Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

— Скажи им, что едва меня одолел, — предложил андат. — Что ты устал и не можешь прийти.

— Да уж, славно мы заживем, если вокруг начнут бояться второго Сарайкета.

— Я лишь намекаю, что у тебя есть выбор, — ответил андат, улыбаясь в огонь.

Дом поэта стоял поодаль от дворцов хая и знати. Это большое приземистое строение с толстыми каменными стенами пряталось за небольшой рощей подстриженных дубов. От зимнего снега остались редкие серые кучки да мерзлые лужи, и то в глубокой тени, куда не заглядывало солнце.

Семай с андатом пошли на запад, к дворцам и Великой Башне, самой высокой изо всех немыслимых башен Мати. Приятно было ходить по солнечным улицам, а не по сети подземных ходов, которыми пользовались, когда заносило даже снежные двери. Зимой в Мати дни были короткими, а морозы — такими жгучими, что лопались камни. Весной же все горожане выходили в сады, на свежий воздух. Прохожие, которые встречались Семаю, были одеты тепло, зато голов и лиц не покрывали. Человек и андат остановились у печи огнедержца, где грела руки и пела старинные песни рабыня. Перед ними возвышались хайские дворцы — огромные серые здания с острыми, как лезвие топора, крышами. За спиной остался залитый светом город, сладко манящий, будто сахарные фигурки, что продают в День Свечей.

— Еще не поздно, — пробормотал андат. — Манат Дору часто так делал. Посылал хаю записку, что, мол, измотан борьбой со мной и должен отдохнуть. Мы шли в маленькую чайную у реки, где жарят в масле сладкие лепешки и присыпают тонко помолотым сахаром. Когда на них подуешь, в воздухе повисает облачко.

— Врешь ты все, — отмахнулся Семай.

— Не вру, — ответил андат. — Это чистая правда. Иногда хай страшно злился, но что он мог поделать?

Рабыня улыбнулась и приняла позу приветствия. Семай ответил сообразно.

— Можем заглянуть в весенние сады, где бывает Идаан. Вдруг она не занята и согласится погулять с нами… — продолжал андат.

— И с чего это дочь хая соблазнительней чайной?

— Идаан неглупа и начитанна, — объяснил андат, будто вопрос был задан всерьез. — Тебе, как я знаю, приятна ее наружность. А ее манеры иногда самую малость выходят за рамки приличия. Если мне не изменяет память, девушки бывают не хуже лепешек.

Семай переступил с ноги на ногу, а потом поманил к себе мальчика-слугу. Слуга, увидев, кто перед ним, принял вежливую позу приветствия, граничащую с глубоким почтением.

— Я хочу, чтобы ты передал мои слова Господину вестей.

— Слушаю, Семай-тя!

— Скажи ему, что сегодня я сражался с андатом и слишком устал. Приду завтра, если оправлюсь.

Поэт порылся в рукавах, достал кошель и выбрал серебряную полоску. Мальчик округлил глаза и потянулся к деньгам. Семай отвел свою руку назад и всмотрелся в карие глаза слуги.

— Если спросит, — добавил поэт, — скажи, что я выглядел неважно.

Мальчик яростно закивал, и Семай вложил полоску ему в ладонь. По какому бы делу того ни послали, все было вмиг забыто. Слуга бросился бежать к сумрачным серым дворцам.

— Развращаешь ты меня, — сказал Семай, поворачиваясь к андату.

— За власть приходится платить, — ответил андат без тени иронии. — Думаю, тебе и так несладко. Пошли, поищем Идаан и лепешки.

2

— Мне сказали, ты был знаком с моим сыном, — проскрипел хай Мати. Землистое лицо и желтоватая седина в волосах говорили не только о старости. Дай-кво принадлежал к тому же поколению, но выглядел куда бодрее и крепче. — Расскажи о нем.

Больной старик принял позу приказа.

Маати стоял на коленях на алой циновке, превозмогая усталость многодневного пути. Хотя больше всего ему хотелось вымыться и переодеться, его сразу повели на эту встречу — или допрос, — даже не дав разобрать вещи. Сейчас, хмуро потупившись, он чувствовал на себе взгляды хайской свиты. На так называемой личной аудиенции, кроме хая и Маати, присутствовала дюжина рабов и придворных. Маати это не нравилось, но решал здесь не он. Поэт взял в руки пиалу с разогретым вином, сделал глоток и заговорил:

— Высочайший, мы с Отой-кво познакомились в школе. В то время он уже носил черные одежды, которыми награждают прошедших первое испытание. Я… я стал вторым.

Хай Мати кивнул с почти нечеловеческой грацией — скорее как птица или некий искусно сделанный механизм. Маати истолковал это как приглашение продолжать.

— Потом он нашел меня. И… помог понять нечто важное о школе и обо мне самом. Я считаю его своим главным учителем. Без него я вряд ли попал бы в ученики дая-кво. Потом… он не захотел стать поэтом.

— И отверг клеймо, — произнес хай. — Вероятно, он уже тогда вынашивал честолюбивые замыслы.

Да нет, он просто был мальчишкой и очень разозлился, подумал Маати. Он победил Тахи-кво и Милу-кво своим способом. А отказавшись от почестей, не принял и позор.

Утхайемцы, достаточно знатные, чтобы иметь свое мнение, закивали, будто поступок, совершенный рассерженным подростком двадцать лет назад, проливает свет на теперешнее убийство. Маати решил не обращать на них внимания.

— После я встретил его в Сарайкете. Меня послали в обучение к Хешаю-кво и андату по имени Исторгающий Зерно Грядущего Поколения. В то время Ота-кво жил под ложным именем и работал грузчиком в порту.

— Ты его узнал.

— Да.

— И не осудил? — В тихом голосе старика не слышалось ни гнева, ни возмущения. Подняв взгляд, Маати увидел, что глаза хая, пусть и воспаленные, очень похожи на глаза Оты-кво. Не знай он раньше, что этот человек — отец Оты, догадался бы сейчас. Интересно, какими были глаза его собственного отца? Такими же, как у Маати?

Поэт отмел лишние мысли в сторону.

— Нет, высочайший. Я считал его своим учителем и… хотел понять, почему он сделал такой выбор. На время мы стали друзьями, пока поэт не погиб и меня не отозвали.

— Ты до сих пор называешь его учителем? Ота-кво — так обращаются к наставникам, верно?

Маати покраснел.

— Старая привычка, высочайший! Когда я в последний раз видел Оту-тя, мне было шестнадцать. Теперь мне тридцать. Мы не разговаривали полжизни. Он — давний знакомый, который в свое время оказал мне услугу, — пояснил Маати. Поняв, что эти слова слишком похожи на ложь, он добавил: — Я верен даю-кво.

— Вот и хорошо, — ответствовал хай Мати. — Скажи мне, как ты собираешься его искать?

— Я приехал в библиотеку Мати. Все утро я буду проводить там, а после полудня и вечером — гулять по городу. Полагаю… Если Ота-кво здесь, найти его не составит труда.

Тонкие серые губы растянулись в усмешке. Маати увидел на лице старика тень снисхождения, а то и жалости. Поэт почувствовал, что снова краснеет, однако придал себе невозмутимый вид. Он понимал, как выглядит в глазах хая, но не собирался подтверждать его худшие подозрения.