Засуха - Владимир Топорков

Батюрок страшно нервничал, если ему показывали этот «номер», он, гулко бухая своими кирзачами, суровый, насупленный, пускался вслед за проказниками, но попробуй догони их, лёгких и резвых, как стремительные кони. Андрюше тоже нравилось дразнить дядю Васю, но однажды он сплоховал, поскользнулся и оказался, дрожащий от страха, в руках Батюрка. Горечь и страх поселились в нём, кажется, даже зубы заклацали, он ждал, как сейчас хватит Батюрок его за ухо, поднимет над землёй, и он забьётся как карась, подсечённый на крючок.

Но дядя Вася почему-то не вцепился в ухо, а только зажал в коленях хрупкое тело, спросил, заглядывая в лицо:

– Ты, Андрюха, хулиганом хочешь быть?

– Не-ет, – пропищал Андрей.

– Ну, тогда Аньку за тебя замуж отдадим, – он засмеялся, оголяя крупные жёлтые прокуренные зубы.

Гулко билось сердце у Андрея, заложило уши, наверное, от страха, а Батюрок оттолкнул его с силой и пошёл, покачиваясь, к дому.

Наверное, человеческая память так устроена, что многое она вытрясает из себя, как из дырявого мешка, а вот этот случай не забылся, как и не забылось происшествие на пруду, когда Андрей, ещё не умевший плавать, погнался за длинноногой Анютой, и неожиданно ноги перестали касаться дна, в раскрытый рот плеснула волна, и он понял, что начал тонуть. Кто-то неведомый схватил его за волосы, потянул в сторону, и когда он открыл глаза, над ним склонилась Анюта. Оказывается, это она вцепилась в волосы (Анюта умела плавать), выволокла его на мель.

Потом его долго рвало зелёной водой, а Анюта стояла рядом, он ощущал её горячее дыхание, и что-то нежное, благородное возникло в его душе.

Перед войной дядя Вася построил в Грязях дом, забрал семью, а вскоре и пришла на родину горькая весть. В перестрелке, возникшей на Байгорском полустанке, когда группа молодых оболтусов начала срывать пломбы в товарняке, какое-то поветрие началось с этими ограблениями – выстрелом в упор был убит парамзинский земляк.

Его хоронили на лукавском кладбище. Гроб плыл над головами его сослуживцев в багровых отсветах тюльпанов. Анюта вместе с матерью, зарёванная, с впавшими потускневшими глазами шла вслед за гробом, бессильная и раздавленная горем.

Именно в этот день вспыхнуло в груди Андрея сострадание к Анюте, да такое сосущее, от которого, кажется, возникла даже одышка.

Через неделю Анютка приехала в деревню в гости к деду, ходила пасмурная, подавленная, и только при виде Андрея у неё на лице обозначилось что-то вроде улыбки. Андрей не понимал, что с ним происходит, он при встрече чувствовал, как начинало багроветь лицо, мелко дрожать руки, и однажды он не утерпел, подошёл к Анюте, тихо поздоровался.

– А-а, Андрюша-а, – сказала, растягивая слова, Анюта, как поживаешь?

Не хотелось, зная её несчастье, говорить бодро, хотя жизнь Андрею тогда казалась безоблачной, он хорошо закончил восьмой класс, работал сейчас вместе с мужиками на сенокосе, и это тоже добавляло радости. Даже потом, на фронте, он вспоминал это лето, дымное от тумана, с тяжёлыми росами, с удивительным благоухающим ветром. Деревенские мужики собирались на покос затемно, торопливо выкуривали по цигарке самосада, приготовленного Илюхой Минаем, а потом становились на ряды, и только тонкий посвист острых кос нарушал тишину летнего утра.

Косили часов до десяти. В лопатках появлялась усталость, их точно сводило тугим обручем, но стоило посидеть на траве, а потом искупаться в реке – и усталость проходила. Днём косцы отдыхали, отлёживались в тёмных сенях, а к вечеру снова выходили на луга, и опять до ночи звенели косы, слышался неторопливый разговор.

Андрею очень хотелось рассказать Анюте об этих своих праздничных ощущениях, но ему показалось, что девушка может обидеться его весёлому настроению, не поймёт его ликования, если у самой в груди тяжкий камень, траурная мрачность. Поэтому он неопределённо махнул головой, буркнул невнятно: «Нормально» – любимое своё слово. И замолк, полагая что Анюта пройдёт мимо, погружённая в свои заботы.

Но Анюта, кажется, не собиралась уходить, снова спросила:

– Говорят, ты заправским косцом стал, Андрей?

– Стараюсь…

– Там, вижу, весело?

– Да, с нашими мужиками не соскучишься.

– Ну вот, в среду и меня девчата приглашают сено копнить.

– Приходи, будем рады… Только после купаться придётся – работа у нас потная, грязная.

– Ничего, отмоемся… – Анюта опять улыбнулась через силу.

В среду радостным стал луг от ярких платьев и сарафанов, словно от цветущих васильков. И Анюта в своём тёмно-синем сарафане была похожа на василёк, даже в глазах, кажется, отражался этот васильковый цвет. Обычно в Парамзине после сенокоса женщины купались на Фонтанке – широком плёсе с песчаным дном, а мужики – в Круглом озере. И в этот день женщины первыми убежали к плёсу. Андрей не стал ждать мужиков, окунулся в студёную воду, выскочил, быстро оделся и пошёл на выгон. Даже себе не мог он объяснить, почему ему так хотелось сейчас увидеть Анюту, будто от этого зависела его судьба.

Девчонки высыпали на луг гурьбой, проскочили, не глянув, мимо него – даже до обидного равнодушны. Анюта шла сзади, глаза у неё были тоскливыми, в них как будто застыли боль и плач. Но увидев Андрея, она словно сбросила с себя что-то, натянуто улыбаясь, спросила:

– Устал, Андрюша?

– Да ты что, – Глухов даже зашевелил плечами, – какая усталость? Так, разминка! Это для вас, городских, наша работа тягость…

– С чего ты взял?

– Да видел я, как ты работала, – Андрей говорил эти слова специально, в расчёте оживить Анюту, помочь сбросить печаль.

Кажется, это удалось, и Анюта заинтересованно поглядела на него.

– Ну и что ты увидел?

– Сноровки нет. Вроде корова на левый бок жвачку жуёт.

Неожиданно эти слова обожгли Анюту, словно пламя полыхнуло в лице, и Андрей даже испугался: не обидится ли, не заплачет сейчас? Но Анюта собрала, кажется, в себе силы, сказала горделиво:

– Ничего, посмотрим, как после обеда будешь работать. Посоревнуемся…

– А ты придёшь после обеда? – с тревогой спросил Андрей.

– Обязательно…

И неожиданно даже для самого себя Андрей предложил:

– А потом погуляем? В Загродский сад пойдём?

– Посмотрим, – неопределённо сказала Анюта и прибавила шагу, а Андрею стало хорошо и приятно, радость вошла в него, как порыв прохладного ветра.

После обеда Анюта ловко шуровала вилами, стараясь побольше набрать навильник, искоса бросала незаметные взгляды на Андрея. Тот всё время натыкался на этот взгляд. Он работал яростно, стараясь раскачать себя, и бесшабашная удаль словно прокалила его, добавила воздуха.

Вечером после купания Андрей снова ждал Анюту. Уже темнота спускалась на луг, над торфяными болотами закрутился туман, и только на западе ещё багровела узкая, как лента, розовая заря, обещая и на завтра хорошую, солнечную погоду, теплынь.

Анюта будто случайно приотстала от подруг, крутила головой, точно искала кого-то, а он, спрятавшись за свежую копну сена, прикусил зубами нижнюю губу – то ли от холодной воды после купания, то ли от волнения.

Он вышел из укрытия, когда Анюта почти поравнялась с ним, и она, испугавшись, ойкнула, встрепенулась, как испуганная птица, а потом улыбнулась.

– Испугал меня, Андрюша! – она тихо засмеялась. – Показалось – медведь из берлоги вылез.

– Сочинила, Анюта, – Андрей заговорил тоже приглушённо, – какие у нас медведи?

– А вдруг завелись, а?

Усталая, с мокрыми волосами Анюта показалась ему какой-то настороженной, и Андрей засмеялся необычно громко:

– Вот смеха будет, если завтра ребятам расскажу. Со смеха помрут… В нашей местности, да медведи…

Он смеялся, а на лицо Анюты вдруг легла печаль, и она тихо спросила:

– А ты что, всё ребятам рассказываешь? Всё-всё?

Поначалу не понял Андрей, усмехнулся: почему такой вопрос задала Анюта? А потом точно осенило, кольнуло в груди: да не хочет она, чтоб их разговор стал достоянием других, он – как секрет для двоих, своего рода вексель доверия. Надо было успокоить Анюту, и он легко сказал:

– Да нет, всё не расскажешь…

А про себя подумал, что есть, наверное, в каждом человеке такие ставни, которые плотно закрывают самые сокровенные мечты.

Они пошли по мокрому от росы лугу, и Андрей чувствовал, что всё в мире затихло, только им внимает, гасит их негромкие шаги, обдаёт туман.

– Я уеду скоро, – неожиданно сказала Анюта и внимательно посмотрела на Андрея.

– Как уедешь? Ведь каникулы – целое лето.

– А я решила в медицинское училище поступать.

– Ха, – усмехнулся Андрей, – значит, лягушек будешь резать.

Анюта вздрогнула, но сказала без чувств брезгливости:

– Ну и что? Надо и этим кому-то заниматься! Вон, мама моя уже сколько лет в больнице работает санитаркой и не боится. Кто-то должен человеку помогать в его болячках. Знаешь, медики – это солдаты, которые всегда на боевом посту.