Свет мой светлый - Владимир Детков

Водитель, совсем молодой еще парень с пышной смоляной шевелюрой, терпеливо ждет минуту, другую, скосив глаза на зеркало заднего вида…

И все пассажиры оживились, заулыбались, потянулись к ребятам с расспросами… Даже суетной мужчина с плоским портфелем и при шляпе, до этого то и дело нетерпеливо поглядывавший на часы, завел разговор с белобрысым мальчишкой, по всему видать, первоклассником.

Подобрав всех школяров, автобус продолжил путь и через три-четыре километра вновь остановился. Водитель распахивает для ребят обе двери и, оглушенный их громким разноголосым «спасибо», смущенно улыбается и кивает им вслед.

И когда автобус трогается, все оборачиваются на ребят, потянувших гуськом к новенькому домику школы.

Какое удивительное, радостное, хмельное чувство испытывает человек, ощутив себя творцом мысли оригинальной…

От мысли-открытия «для себя» человек растет до мысли-откровения «для других»… И высшее — для потомков..

Диоген жил в бочке из-под вина, по опьянял себя мыслями!

Нам было тогда от восьми до двенадцати, и «война» поглощала все темы и сюжеты игр. Построили однажды землянку, устлали ее пахучим сеном и спрятались в ней от дождя. Лежим вперемежку — мальчик, девочка… Пригрелись, притихли.

Вдруг сделалось как-то необычно. И не сразу понял, что виной тому рядом лежащая Олька. Было приятно вдыхать запах ее волос, щекотливо прижатых к моему носу, ощущать теплоту ее мягкого тела, все жарче проступающего сквозь тонкое платьице, сжимать коленками ее случайно попавшую ногу…

Наплывало что-то неведомое, сладкое, мутнящее…

Все стряхнул испуганный крик Тайки, самой старшей из нас:

— Сейчас же встаньте!.. От этого могут быть дети!!!

В буфете кинотеатра девушка, глядя на пирожные, выставленные в витрине, со вздохом сожаления поведала своей подруге:

— А Сережка так и не взял мне тогда…

— Что?

— Да пирожное… Я сказала, что не хочу, а он и не взял…

Милая женская логика…

В детстве-отрочестве уличные атаманы-разбойники, далекие от мира искусств, мы отчаянно язвили по поводу балета:

«Во цирк… Он ей в любви объясняется, а она как заводная вертится, руками машет…»

А потом однажды в хрупком облике балерины вдруг распознал черточки любимой девчонки, и раздражение растаяло без следа. И музыка, и движения слились в ощущение маленького чуда и вошли в сердце — знакомые, понятные, желанные…

За окном еще тьма студная покоится на озябших опорах фонарей, а утро уже пробивает свою тропу в день. Зимою звук раньше света встает. Заря, глаз не показав, голос подала галчиным гомоном: с тополиных высот им виднее начало ее прозрения. И город отозвался накатом утробного гула фабричных цехов, над которым лишь изредка взлетали то вскрики автосигнала, то перезвон отдаленного трамвая.

И вдруг сквозь этот неясный, расплывчатый шум — отрывистое, энергичное, четкое: «Тук! Тук! Тук!»

И сразу же на сумеречном экране улицы вспыхнул тонкий стремительный силуэт… Скорее представился, нежели обозначился. И вся его реальность сейчас на кончиках каблучков: «Тук! Тук! Тук!» Но сердце — самый чуткий и необычный локатор — эти короткие искры-звуки обращает в волнение завершенное.

Женщина идет!

Как первой вестнице дня, ей одной дано соперничать с солнцем в сердце мужчины.

На лыжне девчонка, у девчонки — косы. Тугие каштановые плети бьют по спине, запрокидывают голову в гордость, смущают прохожих своей неожиданностью.

Косы, косы… Когда еще мода, капризная шкода, вернет вас нашим милым?!

Автобус остановился у переезда, пропуская севастопольский поезд, и потянулась вслед за вагонами светлая грусть о далеком море…

— Во! Деревня поехала, — вдруг неожиданно громко произнес стариковатый уже мужчина в фетровой зеленой шляпе далеко не городского вида.

— Ну что вы, поезд как поезд… Зачем хаять, — примирительно возразила рядом сидящая женщина.

И мне в первую минуту послышалось непонятное пренебрежение в его реплике…

— Да нет, целая деревня хат и людей, говорю, поехала, — кивнул мужчина разъяснительно вслед поезду.

Вот он, оказывается, о чем. Удивился человек, а его осудили.

Два малыша на детской площадке завозились вокруг старой игрушечной машины. К ним подошла юная мама:

— Что такое? Почему не даешь ему машину, Леночка? — спросила она добрым голосом.

— Он нехорошо просит.

— Сережа, попроси лучше. Скажи: «Дай, пожалуйста!..»

— Отдай, пожалуйста, мою машину.

— На… — протянула Лена игрушку.

— Теперь он хорошо попросил?

— Ага.

Убежали довольные оба.

Молодые березы радуют глаз девичьим удивлением, зрелые — дурманят голову сладостным соком. Ветер, продувая рощу, разряжается в цвета и запахи весенние — молодец молодцом: упруг, свеж, вихрист…

Посреди тропы, охмелев от весны, обнял парень девчонку. Ветер треплет, теребит красное платье, словно ревниво-завистливо хочет расторгнуть объятья… Но тщетно. Тонкая рука с раскрытыми пальцами отпечаталась на широкой спине прошлогодним кленовым листом.

Бездетная, она каждое утро подолгу хлопочет над цветами: рыхлит землю, поливает и улыбается им — подрастающим и цветущим — как малышам.

Человек, взращенный, не может не растить других…

— Что рисуешь, доча?

— Дом.

— А почему он без окон, без дверей?!

— Потому что там злые люди живут…

РАССКАЗЫ

БАНКА ВОДЫ

Над Окой у ажурной металлической ограды могил Поленовых задержалась толпа отдыхающих, совершающих обзорную прогулку. Массовик сказал несколько заготовленных для этого случая фраз и умолк. Притихли и остальные, кто с благоговением, а кто с любопытством всматриваясь в простое, заматеревшее от времени каменистое надгробье, сокрывшее прах художника и его жены, — основателей и первожителей этого приветливого русской душе местечка, где теперь вот собрались они на беззаботье отдыха и еще не успели как следует обвыкнуться с его вольными одежками. Держатся скованно, на часы зачем-то поглядывают, с готовностью подчиняются всяким необязательным командам…

А высокий, массивный мужчина в новой соломенной шляпе и темном строгом костюме и вовсе всем видом своим противоречил понятию «отдых», хотя сам уже явно находился на бессрочном, заслуженном, как принято говорить. Несмотря на седину волос, мыльной пеной стекавших из-под шляпы по вискам и затылку, стариком его, пожалуй, не скоро назовешь — он подтянут, осанист, тверд в шагу. На крупном лице его в дюжине глубоких морщин устоялось выражение недовольной суровости. Но не волевой, а скорее — властно-капризной. Во время прогулки он ни разу не улыбнулся. И даже стоя на взгорье, откуда художник когда-то свою «Золотую осень» увидал и где, казалось, живая душа просто не может не потянуться навстречу распахнутым далям, он не согнал хмурости с лица, не разделил восторженных «ахов» и «охов» спутников, не потеплел взглядом. Он и здесь словно возглавлял придирчивую комиссию по приему «пейзажей и далей»… Держался чуть поодаль и впереди всех, ревниво поглядывая на массовика, с болтливой легкостью ведущего экскурсию. Он даже пытался приструнивать его одергивающими репликами, но как-то все невпопад, и массовик либо пропускал их мимо ушей, либо переводил в шутку, счастливо не принимая на свой счет чужого раздражения… От чего хмурый еще больше мрачнел, но не унимался.

И вот здесь, у могильной ограды, он по-своему захотел распорядиться возникшей паузой.

— Товарищи… Я от имени отдыхающих предлагаю почтить память великого художника Павлова…

— Поленова, — подсказал женский голос.

— Да… Поленова, — невозмутимо поправился хмурый и продолжил: — Предлагаю почтить минутой молчания и снятием головных уборов.

— А мы уже молчали, — на правах распорядителя подал голос массовик.

— Нет, надо всем вместе, как положено, — упрямо настоял хмурый и жестом, не терпящим возражений, снял шляпу.

То ли перед его сединой, то ли повинуясь голосу, привыкшему повелевать, еще несколько шляп и кепок спорхнули с мужских голов. И только две женщины в одинаковых широкополых «верблюжьих» панамах не откликнулись на это предложение. Хмурый в упор смотрел на них, но ничего не говорил, должно быть не решаясь нарушить объявленную минуту молчания или же вспомнив, что к женщинам команда о головных уборах не относится. Тем не менее девушка с букетом полевых цветов, стоявшая рядом с женщинами, не выдержала его пристального взгляда и сорвала с головы голубенькую косынку. Длинные каштановые волосы рассыпались по плечам, привлекая всеобщее внимание, от чего девушка еще больше смутилась и, стараясь как-то справиться с неловкостью, шагнула к калитке в ограде, но та оказалась закрытой на висячий замок….