Британия. Краткая история английского народа. Том II - Джон Ричард Грин

Сесиль, теперь граф Солсбери, выработал (1610 г.) «Великий договор»: Яков I должен был отказаться от стеснительных феодальных прав, вроде опеки и выдачи замуж, и от права забора припасов (purveyance), если общины увеличат ежегодный доход короля на 200 тысяч фунтов. Сделка не состоялась из-за недоверия общин, а на требование короля об уплате его долга они отвечали ходатайством об отмене злоупотреблений. Общины ревностно следили за тем, что Яков I придал новый характер королевским указам: ими он устанавливал новые преступления и новые наказания, привлекал виновных к суду, не имевшему юридического права судить. Круг дел церковных судов был сильно расширен. Напрасно судьи, без сомнения, под влиянием старой зависти светских юристов к церковным, принимали апелляции на Высокую комиссию и старались рядом решений определить границы ее беспредельных притязаний, ограничить ее право заключать в тюрьму случаями раскола и ереси. Судьи были бессильны против короны, а Яков I энергично поддерживал церковные суды, тесно связанные с его властью. Если казна была полна, не оставалось средств устранить это зло.

Да общины и не были расположены обходить молчанием беззаконие последних лет. Яков 1 запретил им касаться вопроса о новых пошлинах, но, тем не менее, их представление отличалось большой энергией. «Находя, что ваше величество без совета или согласия парламента наложили во время мира большие подати и больше числом, чем когда-либо делал это кто из ваших благородных предков во время войны», они просили, «чтобы все подати, наложенные без согласия парламента, были уничтожены и отменены и чтобы был издан закон, провозглашающий недействительность всех податей, налагаемых на ваш народ, его имущество или товары иначе как с общего согласия парламента». В том же духе были требования общин касательно церковных злоупотреблений. Они просили, чтобы отрешенным священникам была позволена проповедь и чтобы судебная власть Высокой комиссии была определена законом, — другими словами, чтобы церковные дела, как и финансовые, были изъяты из ведения короны и признаны впредь состоящими в веде пни парламента. В других вопросах Яков I еще мог делать уступки, но в свои церковные полномочия он не хотел допускать никакого вмешательства; парламент был распущен, и прошло три года, прежде чем финансовые нужды правления заставили Якова снова обратиться к палатам.

Но теперь дух сопротивления сильно возрос. Никогда раньше выборы не возбуждали народные страсти так сильно, как в 1614 году. Всюду, где это было возможно, кандидаты двора были отвержены. Все главные члены народной партии, или, как мы назвали бы ее теперь, оппозиции, были избраны снова. Но триста членов были совсем новыми людьми, и среди них мы впервые видим имена двух руководителей в последующей борьбе с короной: Йоркшир выбрал Томаса Уэнтворта, Сент-Джерменс — Джона Элиота. Необыкновенное возбуждение проявилось в громких рукоплесканиях и свистах, впервые примешавшихся к прениям общин. Новый парламент целиком продолжал политику своих предшественников. Он отказался разрешить налога раньше рассмотрения жалоб народа и прежде всего потребовал отмены пошлин и церковных злоупотреблений. К несчастью, неопытность массы членов от общин привела их к столкновению с лордами по вопросу о преимуществе и король более обычного напуганный резкостью их тона и языка, воспользовался этим спором как предлогом для роспуска.

Четверо руководителей распущенного парламента были посажены в Тауэр, а страх и гнев, вызванный ими в уме короля, проявились в том упорстве, с каким он старался обойтись в правлении совсем без парламента. Семь лет (1614–1621) он с безумной смелостью проводил свою теорию неограниченной власти, не оглядываясь на прошлое и не думая о будущем. Все злоупотребления, на которые жаловались одни за другим все парламенты, не только сохранились, но и достигли еще больших размеров. Поощрялись новые захваты церковных судов. Королевские указы, несмотря на признание их незаконности юристами короны, издавались чаще прежнего. Налоги строго собирались, но казна оставалась пустой, и роковая необходимость наконец заставила Якова I нарушить закон. Он вернулся к источнику, от которого вынужден был отказаться даже Уолси в эпоху высшего могущества Тюдоров. Но письма Совета, требовавшие от богатых землевладельцев «одолжений» или подарков, большей частью оставались без ответа. За три года после роспуска парламента крайние усилия шерифов принесли только 60 тысяч фунтов — сумму, составлявшую менее двух третей одной субсидии; хотя представления западных графов были заглушены угрозами Совета, но два из них, Герфорд и Стаффорд, вовсе не прислали ни копейки. Денежные затруднения заставили Якова I прибегнуть к средствам, расширившим пропасть между джентри и короной.

Он удержал за собой феодальные права, перешедшие к нему от средних веков, вроде права опеки над малолетними наследниками и выдачи замуж наследниц, и постоянно пользовался ими как поводом к вымогательству. Он унизил знать, бесцеремонно продавая пэрское достоинство. Из 45 светских пэров, вступивших в Верхнюю палату в его царствование, многие добились этого путем подкупа. Указ, запрещавший постройку в Лондоне новых домов, доставил казне массу штрафов. Такими уловками Яков I со дня на день отодвигал необходимость обращения к единственному учреждению, которое было в состоянии надолго остановить его стремления к деспотической власти. Но оставалась еще одна корпорация, обладавшая достаточно сильной традицией, чтобы если не совсем остановить, то хотя бы сдерживать их. Больше всех других классов служили короне юристы. Педантично преклоняясь перед отдельными прецедентами и не обращая внимания на условия, при которых они возникли и которым были обязаны своим очень неодинаковым значением, судьи настойчиво поддерживали притязания Якова I.

Но дальше прецедентов отказывались идти даже судьи. В одном дошедшем до нас деле они сделали все возможное для ограничения полномочий церковных судов известными юридическими пределами, а когда король стал доказывать свое прирожденное право до произнесения приговора по делу, затрагивавшему его власть выражать перед судами свое мнение, судьи робко, но твердо отвергли этот прием как неизвестный закону. Яков I позвал их в королевский кабинет и стал бранить, как школьников, пока они не упали на колени и не обязались, за исключением одного, подчиниться воле короля. Твердым остался один главный судья, сэр Эдуард Кок, человек ограниченный и ожесточенный, но замечательный юрист, у которого почтение к закону было сильнее всех других побуждений. «Когда к нему поступит какое-нибудь дело, — отвечал он, — он будет действовать так, как приличествует судье». Кок тотчас был уволен из Совета, и для унижения общего права в лице главного его представителя было восстановлено давно вышедшее из употребления правило, ставившее сохранение судейской должности в зависимость от усмотрения короля; Кок продолжал свое сопротивление и в 1616 году был лишен места главного судьи.

Ничто, по-видимому, не