнесенный высокой стеной, большие ворота, железом окованные. Ох, сколько людей прошло через эти ворота, сколько с грустью-тоской оглянулось, когда они со скрипом закрывались.

Вот хозяин, а около него с бледным лицом евнух – пришли на торг. Вырвали из семьи самую тоненькую, самую славную девочку, бесстыдно сорвали рубашонку… Рванулись связанные братья за сестру постоять. Ну и что ж? Упали окровавленные у ног сестры.

Продана! Теперь она – рабыняПоведут красавицу в гарем,Нет свободы, и исчезло имя,И до смерти безысходный плен…

Торг идет. Вот и вторая обнажена по грудь. Оксана даже не поморщилась, она стояла, как из камня высеченная, прекрасная в своем скорбном гневе. Так на диво была хороша, что даже у торговцев телами человеческими язык прилип к гортани. Не расхваливался этот товар, незачем, и так видно. Такой красы тут еще не было. Такой силы, осанки тоже никто не видывал.

Вот и продана Оксана. Потеряла она из виду старого Остапа и всех своих. В фургоны заталкивали невольников. Стали заталкивать и ее. Попробовала сопротивляться – ударили. Поглядели бы, как повела плечом Оксана, когда впервые в жизни ее ударили. Больше ее не ударят. Так говорила Оксана всем видом своим. И, правда, больше ее не били.

Везли долго, наконец, привезли. Вылезли пленники и пленницы, озираются пугливо. Чужое тут все, непонятное… Город грязный, пыльный, повсюду мусор. Улицы узкие, кривые, дома каменные, низкие, в землю вросшие. Только в стороне виден большой дом, за высокой стеной. Оказывается, этот дом и должен стать ее тюрьмой… Привели Оксану в помещение, где было очень много женщин. Не понимала Оксана, зачем в одно место столько женщин собрали, а мужиков нет.

Вдруг из-за двери глянули на нее глаза девичьи – синие, ясные и такие скорбные, что у Оксаны сердце словно кто-то рукой повернул. Чувствует сердцем, своя, с Украины. Только там глаза бывают такими синие, словно небеса весною. Глазами девушки заговорили друг с другом. Разговор длинный и тяжкий. Ничего хорошего синие глаза не сказали. Поговорили-поговорили и сникли.

Подружились девушки. Многое рассказала синеглазая о гареме, о неволе.

– Почему ты такая белая, – спрашивала Оксана подружку, – почему солнце не ласкает никогда твоего лица, почему ты от него прячешься?

– Ты посмотри, где я сижу, и что делаю? – отвечала синеглазая. – Вот станок, вот пол земляной, вот маленькое оконце за решеткой, вот евнух, вот еще станок. Наверное, и тебя посадят, будешь, как и я, иглой вышивать, вспоминать Украину родную. И ты, как я, будешь мечтать: «поплывет чайка-лодка, и ты с ней уплывешь далеко по Днепру домой, может, мать жива, может, отец, что скажет…