Свет мой светлый - Владимир Детков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В окне соседского дома девчонка-подросток устроила бальный танец с тюлевой занавеской. Взяла в обе руки ее нижние концы и раскачивается в такт своей внутренней музыке. Потом закружилась в вальсе, и тюль шатром сошелся над ее головой, укутав девчонку в белый кокон фаты.
Замерла без движения, как под венцом. Наверное, все вокруг для нее сейчас белым-бело, необычно…
Постояла, заглянула в будущее и шало завертелась в обратную сторону — в детство.
НЕПРОЧИТАННАЯ КНИГАЛежит она рядом с твоим будничным делом и, словно катализатор, подгоняет его, наполняет ощущением радостного, хорошего. Как предчувствие встречи с желанным другом. Но время бежит, а руки все не доходят до книжки, все недосуг. Ладно, успею еще.
А друг терпеливо ждет, чтобы одарить бескорыстно.
Только не стоит злоупотреблять этим терпением. А то переждешь и потом вроде и рад встрече, да радость осадком горчит: «Эх, пораньше бы!»
КНИГАВзял у приятеля хорошую книгу, прочел, но придержал для повторной беседы, а скорее — для немого общения…
А потом случилось обрести в магазине такую же.
Предложил приятелю взять ее вместо прочитанной. Он возрадовался, как ребенок, чистенькой, новенькой…
Обрадовался и я — читанная книга дороже мне, как человек, одаривший откровением…
КАШТАННа грустную аналогию наводит порой скоротечная эволюция обыкновенного конского каштана.
Был молодым-зеленым — ершистым слыл, в руки просто так не давался.
«Созрел — «поумнел». Шкурку колючую сбросил, стал гладким, блестящим, удобным. Всяк его в кулаке зажмет, всяк, играючи, с ладошки на ладошку перебросит. Только и утешение, что не жарят да не едят…
ПЛОТИНАКогда дело долго не поддавалось, он оставлял его в покое и брался… за более трудное, нелюбимое. Проходил день-другой, и он с радостью возвращался к заброшенному, и оно спорилось.
Хитрость проста: более трудное дело — как плотина, которая копит упрямство, энергию мысли, умелость рук… И тогда уж прежнему не устоять.
ЦВЕТЫ НА АСФАЛЬТЕОни были первыми — эти юные отважные создания, свалившиеся с неба по высшему приказу… Десант застлал темное все вокруг белизной своих парашютов, шел густо и неудержимо… Было что-то бесшабашное и победное в его стремительной атаке на теплые крыши и асфальт. И вера жила, и был праздник.
Но его заведомо предали.
Предательство всегда настраивается на волну патриотизма и высших порывов.
Сначала в гимне победы послышалась едва различимая пулеметная дробь капели. Враг, таясь, заманил. Потом вдруг сверху… с тыла… в спину сыпанула картечь дождя… и на глазах белый ковер минутного успеха стал расползаться, таять, исчезать: И вот уже только глянец асфальта отражает скорбные лица фонарей, немых свидетелей трагедии.
Сколько их полегло — первых, доверчивых, окрыленных единым порывом, не успев осознать происшедшего. Не испытав горечи горького — предали! Недоучли, ошиблись — легче ли это?!
…А подкрепление пришло в полночь. Дохнул морозец, укротитель дождей и капелей, да поздно… Нет его войска — одни серые клочки по закоулкам. Рассерчал хозяин стужи, жестоко прошелся по вражьим телам — выстудил каждую лужицу.
Смерть за смерть!
И асфальт вдруг зацвел холодными, как надгробье, цветами, сотканными из останков то ли битвы, то ли побоища…
А потом прошлась метелица материнским плачем, заглаживая непоправимое.
ПОПУТНЫЙ ВЕТЕРМеняется мир, совершенствуется… И все меньше человеку приходится покорять «пространство и время», все больше — одолевать характеры собратьев своих, стоящих на его жизненном пути: вершинную недоступность одних, веселый ветер других, штиль сытости третьих, трясинную ненадежность четвертых…
Теперь, чтобы дело твое, идея твоя «пошли-поехали», мало одного умения и отваги личной. Надо, чтобы в паруса твои ощутимо подул ветер бескорыстного человеческого участия…
Да будут благословенны характеры людские, всегда и во всем добром-нужном дующие ветром попутным.
ВИНОМожно клевать виноград по ягодке. Сладко, но ни уму ни сердцу: ни сыт, ни пьян… И солнце далеко.
Но стоит винодельно руки приложить — сок выдавить и бродить его заставить — какое дело!
Вино — это новое качество. Это приближение солнца. Это полет!
Только как опасен он для бескрылых.
НА ПОВОРОТЕСолнце на восходе «зацепилось» за крюк строительного крана, и можно было подумать — попалось на удочку.
Но это только лихое мгновение мысли.
В следующий миг солнце проглотило крючок, а потом и всю башенную махину переплавило в невидимку.
Вот и нам иногда кажется, что держим мы в своих руках поводья от колесницы событий. А на крутом повороте вдруг откроется, что не за удила скакуна концы повода зацеплены, а за оглобли…
ПА-ДЕ-ТРУАЗеленый «Москвич», стоявший посреди двора с открытыми капотом и багажником, напоминал жука перед полетом. Только лететь он явно не собирался, о чем без слов говорила растерянная фигура автолюбителя. Обладатель чудо-колес напряженно вслушивался в ералаш звуков работающего мотора…
— Загляните в правую крайнюю свечу, дорогуша, она у вас подгорела, — заметил проходивший мимо мужчина в заутюженной до лоска паре.
«Дорогуша» вышел из творческого оцепенения и с недоверием оглядел бесплатного советчика.
— А вы что, автомеханик? — отозвался он не без иронии.
— Нет, что вы, — музыкант, — с достоинством устранил сомнения прохожий и доверительно пояснил свою осведомленность: — На днях моему шефу братец вашего «мерседеса» исполнил аналогичное па-де-труа…
ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДАТак уж повелось, что человек издавна завидует птицам. Вольно им, светло им, легко дышится. Природа вместе с жизнью наградила их совершенством в своей стихии…
Человеку сложнее — ему надо обретать совершенство самому… Природа уступила ему часть себя, свое животворящее, творческое, преобразующее. И в этом он жаждет достичь совершенства, как вот птицы в своем полете… И человек умеет взлетать мыслью, чувством, делом… А природа все больше уступает ему своих «родительских прав». И достойный сын ее — Человек — должен быть особенно велик и осторожен, принимая наследство!
ЗА ГРИБАМИПошел за опятами «без дождей», а значит, и без уверенности на удачу. Хожу, гляжу с высоты своего роста — ни грибка. Одна листва орешниковая, кленовая, дубовая мельтешит в глазах да пусто шуршит под ногами…
Отчаялся, посетовал «на судьбу». Взмолился к ней: «ну хоть для запаха подбрось…»
Вышел из глыби леса на край оглядеться и среди бледно-желтой россыпи березовой листвы вдруг натолкнулся глазом на конопатую шляпку опенка, робко протаявшего из травы. Постоял в радости — тихо-тихо, чтоб не спугнуть, настроил глаз и различил средь листопадной ряби еще один, другой, третий… сразу пятерню, двойняшек…
«Ага! Значит, дошли молитвы!» — мелькнула суеверная мысль. Охота загово́р любит. Наши предки это хорошо понимали, не без хитрости нашептывая свою льстивую хвалу богам в обмен на удачу. А на самом деле они себя настраивали на зоркость и терпение… И удача приходила, укрепляя веру.
ЗДРАВСТВУЙ, ЧЕЛОВЕКУтром люблю заглядывать людям в глаза. Незнакомым, случайным встречным. И каждого приветствовать хочется, как в деревне. Но голосом — неудобно, не принято: ведь незнакомы… И я приветствую их взглядом.
Здравствуй, человек!
СВЕТКогда бы я ни проснулся среди ночи, на верхнем этаже дома, что стоит напротив, словно маяк, светит одно и то же окно…
Я не знаю, кто там живет — инженер или художник, студент или ученый, но свет в окне говорит о главном — человек работает!
И сразу становится стыдно прохлаждаться в постели. Сон отступает, я встаю и включаю свою настольную лампу.
Так согласно работалось нам всю зиму.
Но однажды ночь ослепла… Я не увидел привычного желтого квадратика. Не появился он ни через день, ни через месяц… А я все вставал и, усаживаясь за стол, посылал свой сигнал в темноту, надеясь, что тот отзовется. Но он молчал. Должно быть, человек окончил какую-то срочную работу и теперь живет себе, как все «нормальные люди»?
Но как это можно — кончить работу? Не-ет. Просто он, приучив меня, теперь светит другим…
ВИШНЯ И ГРАДГрад сыпанул внезапным вражьим набегом на сад. Сбил цвет вишневый. Лежат на земле вперемежку белые братья-раздорники.
Град, сотворив беду, быстро исчез, словно по сигналу «к отходу». Пошел совершать свой круговорот под солнцем. Ему еще быть градом-дождем, еще сверкать в этой жизни.
А вишневая осыпь осталась лежать, отторгнутая от своего незавершенного дела, а значит — от жизни.
