Волшебная галоша - Марк Сергеев

– А как же он в Москве оказался?

– Вот этого-то я и не знаю. Но ведь раз он волшебник, значит, он, наверное, может как-нибудь передвигаться. А если даже не он – все равно этот парень должен знать секрет: как из невидимок стать видимками. Помнишь, как он ловко из пузырька что-то выпил – и готово!

– Что же мы будем теперь делать? Есть хочется страшно. Хоть бы хлебца маленько… Может, домой нам поехать?

– Как же уехать, если Зеленобородый где-то здесь. Без него мы пропали. А потом, что мы скажем ребятам? Ведь это я их превратил в невидимок. И как это меня угораздило?

– Да, пожалуй…

– И потом, еще эти пирожки…

– Я уже подсчитал, нам нужно восемнадцать рублей, чтобы отдать долг Дарье Матвеевне.

– Стоп! Нас, кажется, подслушивают…

Тимофей Митрофанович, который приблизился к окну настолько, что его заметили, торопливо отскочил назад. Но было уже поздно.

– Паша! Надо уходить. Это что-то подозрительное.

– Хлопцы! – взволнованно сказал тогда слесарь. – Дело вот какое. Ваши родители беспокоятся о вас. Они прислали письмо в Москву, просят, значит, помочь найти Вадима Смирнова и Павла Кашкина. Это ведь вы, не правда ли? Вот я вам скажу сейчас приметы: Вадим Смирнов, ученик пятого класса, одиннадцати лет, волосы русые…

– Похоже, что я.

– Вот видите. Глаза серые есть?

– Есть.

– Нос прямой, над верхней губой родинка есть?

– Есть.

– Ну вот видите! Теперь Кашкин Павел. Волосы рыжеватые, глаза светло-карие…

– Кажется, есть.

– Рот большой, нос чуть вздернутый…

– Одну минуточку. Димка, у меня, что, и вправду большой рот? Нет, здесь ошибка. Что значит большой рот? У меня самый нормальный, можете посмотреть сами.

– А нос чуть вздернутый и подбородок круглый – уже менее уверенным тоном спросил Тимофей Митрофанович. – Это есть?

– Так точно! Все на месте!

– Вы тут вот, хлопчики, горевали о еде. Может, поедем ко мне? Поедите, поспите как полагается, досыта. А? Я живу за городом. Может, слышали – Расторгуево? От Павелецкого вокзала рукой подать. Не слышали? Ну ничего, что не слышали. Стало быть, у вас все впереди.

– Спасибо вам, но только нам нельзя к вам ехать.

– Почему же?

– А вы нас отправите в милицию.

– Зачем же обязательно в милицию? А потом, если вы люди честные, так чего вам милиции бояться? Она, наоборот, помочь в беде может. Это не про вас ли пропечатали в газете, что вроде девчонку из-под машины спасли, Марусю Логинову.

– Было такое.

– Ну вот видите, – оживился слесарь. – А ведь она, Марусенька, начальнику городского-то управления милиции дочкой приходится. Полковнику Логинову. Вот оно как. Так что в случае чего прямо к Логинову, Василию Михайловичу. Он уж вас в обиду не даст.

– А далеко это Расторгуево?

– Дом-то мой? Да нет, недалечко. Минут сорок езды. А то и меньше.

– Может, поедем, а, Димка?

– Ну хорошо. Мы поедем. Спасибо вам большое.

Сергей Николаевич вернулся через несколько минут и застал своего напарника в обществе ребят. Об этом можно было догадаться по оживленному разговору, который слышался из вагона.

– Значит, вы были знакомы с Зеленобородым? – с недоверием спрашивал мальчишеский голос.

– Да вот так, как сейчас с тобой разговариваю, так разговаривал с ним.

– Вот здорово! Нам, Димка, просто повезло!

– Все равно до утра ждать электрички. Может, расскажете нам про Зеленобородого? – попросил Вадим.

– Ну что ж, это можно, – согласился Тимофей Митрофанович. – Благо времечко есть. Отчего и не вспомнить, что было да чего и не было.

Старик почесал в затылке, хитро улыбнулся – одними глазами – и начал издалека…

Давно это было, недавно ли. А только жил да поживал на свете паренек один. Кузьмой его звали. Ну, кто и Кузькой назовет – тоже не обижался. Он ведь сам-то любого мог обозвать как угодно. Озорник был – свет таких не видывал. Бывало, девчонки на вечерку соберутся, а он чертом обрядится да и давай их за косы-то дергать. Другая и знает, что это Кузька развлекается, – да все одно страшно. Черт – черт и есть. Верили тогда люди во всякую чепуху.

Ну, завтра, конечно, все срамят, проклинают Кузьку, а он нет чтобы повиниться, исправиться там. Он еще какую проказу выдумает, да похлеще первой. То двух коров хвостами свяжет и стеганет их крапивой, то скамейку подпилит, сядут на нее старухи посумерничать – хлоп на землю. Одним словом, озорник, и только.

Ничего сделать не могли с ним. Собрались раз старики и промеж собой говорят: «Надо, мол, его проучить разок-другой. Да так проучить, чтоб он озоровать-то бросил». Долго думали. День думали. Ночь думали. Еще ночь с днем прихватили. И придумали наконец.

Вот, однажды Кузьма снова пришел на вечерку, распугал девчат. А одна не боится его вроде. Стоит себе, семечки пощелкивает. Кузька даже удивился, что за смелая за такая. Вот я тебя, мол, крапивой сейчас. Сорвал крапивы да к ней, значит. Да и очутился в яме. Бился он, бился, а выбраться не может. Ну, ночью кое-как вылез, ушел домой.

А только учеба-то впрок ему не пошла. Хуже прежнего стал шуметь по селу, девушке этой просто проходу не дает. Однажды поймал да и привязал косами за дерево. А в одном доме окна и двери ночью заколотил. Люди выйти хотят, ан не тут-то было.

Разозлились люди на озорника – сил нет. Снова собрались старики. День с ночью думали, еще день с ночью, да еще третьи сутки прихватили. И придумали наказание Кузьке. Поймали его всем селом вечером, в мешок завязали да и понесли на берег озера. У нас за селом озеро широкое, берега круты. Я ведь сам-то родом тоже из Сибири. Вот бросили Кузьку в озеро и пошли. Пришли домой и говорят: «Ну, все! Был Кузька – да не стало. Некому больше озоровать».

А Кузька-то, верите не верите, лежит себе на дне озера и думает: «Куда это я попал?» Выбраться из мешка все же не может. Чувствует, худо дело. Сперва было катался, бился, потом примолк. Вдруг слышит рядом снаружи голос, хитрый, старушечий:

– Что, сынок, попался?

– Попался так попался, – отвечает Кузька.

– Хочешь, выручу?

– Хочу.

– Только уговор: за выручку ты отдашь то, что у тебя есть, а я тебе – то, чего у тебя нету.

– Ладно, – согласился Кузька, а сам подумал: «У меня в карманах ничего вроде ценного нет, а у старухи и подавно. Так что баш на баш и выйдет. Да и обмануть старуху завсегда можно».

Исчезла старушка А Кузька все лежит в мешке да лежит. Час прошел, другой, третий пошел. Кузьке тошней тошного стало.

Вдруг опять голос снаружи:

– Лежишь?

– Лежу. А ты что не выполнила обещание? Развязывай мешок скорее, старуха!

– Я, во-первых, не старуха, а во-вторых, это обещала тебе моя бабушка.

– Ну, все равно развязывай! Бабушка – дедушка!

– Давай сперва меняться.

– Опять меняться! Обалдели вы все, что ли?! Хватит! Развязывай, говорю!

– Ну, не хочешь – не надо. Лежи себе.

– Эй, эй! Постой! Чего торопишься? Не дает человеку подумать. Ну, куда ни шло – давай меняться, только выпусти меня отсюдова.

– Ладно, выпущу, только отдай мне то, что у тебя есть, а я тебе то, чего у тебя нет.

– Согласен.

И снова никого. «Что за чудеса? – думает Кузька. – Видимо, что-то у меня есть самое дорогое, ради чего они все стараются. Только что?» Думал, думал – ничего не придумал. Ан, вот опять кто-то подошел. Али подплыл? Не может ничего понять Кузька.

– Значит, меняешь? – Голос опять новый.

– Да, меняю, меняю! Вот привязались!

– А что на что меняешь?

– Будто не знаешь: что есть на то, чего нету.

В ту самую минуту мешок и раскрылся. Вылез Кузька и видите вода кругом – спереди, сзади, сверху. А снизу дно, усеянное мелкими камнями. И висят прямо перед ним в воде три темные тени. Вот одна опустилась на дно и превратилась в старуху. Из ушей и носа ее торчал мох, морщинистое лицо было похоже на кожуру грецкого ореха.

– А, золотой, молодой! – с ехидной улыбкой сказала водяная старуха. – Отдавай, что обещал.

– А я и не отказываюсь. – И Кузька выворотил карманы.

– Бери что хочешь! Старуха злобно засмеялась:

– Хитришь! Зачем мне всякое барахло! Молодость-то у тебя есть, а старости-то нет! Вот и подавай мне свою молодость, забирай мою старость.

– Э, нет, – сказал Кузька, укладывая в карман свое добро. – Так дело не пойдет!

И вдруг голос его стал хриплым, старческим, а старуха расправила плечи и стала молодой красавицей со злым взглядом зеленых глаз. Кузька взглянул на ее зеленовато-белые руки, которые стали теперь гладкими и нежными, а потом на свои и вскрикнул. Кожа на его руках обвисла и сморщилась. Поясницу заломило, скрючило ноги.

Тут опустилась вниз вторая тень – это был огромный черный таймень.

– Ну, Кузьма Озерович, давай меняться.

Кузька похолодел.

– Хватит, – несмело сказал он. – Я уже отдал все самое дорогое, что у меня было, – молодость свою отдал.

– Нет, милый дружочек, не все. И не самое дорогое. Есть у тебя человеческий облик, а нет облика рыбьего. Отдавай мне человеческий, забирай себе рыбий.