Долгая прогулка - Стивен Кинг

— Но ведь это правда, не так ли? Рождаясь, мы ничего не приносим в этот мир, и уж точно ничего не можем забрать, умирая.

— Да, но коротать время между этими двумя событиями приятнее в комфорте, ты так не думаешь? — сказал МакФриз.

— Ах, да, комфорт, бля, — сказал Гэррети. — Если один из головорезов вон на той вот машинке подстрелит тебя, ни один доктор в мире не сможет тебя оживить, перелив дозу сотенных.

— Я не мертв, — мягко сказал Бейкер.

— Нет, но ты можешь умереть, — почему-то Гэррети стало очень важно прояснить этот вопрос. — Предположим, ты победил. Предположим, ты проведешь следующие полтора месяца раздумывая как потратить деньги — о Награде я молчу, сейчас о деньгах — и вот ты выходишь, наконец, чтобы что-нибудь купить, и тут бац! — тебя сбивает такси.

Пока Гэррети говорил, подошел Харкнесс и пошел рядом с Олсоном.

— Только не я, детка, — сказал он. — Первое, что я сделаю, когда выиграю, это куплю себе полный автопарк желтых таких Чекеров[10]. Если я выиграю, я больше никогда не буду ходить.

— Ты не понял, — Гэррети не на шутку распалился. — Картофельный суп или нежное филе, дворец или сарай, — когда умрешь, все кончится, они положат тебя на стол в морге, как Эвинга или Зака, и все. Я просто говорю, что лучше жить сегодняшним днем. Если бы люди жили одним днем, они были бы куда счастливее.

— Ах, какой мудрый словесный понос, — сказал МакФриз.

— Да ну? — крикнул Гэррети. — И какие же у тебя планы?

— Ну, сейчас я типа как пересматриваю приоритеты, это да...

— Еще бы, — мрачно сказал Гэррети. — Вся разница в том, что мы находимся в процессе умирания прямо сейчас.

Все замолчали. Харкнесс снял очки и начал протирать их. Олсон побледнел еще больше. Гэррети пожалел о том, что сказал; пожалуй, это было слишком.

Потом кто-то позади сказал довольно отчетливо:

— Внемлите, внемлите!

Гэррети оглянулся, совершенно уверенный, что это был Стеббинс, хотя никогда не слышал его голоса. Но Стеббинс смотрел на дорогу и не подавал вида.

— Похоже, меня понесло, — пробормотал Гэррети, хотя понесло-то как раз не его. Это Зака понесло. — Кто хочет печенья?

Он раздал всем печенье, и стало пять часов. Солнце словно замерзло, наполовину зайдя за горизонт. Наверное Земля перестала вращаться. Трое или четверо из тех энтузиастов, которые все еще держались в авангарде, немного сдали позиции и теперь находились в каких-то пятидесяти ярдах впереди основной группы.

Дорога как будто превратилась в хитрую последовательность подъемов, но без последующих спусков. Гэррети уже начал было думать, что раз так, значит вскоре им придется остановиться и получить кислородные маски, когда его нога вдруг наступила на чей-то пояс с концентратами. Он удивленно осмотрелся. Пояс принадлежал Олсону. Его руки слепо шарили по талии. В глазах его застыло мрачно-удивленное выражение.

— Я выронил его, — сказал он. — Я хотел взять что-нибудь поесть, и выронил его. — Он засмеялся, словно ничего глупее этого и придумать невозможно. Смех резко оборвался: — Я есть хочу, — сказал он.

Никто не ответил. К этому времени все уже успели пройти мимо, и возможности подобрать пояс больше не было. Гэррети посмотрел назад — пояс Олсона лежал прямо поперек прерывистой белой линии.

— Я есть хочу, — терпеливо повторил Олсон.

Мейджору нравится, когда кто-то готов всех порвать, — разве не так сказал Олсон, когда вернулся с личным номером? Что-то Олсон больше не похож на человека, который готов всех порвать. Гэррети проверил кармашки своего пояса. У него оставалось еще три тюбика с концентратами, несколько крекеров и сыр. Сыр выглядел довольно мерзко.

— Держи, — сказал он и отдал Олсону сыр.

Олсон ничего не сказал, но сыр съел.

— Мушкетер, — сказал МакФриз все с той же кривой усмешкой.

К 5:30 свет стал сумеречно-тусклым. Несколько ранних светлячков бесцельно пролетели мимо. Легкий туман стелился у земли, заполняя собой канавы и овражки. Впереди кто-то спросил, что будет, если туман сильно сгустится, и кто-нибудь по-ошибке сойдет с дороги.

Баркович, чей резкий голос невозможно было спутать ни с чьим другим, тут же ответил:

— А ты как думаешь, дебил?

Четверо ушли, думал Гэррети. Восемь с половиной часов ходьбы и только четверо ушли. В его желудке шевельнулся страх. Я никогда не переживу их всех. Только не их всех. Но с другой стороны, почему бы и нет? Кто-то ведь будет последним.

Разговоры ушли вместе с дневным светом. Опустилась давящая тишина. Надвигающаяся тьма, туман, который стелится у земли и собирается маленькими молочными озерцами... впервые все это показалось ему совершенно реальным и в то же время ненастоящим, ему захотелось, чтобы Джен или мама, — какая-нибудь женщина была рядом; на кой черт ему все это понадобилось, как он вообще сюда попал? Он даже не мог себя обманывать тем, что ничего не знал, потому что знал ведь. А он еще и не один такой, тут рядом маршируют еще 95 идиотов.

В горле образовался комок горечи, ему стало трудно глотать. Он вдруг осознал, что кто-то впереди тихонько всхлипывает. Он не помнил, когда звук появился впервые, и никто его поначалу не заметил; теперь у него было такое чувство, будто этот звук был всегда.

До Карибу осталось 10 миль, и там хотя бы будет свет. Эта мысль немного приободрила Гэррети. В конце концов, все не так уж плохо, верно? Он жив, и нет смысла думать о том времени, когда это изменится. Как сказал МакФриз, надо просто пересмотреть приоритеты.

Без четверти шесть заговорили о парне по имени Тревин, из авангарда, который теперь медленно терял скорость, постепенно смещаясь к замыкающим основной группы. У него начался понос. Сперва Гэррети не поверил, но стоило ему увидеть Тревина, как он сразу понял, что это правда. Тревин шел, придерживая штаны. Каждый раз, когда на него накатывал приступ, он получал предупреждение; Гэррети посетила тошнотворная мысль — а почему бы ему просто не позволить говну стекать по ногам? Уж лучше быть грязным, чем мертвым.

Тревин шел, согнувшись в три погибели, совсем как Стеббинс, защищающий свой бутерброд, и каждый раз когда по нему проходила дрожь, Гэррети понимал, что его желудок только что свело очередным спазмом. Гэррети тошнило. В этом не было ничего интересного, никакой загадки. Просто мальчик, у которого болит живот, вот и все, и ничего кроме тошноты и животного ужаса тут почувствовать было нельзя. Желудок Гэррети тоже болезненно сжался.

Солдаты следили за Тревином очень внимательно. Следили и ждали. Наконец Тревин то ли присел, то ли упал, и был застрелен прямо со спущенными штанами. Он перекатился на спину, обратив к небу искаженное лицо, отвратительный и жалкий. Кого-то шумно стошнило, и он получил предупреждение. Звук был такой, словно он выблевал все свои внутренности.

— Этот следующий, — деловито сказал Харкнесс.

— Заткнись, — у Гэррети перехватило дыхание. — Можешь просто заткнуться?

Никто не ответил. Харкнесс выглядел пристыженным и, сняв очки, снова принялся их протирать. Тот, кого стошнило, не был застрелен.

Они прошли мимо группы девочек из команды поддержки, которые сидели на покрывале и пили кока-колу. Они узнали Гэррети и, вскочив на ноги, захлопали ему. Он почувствовал себя неуютно. У одной из девочек были очень большие груди, и ее парень смотрел, как они колышутся, когда она подпрыгивала вверх-вниз. Гэррети подумал о себе, что так и сексуальным маньяком стать недолго.

— Вы только посмотрите на эти буфера, — сказал Пирсон. — Я фигею.

Интересно, она тоже девственница?

Они прошли мимо неподвижного, почти идеально круглого пруда, по поверхности которого стелилась едва заметная дымка. Пруд был похож на немного мутное зеркало; в таинственном сплетении растений, укрывшихся в прибрежных водах, вдруг хрипло квакнула гигантская лягушка. Гэррети решил, что этот пруд — одна из самых красивых вещей, которые он когда-либо видел.

— Этот чертов штат просто гигантский, — сказал Баркович где-то впереди.

— Этот парень меня уже в конец заколебал, — торжественно сказал МакФриз. — Сейчас у меня только одна цель — пережить его.

Олсон бормотал "Аве Мария".

Гэррети встревоженно посмотрел на него.

— Сколько у него предупреждений? — спросил Пирсон.

— Ни одного, насколько я знаю, — сказал Бейкер.

— Ага, но выглядит он как-то не очень.

— Ну, сейчас все мы выглядим как-то не очень, — сказал МакФриз.

Снова все замолчали. Гэррети решил, что у него теперь болят ступни. Не ноги, и не бедра, — эти-то уже давно его беспокоят, - но именно ступни. Он заметил, что неосознанно старается ступать только на внешнюю сторону стопы, но время от времени наступает на нее полностью, и тогда морщится от боли. Он застегнул куртку доверху и поднял воротник. Воздух был все таким же влажным и сырым.