Я был на этой войне - Вячеслав Миронов

В горле опять начал застревать комок, мешая говорить и дышать. Я достал сигареты, и хоть Билич не курил, но, поняв мое состояние, не возражал. После того как несколько раз я затянулся во все легкие и почувствовал, что комок отступает, продолжил:

— Эти твари, видимо, его долго пытали, затем еще живому отрезали член. Приколотили, как Иисуса, к кресту. Член засунули в рот. Мы его привезли, бойцы, наверное, его уже выгрузили. Да, вот еще, — я протянул остальные военные билеты, — это тоже я на духе взял. Наших больше нет.

Сан Саныч внимательно выслушал меня, глядя прямо в глаза, затем, взяв протянутые военные билеты, бегло просмотрел их, обращая внимание только на номера воинских частей, закрыл, сложил стопкой и протянул незнакомому офицеру.

— Кстати, познакомься, — он обернулся к майору, — майор Карпов Вячеслав Викторович, представитель объединенного командования, офицер Генерального штаба. А это, — указывая на меня, — капитан Миронов, старший офицер штаба, авантюрист, все его тянет в бой, не может отвыкнуть, что он уже не командир роты, а штабист, — как-то по-отечески пожурил меня Сан Саныч.

От удивления я немного опешил, вот уж никак не ожидал, что так тепло мой начальник будет говорить обо мне. Я протянул руку, майор в ответ также протянул ладонь:

— Вячеслав, — представился он.

Тезка, значит. Поглядим, что за птица и на кой хрен ты сюда прилетел. Видать, сильно большая шишка, коль послали к нам. Может, хотят нас задобрить перед смертельной задачей, а может, посмотреть, как обстановка в коллективе, чтобы потом снять командира. Эти московские жирные коты такие фокусы любят.

Повнимательней рассмотрел его, рожа знакомая, но где видел, пока не смог вспомнить. Ладно, потом разберемся. Но то, что москвич, да еще из Генерального штаба, сразу, как у любого строевого офицера, фронтовика, вызвало у меня антипатию. Все беды от москвичей, и все они сволочи, хапуги и жадины. Эту аксиому знал любой солдат, глядя, как они приезжали на проверки и ничем, кроме как пьянством, не занимались. А потом с собой увозили большие щедрые подарки. Недоноски, одним словом, эти москвичи. Мы здесь отчасти по их вине. Москва планировала и первый, и этот штурм Грозного. 25 ноября и первое января войдут черными днями в летопись Российской армии.

Все это мгновенно пронеслось в голове, пока я тряс руку москвича и выдавливал из себя подобие улыбки. Я думаю, что на моей прокопченной роже мои мысли очень хорошо отразились. Но не мог же я прямо сейчас, в присутствии Сан Саныча, которого сильно уважаю, послать этого пижона на хрен.

— Вячеслав, — в ответ я представился московскому пижону.

— Майор Карпов, отвезите эти военные билеты в штаб ставки, пусть там разберутся, чьи солдаты, известят родственников, — Сан Саныч протянул ему документы.

Москвич согласно кивнул головой и, взяв билеты, не рассматривая их, не пересчитывая, сунул даже не во внутренний карман, как это сделал бы нормальный офицер хотя бы из уважения к погибшим, а в наружный карман бушлата, висевшего на спинке стула.

Меня это здорово задело за живое, с плохо скрытым раздражением в голосе я спросил у этого сукиного сына:

— Уважаемый, а не потеряешь ли ты билеты, все-таки жизни за ними, а?

И Сан Саныч, и Рыжов, уловив гнев у меня в голосе, посмотрели на залетную птицу как на врага народа. Тот, видимо, поняв свою оплошность, что-то пробормотал под нос и судорожно переложил документы к себе во внутренний карман куртки. При этом, гаденыш, очень выразительно посмотрел на меня, словно хотел стереть в порошок. Ну-ну, пацан, посмотри, я взглядом пьяного бойца могу усмирить, а тебя, хлыща лощеного, я взглядом и автоматом на колени поставлю. Я выдержал взгляд его водянистых маловыразительных глаз. Да и сам он выглядел хлюпиком. Ростом где-то метр семьдесят, а может, меньше, худой, с маленькой головой. Весь белый-белый, почти альбинос, единственно что глаза не красные, а какие-то бесцветные. Он как-то сразу производил отталкивающее впечатление, да еще его длинная челка, которую он постоянно поправлял, добавляла в его облик какое-то неуловимое женское начало. А может, «голубой», в голове пронеслась шальная озорная мысль. Офицер Генерального штаба — педик. Вот шухер-то поднимется. А что, говорят, в Москве это модно сейчас — менять сексуальную ориентацию. Нет, спать я с ним рядом не буду. Хотя, скорее всего, он просто бесцветный, как рыба, как медуза. Надо будет предложить этому педриле окраситься в какой-нибудь морковный цвет, и то веселей будет. И снайперу тоже облегчит работу.

Я на секунду представил себе майора Карпова, выкрашенного в красный цвет, и улыбка растянула мои губы. Карпов нервно начал оглядывать себя — может, что-нибудь у него с одеждой не в порядке? Убедившись, что с формой у него все в норме, и сообразив, что я нагло смеюсь над ним, он в ответ зло уставился на меня.

Сан Саныч, зная мой взрывной характер, чтобы разрядить обстановку, сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

— Хватит козни друг против друга строить, сейчас пойдем посмотрим на труп Семенова, оформим документы, и вам, Вячеслав Викторович, — он посмотрел на Карпова, — придется отвезти его в аэропорт для отправки на родину.

Мы потянулись на выход. Во дворе уже стояли и солдаты, и офицеры. Труп Семенова был аккуратно уложен на расстеленный брезент, руки были сложены на груди, на тыльной стороне кистей были ясно видны следы от гвоздей, лицо кто-то заботливо прикрыл солдатским носовым платком. Люди, сняв шапки, просто стояли и хранили скорбное молчание, и только по напряженным фигурам и лицам можно было предположить, что творится в душе у каждого. Счастье снайпера, что кончили его там, а то тут бы он долго еще жил, к своему огорчению.

Билич подошел к покойному, поднял платок, посмотрел в грязное лицо с застывшей навечно на нем маской ужаса, вздохнул и, повернувшись к стоявшему рядом Клейменову, приказал:

— Аркадий Николаевич, оформите опознание трупа и подготовьте к отправке. Представитель ставки, когда поедет, заберет его с собой.

— Хорошо, Александр Александрович, — и уже к окружавшим его бойцам: — Берите героя и заносите в здание, там теплее, вот и зашнуруем, и позовите писаря, пусть подготовит акт опознания, извещение о смерти и все, что там полагается.

Все разом засуетились, задвигались. Билич сказал, обращаясь ко мне, Рыжову и московскому хлыщу:

— Идемте ужинать.

Я был, конечно, не против перекусить и пропустить сто грамм, но не в компании этой бесцветной рожи, поэтому вежливо отказался:

— Спасибо, товарищ подполковник, но я попозже, надо отмыться с дороги, подготовить рапорт о снайпере и Семенове, да и текучки много, надо подтягивать.

— Как хочешь, а в 21.00 ко мне на доклад, и комбриг к этому времени должен вернуться, — внимательно глядя на меня, сказал Сан Саныч. Кажется, он понял, в чем истинная причина моего отказа от совместного ужина.

Они вошли в здание, я посмотрел, как бойцы на брезенте уносили все, что осталось от Семенова, в здание, развернулся и пошел к своей машине.

У каждого офицера штаба была своя машина. У нас с Юркой Рыжовым был ГАЗ-66 с фанерным кунгом. Хотя многие офицеры предпочитали короткие минуты отдыха проводить в подвалах, мы с Рыжовым любили наш кунг. Был у нас и водитель Харин Пашка, ростом метр семьдесят, широк в кости, рожа широкая, почти всегда улыбающаяся, глазки маленькие, зато волосы рыжие, по солдатской моде почти обритый затылок и развевающийся чуб. По своей натуре Пашка был жук, жулик, проныра, но я неоднократно наблюдал его в бою, он много раз выводил из-под обстрела машину вместе с нами, и поэтому мы его любили и доверяли ему. А в мирной жизни этот Пашка был самовольщиком, злейшим нарушителем дисциплины, любителем заложить за воротник, бабником. Там, откуда мы прибыли, его дожидалась беременная невеста. До увольнения в запас ему оставался год. Пашка знал буквально все, что происходило в бригаде, поддерживая теплые дружеские отношения со всеми бойцами штаба, узла связи, столовой. Он снабжал нас всеми новостями, некоторые вещи он узнавал раньше нас, получая информацию от связистов, что давало нам время подготовиться и при обсуждении у командира или Саныча давать толковые ответы и предложения, в то время как другие только еще переваривали полученную информацию. Командование ценило нас за эти советы и почитало за грамотных офицеров. Конечно, мы и сами не лыком шиты, но это тоже не мешало.

Подойдя к машине, я с удовлетворением отметил, что Пашка успел за день наполнить бумажные мешки песком и обложить ими машину. Теперь можно дышать спокойней, и из трубы над входом вьется дымок, значит, есть тепло, горячая вода, сухие сигареты. Я подошел к двери и, не открывая ее, позвал:

— Пашка! Ты где?

— Я здесь, товарищ капитан. Охраняю.

Из сумерек вынырнула Пашкина фигура, я посмотрел на место, выбранное им для охраны, и про себя отметил, что толково сделано.