Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?..»

Всякий загнанный в угол — хоть зверь, хоть человек — ищет выхода, ищет союзника, товарища в помощь...

Хазария ещё при жизни Игоря провела успешный поход на Киев, принудила князя стать её подданным и обложила огромной данью. Хазарские каганы предчувствовали скорую свою гибель, но не могли просчитать, от кого. Тогда стали они казнить всех христиан, в том числе и живших в Итиле, и живших в степи и в Причерноморье. Были вырезаны многие хазары-христиане и многие иные народы, принявшие крест Христов. Хазары вырезали алан, населявших донские степи. Изгнали священников аланских, и те, таясь конного и пешего, побрели в Киев, где пополнили и братию монашескую, в пещерах подвиг свой свершающую, и общину христианскую, коя в киевских владениях была.

Вот к ним-то — гонимым и сирым — потянулась Ольга. Потому — видела: эти люди — в горе и несчастье, а не печальны. И сколь на них беды ни обрушивается — стоят, словно ждут новых бед, и от бед тех духом укрепляются! Однажды призвала она двух варягов-дружинников, кои не скрывали, что Христу веруют, и приказала: «Ведите меня тайно на христианское моление».

Ночью молчаливые воины вывели её тайным ходом из Вышгорода и провели оврагами к пещерам киевским. Шли без огня в ослепительном сиянии лунном, сквозь чёрные тени оврага. Наверху темнел Вышгород, на другой горе светил факелами на башнях, шумел песнями дружинников и взвизгиванием девок срамных Киев. А дружинники с княгиней спускались по кремнистой, поблескивающей в лунном свете тропе всё ниже и ниже, пока от стены, словно кусок тени, не отделился монах и не протянул Ольге каганец, при свете которого она вступила в узкий ход... Задевая плечами за стены шершавого песчаника, долго шла в узком, на одного человека рассчитанном проходе, точно в самое нутро земли спускалась. Пересекались-змеились хитростные переходы, и поняла Ольга — небывальцу сюда не войти и отсюда не выйти, иначе бы давно монахов печорских перерезали. Здесь они, в самом теле земном, Христом хранимы. Потому, понимая, что над головою тяжесть земная немыслимая, не боялась её княгиня, а наоборот — словно на волю выходила. Отрывалась от забот бестолковых, бесчисленных, от всех страхов и суеты дневной.

Глухо слышалось пение, и впереди, оттуда, куда шёл монах, забрезжил свет. Стройное пение было всё громче. Никогда Ольга такого не слышала — будто голоса ангельские сплетались и расходились в разговоре. Она вышла в небольшую округлую пещеру, где стоял впервые виденный ею алтарь и священник в сияющей ризе вздымал руки перед иконами.

«Кому возвещу печали моя? Кому принесу тоску мою?..» — услышала она то, что ныло в её душе и не давало покоя.

И словно отворилась душа, и слёзы, давно кипевшие в сердце, хлынули из глаз и принесли облегчение. А прямо на неё смотрела с иконы женщина с младенцем на руках, который прижимался к её щеке...

«Милосердия двери открой мне, Господи...»

Закрывшись повоем[7], Ольга впервые неумело сотворила крестное знамение, заслоняясь им от всех врагов и несчастий и сердцем понимая, что вера Христу — щит и заступа, ибо ничего не вершится без воли Его. И волос не упадёт с головы... Оглянувшись, увидела она это на лицах всех христиан, что стояли рядом с нею. И поняла: вот народ новый! И он обрящет отчину, таким трудом и кровию добываемую...

Глава 5

Язычник Святослав

Двое монахов прекрасно помнили юного Святослава, который от малых лет так отдалился от матери, что ходили слухи, будто он не сын Игоря, а неизвестно кого. Помнится, киевский раввин, которого охраняли дружинники, провожая его через Дикое поле к хазарским постам на Дону, клялся и божился, что весь мир считает Святослава сыном Свенельда или какого-нибудь ещё варяга, потому что при его рождении Игорю было шестьдесят шесть лет.

Смутились тогда дружинники, но старший из них сказал:

   — А Ольге сколько было?

   — Сорок шесть! — отвечал раввин.

   — А сколько было Аврааму, когда он родил сыновей? А Рахили?

   — Ну, ты хватил! — засмеялся раввин. — Это были праотцы народа израильского!

   — Чудно! — сказал десятник. — Пророкам своим ты веруешь, что они и в девяносто лет детей имели, а князьям нашим — нет... Чудно.

И примолк раввин, понимая, что попал не к варягам, а к дружинникам-христианам, служившим Ольге, и жизнь его висит на ниточке... А ниточка эта — посольская неприкосновенность да славянские заложники, взятые в Тьмутаракани ради его безопасного проезда. Если его убьют, то в Хазарии будут немедленно казнены и проданы в рабство десятки христиан.

Монахи припоминали, что тогда они тоже удивлялись странному отчуждению между Ольгой и Святославом. С каждым годом она становилась всё набожнее, а он — всё воинственнее. Ольга принимала в Киеве всех христиан, особое же предпочтение отдавала грекам и болгарам, которые не только сами переселялись в её державу, но везли возами иконы и книги! На новой отчине своей ревностно принимались проповедовать слово Христово, учить грамоте и, особым попечением княгини, возвели небольшую — первую в Киеве — церковь Святого Ильи Пророка. Но чем больше усиливались в Киеве христиане, тем злее ненавидел их Святослав. На дух не переносил! Его дружина хотя и пополнялась христианами — славянами и варягами, а всё же была языческой, г Когда она возвращалась из походов в Киев, это бывало подобно нашествию иноплеменных! Никто не чувствовал себя в безопасности. Дружинники непрерывно пировали и к жителям мирным, и к дружинникам славянским-христианским относились враждебно, будто к побеждённым. Потому и Вышгород, и Киев вздыхали свободно, когда дружина уходила воевать. Слава богу воевала она постоянно, и постоянно вдали от Киева.

Семнадцати лет Святослав стал сам водить дружину, а Свенельд был у него воеводою. Но Свенельд был шеей, а князь головой: куда шея поворачивала, туда голова и смотрела. А Свенельд был настроен против Ольги и против Киева с его Вышгородом.

Медленно, но неуклонно менялась и Ольга. Всё меньше оставалось в ней, даже внешне, черт варяжской воительницы — регины русов, всё больше становилась она схожей с иконой Заступницы Богородицы. Постоянно были вокруг неё дети — сначала племянники вроде Улеба, а потом внуки — дети Святослава, среди которых старший был любимцем — Ярополк. Говорили, что, страшась гнева Святославова, Ольга тайно крестила Ярополка. Его готовила она во князья, его учили греческие и болгарские попы, и рос он непохожим на братьев своих: пригожим да весёлым, добрым да покладистым. Потому и задирал его постоянно Олег, и дрался с Ярополком. Но это была борьба равных. Как волчонок следил за их драками Владимир-бастард — сын ключницы Малуши, чуть не насильно взятой Святославом. Следил и не смел вмешиваться, памятуя, что они законные сыновья, а он нет! Но Святослав почитал его сыном, хотя на сыновей внимания обращал мало, весь занятый войной.

Двое телохранителей Ольги прекрасно помнили этого князя — варяга истинного. Одевался он просто — от дружинника не отличить. Только оружие у него было дорогое. Дорогое, да не украшенное, как у византийцев или у хазар. Воронёная сталь топора на длинной рукояти, меч длинный у пояса, меч короткий у голени да кольчуга крепкая. Не любил он и шапку княжескую, и дорогое корзно. Самой драгоценной вещью его была серьга с двумя жемчужинами в ухе. Не признавал он ни учения книжного, ни бесед нравоучительных. Не любил пиров долгих и гульбищ весёлых. Варягам, своим дружинникам, гулеванить не препятствовал, а сам — сторонился. Пьян бывал, но и этого веселия не любил. Не любил с боярами советоваться, с лучшими людьми киевскими думу думати. И киевлян не любил! Немо и неподвижно стояли дружинники нарочитые в покоях княгини, когда выговаривала она сыну, а тот, как всегда криво ухмыльнувшись, слушал её...

   — Святослав! — говорила Хельги. — Не по правде ты живёшь! Не по истине!

   — Это по чьей же я правде жить должен? По византийской али по хазарской?

   — А ты по какой правде жить хочешь? — ответила она как можно спокойнее.

   — По своей! Бить буду и византийцев хитростных, и хазар! Они друг друга стоят!

   — И в этом вся правда твоя? — стоя перед сыном, сидящим на лавке на поджатой, как у печенега, ноге, спрашивала его княгиня и глядела ему в душу синими молодыми глазами. — Один против всех? Так вот и не твоя это правда, а Свенельдово наущение! Он тебя этому учит! Он тебя и предаст! Как предал Игоря!

   — Меня небось не предаст! За мной — сила! Игорь-князь старый был и дружины дельной не имел! А у меня дружина вся — вот где! — Жилистый изрубленный кулак взлетел перед княгиней, и она невольно отшатнулась. — Я князь и никого не слушаю!