Засуха - Владимир Топорков

– Пропало дело. Мишка! Обманули нас, как воробьёв на гумне. Крест-то железным оказался!

– Ну и чёрт с ним, с крестом! – Тишкин замахал руками. – Начальство, небось, не обманет, а полпуда муки дороже этого креста сейчас стоит.

И они подались к конторе.

А через два часа встретил Андрей Мишку уже на улице. Шли они с Гавриловым в стельку пьяные, держась друг за друга. Маленький Гаврилов совсем ослаб от выпитой водки, повисал на руке Мишки. Зато Мишке выпивка, казалось, добавила силы, он орал похабные песни, пытался пуститься в пляс, размахивая руками. От загулявших сельчан шарахались в сторону, и только мелкота, такие, как Андрей, десятилетние, молча сопровождали Мишку и Гаврилова за околицу. Там пьяненькие долго возились на лугу, пытались бороться друг с другом, но окончательно окосевший Гаврилов мешком свалился на землю и захрапел, подложив свой маленький кулачок под голову. Мишка покурил, а потом тоже улёгся рядом, и скоро могучий храп огласил луг. А через три дня исчез из деревни Мишка. Навсегда исчез, как в бездну канул…

В общем, тяжёлый разговор произошёл у Андрея с Анютой; кажется, ещё мгновение – и она расплачется, опять погрузится в свои воспоминания. Андрей долго придумывал, чем бы развеселить Анюту, согреть её душу. Он взял её потную горячую руку, сказал с усмешкой:

– Хочешь, я тебе погадаю?

– Как это сделаешь?

– А у меня талант судьбу угадывать…

– Брось ты, Андрюха, заливать. Ты не цыган…

– Не цыган, а судьбу твою угадаю… Хочешь или не хочешь, говори сразу.

– Ладно, ворожи, знаешь, как девчата поют: «Соломон – верный гадатель, отгадай, кто мой страдатель!»

Андрей начал водить пальцами по её потной ладони, и Анюта вскрикнула: «Ой, болит!»

– Ты что? – удивился Андрей, и сам понял причину – на ладонях Анюты он нащупал две водяные подушечки…

– Перестаралась ты, Анюта, – усмехнулся Андрей. – Кто же так работает?

– Да было б ещё больней, если бы я плохо сено сгребала. Сам бы надо мной и смеялся…

Какое-то сладостное предчувствие колыхнулось в груди – выходит, он для Анюты что-то значит, если его слова подействовали на неё, на самолюбие, на желание показаться ему лучше, работящей и сноровистой. Он погладил её ладонь, мягкую, как пух, неожиданно предложил:

– Пойдём, на вышку сходим.

– Да ты что? – Анюта засмеялась легко, открыто – кажется, впервые за весь вечер. Чего там ночью делать?

– Выходит, боишься?

– С тобой мне не страшно, только какой смысл?

– А ты просто так, без смысла…

Деревянную вышку из могучих брёвен построили год назад солдаты на Артюхином поле, как раз почти на дороге из Парамзина в Закустовку. Они связали из сосновых столбов четыре длинных опоры, скрепили толстыми поперечинами, посадив их на болты. На этих поперечинах были настелены полы – получалось что-то вроде смотровой площадки. Вышка была метров под двадцать высотой, и когда в ясный день смотришь с самой высокой точки – все окрестные деревни, как на ладони, домики торчат вроде скворечников, утопая в зелени вётел и садов.

Говорили, что вышку построили на тот случай, что если возникнет война, – с неё можно хорошо корректировать артиллерийский огонь, так объяснял деревенским ребятам лейтенант, командир сапёрного взвода. Правда, тогда его подняли на смех ребята: какая уж тут у них, среди этих ровных, как скатёрка, полей, война, и без этой вышки всё видно.

До вышки от деревни было километра два, и Андрей, подхватив под руку упирающуюся Анюту, потащил к дороге. Она немного посопротивлялась, возможно, чувство здравого смысла подсказывало ей – зачем тащиться по пыльной дороге, но потом и сама рассмеялась:

– Ладно, пойдём, только когда ж ты гадать будешь?

– А вот там, на вышке!

Округа синела всё гуще и гуще, уже первые звёзды задрожали в небе, тишь установилась над миром. Андрею казалось, что в густеющей темноте умерла жизнь. Не было ничего, только стылые звёзды да вот они, разгребающие эту темноту, как при плавании. Он прижался к горячему локтю Анюты – гулко стукнуло сердце, облилось горячей кровью.

Эх, сколько раз потом на фронте, даже, пожалуй, в самой жуткой обстановке, когда султаном вздымалась перед окопом земля, выворачивали наизнанку душу противные поросячьи взвизгивания мин, когда пули визжали над окопом, – вспоминалась эта ночь, этот миг, и на долю мгновения возвращалось в душу радостное, яркое, как те июльские звёзды. Оно таяло быстро, но искорка теплоты оставалась в душе, словно утверждала – ты жив, тебя хранит судьба, как хранит жизнь холодный морозный снег под своей толщей. Придёт время, и эта теплота растопит злость, тяжесть оттолкнёт от души.

Они добрались до вышки, и Анюта приказала:

– Ты первым лезь.

– А ты что, трусишь?

Она засмеялась, но ничего не сказала, но и этого хватило, чтоб понять: дурила ты, Андрей, вперёд женщину пускаешь, чтоб она подолом своим твою голову накрыла, элементарной этики не понимаешь.

Они поднялись на верхнюю площадку. Тихая степь с запахом поспевающих хлебов, цветущего цикория таяла в темноте. Андрей почувствовал, как промокла, прилипла к телу рубашка. Может быть, это от усилий – как-никак поднимался наверх, а может быть, оттого, что рядом была Анюта. Потом он часто на фронте будет вспоминать эту ночь, тихую, счастливую, загадочную, с искрящимся от звёзд небом. Он прижался к Анюте, и она не оттолкнула, тоже склонила голову ему на грудь, пахнущую сухим сеном и ещё каким-то неповторимым степным запахом.

Они долго молчали, вглядываясь в тихую темноту, сквозь которую еле пробивались дрожащие огоньки окрестных деревень, потом Анюта спросила шёпотом:

– Послушай, Андрюша, а зачем эту вышку сделали?

– Ну, как тебе объяснить, наверное, – Андрей наморщил лоб, – для военных целей. Геодезические вышки, они и в мирное, и в военное время нужны.

– Неужели война будет? – голос у Анюты осёкся, – неужели будет?..

– Вряд ли. Сталин-то на что?

– Эх, хорошо было бы, – и она теснее прижалась к Андрею, засмеялась, – а сердце у тебя как стучит… Как…

Она не нашла, наверное, слова, с которым можно было сравнить его сердце, или он не дал, припав губами к её губам. Она отшатнулась, испуганно спросила:

– Тебе не стыдно целоваться, Андрюша?

– Почему?

– Мне так кажется.

– Чудная ты, – засмеялся Андрей, – а если человек нравится?

– Всё равно стыдно. Мне кажется, что на меня сейчас мама смотрит…

Андрей ещё раз усмехнулся, притянул Анюту к себе, счастливо прошептал:

– Никто тебя не видит сейчас, Аннушка. Даже при всём желании не разглядишь…

– А вот с других планет, как думаешь, видно нас? Небось, смотрят люди или какие-нибудь существа, смотрят и смеются над нами – посмотрите, дескать, целуются дураки…

– Смешная ты, Аннушка, – засмеялся Андрей. – А ещё в медики собираешься. А ведь там не мечтать, а людей лечить надо.

– А ты куда пойдёшь учиться после школы?

– Я? В офицерское училище.

– Тебе что, нравится быть военным?

– Да.

– И мне тоже.

– Значит, будешь моей женой! – засмеялся Андрей.

Она промолчала, только плотней прижалась к нему, взяв потную руку, вдруг вспомнила:

– А ты вроде мне гадать собрался?

– Поздно уже – я тебе всё отгадал. И как ты медиком станешь, и как за меня замуж выйдешь, и будем мы жить вот на такой верхотуре, чтоб свежий воздух всегда…

– Я высоты боюсь, – засмеялась Анюта, – это я вот только с тобой такая смелая.

Он нашёл в темноте её губы, поцеловал, и у него, кажется, закружилась голова, ещё мгновение – и он полетит вверх тормашками с этой вышки. Странное дело – никогда с ним подобного не было. Он мог забраться на любое дерево, даже грачиные гнёзда на тонких берёзах разорял, а сейчас ему словно перехватило дыхание, свело тело, огонь полыхал внутри.

Анюта, наверное, поняв его состояние, попросила:

– Давай вниз спускаться. Уже поздно, а?

Площадка перестала под ним пьяно раскачиваться, в тело вернулись упругость и сила, он подтолкнул Анюту к лестнице:

– Теперь твой черёд первой сходить.

Та ночь вся без остатка врезалась в память, стала какой-то путеводной звездой на самое страшное время.

Ведь не знали они, не могли предвидеть, что в их судьбу, так счастливо начавшуюся, ворвётся война, наполнит мир смертью, грязью, страхом, пошлостью.

Пока жила Анюта в деревне, они были вместе. И уже в открытую называли Анюту и Андрея женихом и невестой. Мелкота деревенская, завидев на улице, надрывала горло:

– Тили-тили тесто, жених и невеста!..

В зимние каникулы Андрей поехал в Грязи к дяде Матвею, который жил недалеко от дома Анюты, и они опять, как летом, всё время встречались. Анюта рассказывала о своём училище с восторгом, а Андрей глядел на неё, не мог насмотреться, и появился страх: а вдруг Анюта разлюбит его, увлечётся каким-нибудь городским парнем и поставит крест на их взаимоотношениях. Может быть, поэтому он каждый день писал ей письма, короткие, но, как ему казалось, наполненные любовью.