Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

Раскрылась чудо-сумка, посыпались из нее шелковые клубочки всех цветов радуги. Настал черед Галине выдерживать испытание. Ее руки стосковались по женской работе, но только изредка ей удавалось выпросить у операционной сестры моточек хирургического шелка и окрасить его зеленкой, красным стрептоцидом или другим лекарственным порошком. И вдруг нежданно-негаданно, как с неба свалилось, такое изобилие!

Ну-ка, гвардии лейтенант Захарова, как ты удержишься на своих позициях? Какой-то очень краткий миг Галина на распутье. Ее глаза отражают внутреннюю борьбу. Да, это борьба — гордость фронтовички отвергает подачку женщины, которую явно презирает, а девичья слабость готова подарок принять. Но еще раз побеждает фронтовичка. Галина совсем спокойно отвечает:

— Спасибо, нитки у нас есть, да и Лайме пока не удержать иглу.

Тамара начинает наступление в третий раз: две неудачи не обескуражили ее. На мою постель ложится нарядная папка с акварелями. Да, это можно посмотреть! Галина перелистывает акварели, мы любуемся ясными, светлыми картинами природы: тихие заводи, зеленые холмы, золотистая полоса прибрежья... Покоем и теплом дышат эти пейзажи.

— Кто же их рисовал?

— Я, — самодовольно отвечает Тамара.

— Замечательно, — восклицает Лида. — Откуда такое умение?

— Учусь в Академии художеств. Военная служба не помеха. Мой муж...

Лида понимающе кивает головой и бросает на нас с Галиной торжествующий взгляд.

— Пожалуйста, вот вам живой пример, — говорит она. — Два студента академии. Что случилось с Ванюшей, вам известно. А ведь и с Тамарой могло произойти нечто подобное. Но она поняла, что талант надо сберечь. Красота помогла ей добиться этого простейшим способом... Победа, конечно, будет завоевана без нее, но ее прекрасные акварели порадуют победителей, и это ведь тоже немало...

Если бы я могла встать, я схватила бы прислоненный к тумбочке Галин костыль и швырнула Лидии в голову: так, я видела, поступают раненые фронтовики, когда их задевает за живое несправедливость или равнодушие. И вдруг снова кто-то сзади меня подталкивает. Рывок — я сижу, сижу в противовес всем врачебным прогнозам! И тотчас же тяжело падаю навзничь: в спине трещит каждая жилка. Но, прежде чем я окончательно теряю силы, у меня свистящим шепотом вырывается:

— Бессовестная...

— Ты не смеешь, — кричит Лида, — и я была под огнем, в самом пекле... Если бы могла, вернулась туда хоть сегодня! Ты не смеешь... — Голос ее распадается на множество жалобных, дробных звуков. — Что ты говоришь, глупая девчонка, что ты говоришь!..

— Смею, смею, — упрямо твержу я, — где Людмила, куда вы девали Людмилу?

— Я ее сейчас верну! — грозно заявляет Галина и, схватив костыль, ковыляет к двери. Но на пороге сталкивается с чужой санитаркой. У той в руках продолговатый сверток, она спрашивает Захарову.

Нетерпеливые Галины пальцы срывают обертку! Нога! Да, самая настоящая нога, одетая в шелковый светлый чулок, обутая в черную, на низком каблуке туфельку. А рядом, как темный котенок, притулился второй туфель, и из него выскальзывает чулок.

Галина не в силах говорить. Ее губы дрожат; медленно, прерывающимся голосом, она читает записку: «Героической танкистке... далекие, светлые пути... огромного счастья в наступающем году... Коллектив протезной фабрики. Клянемся у своих станков трудиться так, как наши фронтовики бьют ненавистного врага, чтобы быстрее приблизить долгожданный час победы».

Галина плачет. Много месяцев мы провели вместе, и ни разу я не видела ее плачущей, даже после ампутации. Что это — слезы радости? Или прорвалась наконец глубоко затаенная горечь? Кто знает. Но это самые обычные слезы, и проливает их обыкновенная девушка, совсем не похожая на кавалера трех высоких воинских орденов. Так, пожалуй, могла бы она плакать из-за несостоявшегося первого свидания с любимым.

Разные подарки получаем мы в молодости. Кто пытается ослепить девчонку дорогим подношением, кто удивить редкостной безделушкой. Но то, что сегодня получила Галина, не идет в сравнение ни с чем на свете. Можно забыть о букете роз, о колечке. Только этот продолговатый сверток не забыть никогда.

Спасибо вам, рабочие незнакомого мне южного города! И все-таки мне хочется пожелать вам, всему миру, чтобы никогда-никогда больше не было нужды в таких новогодних подарках.

Весь вечер в палате царит подавленное молчание. Галина разыскала Людмилу и, возвратившись, шепчет мне на ухо: «Без комиссара мы ее не вернем и от этой куклы не избавимся».

— Ладно, дождемся комиссара. Может быть, завтра она придет? А то какой же Новый год без нее?

Галина наклоняется еще ниже и снова шепчет, но так, что каждое слово слышно на всю палату:

— И покажем этой принцессе, что мы не нищенки какие-нибудь! На новогодний ужин я даю полумесячный оклад. А ты?

—?..

— Не скупись! И знаешь что? Твоя спина доказала, что ты скоро потопаешь. Уж поверь мне! Ты два раза села — разве это не стоит полумесячного оклада? Ну так как?

— Даю!

Галина валится на койку, касается пальцами струн гитары. Струны звенят, а потом, быстро угасая, бьются о белые стены палаты.

День третий

Военная служба закаляет человека, но в каком-то смысле и балует его: не надо заботиться ни об одежде, ни о еде, в положенное время все подается готовенькое.

Все утро мы с Галиной прикидываем, что купить для праздничного стола, и никак не можем сосчитать, чего и сколько нужно. Цены на продукты высоки, на оклад лейтенанта стол не может ломиться от яств. На помощь приходит Настя: «Вы, девоньки, не сомневайтесь, ужин будет на славу!»

Бегут часы. Пришел и ушел Ванюша. Окончился врачебный обход. Настало время почты — ни писем, ни комиссара! Впорхнула Мамедова. Нам трем — пренебрежительно: «Счастлив... Новгод...», Тамаре — звучный поцелуй и многократное заверение, что вечером ее посетит муженек.

Тамара сегодня не проронила ни слова, сблизиться с нами больше не пытается: поняла, очевидно, что никаким барахлом нас не ослепить. А может быть, попросту решила вернуться к своей истинной роли — супруги высокопоставленного лица, которой до всякой мелкоты и дела нет. Ее мужа я представляю себе пожилым, но статным еще генералом. Разве бы иначе такая красавица за него вышла? Ну, посмотрим, посмотрим, до вечера недолго.

С того момента, как Галина, рыдая, ласкала свою искусственную ногу, Лида почти не поднималась с постели. Лежит, отвернувшись