Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Тонкие серые губы растянулись в усмешке. Маати увидел на лице старика тень снисхождения, а то и жалости. Поэт почувствовал, что снова краснеет, однако придал себе невозмутимый вид. Он понимал, как выглядит в глазах хая, но не собирался подтверждать его худшие подозрения.

— Тебя послушать, так все просто, — заметил хай. — Ты впервые в моем городе. Ты ничего не знаешь про его улицы и подземные ходы, ты несведущ в его истории — и заявляешь, что легко найдешь моего блудного сына.

Маати сглотнул ком в горле.

— Скорее, высочайший, я постараюсь, чтобы он смог легко найти меня.

Возможно, это была лишь игра воображения — Маати знал по опыту, что склонен приписывать людям собственные страхи и надежды, — но взгляд старика стал одобрительнее.

— Будешь держать отчет передо мной, — заключил хай. — Когда найдешь Оту, обратись сперва ко мне, а уж я напишу даю-кво.

— Как прикажете, высочайший, — солгал Маати. Он уже сказал, что верен даю-кво, но решил не раскрывать смысл этих слов.

Встреча быстро завершилась. Разговор, судя по всему, утомил хая не меньше, чем долгий путь — Маати. Служанка отвела поэта в дворцовые покои.

Когда Маати закрыл дверь, уже вечерело. Впервые за несколько недель он смог остаться один, без соседей и попутчиков. Дорога из селения дая-кво до Мати — не полсезона, как до Сарайкета, но все же долгая.

В очаге пылал огонь; на лакированном столе дожидался гостя чай с лепешками, приправленными миндалем и медом. Маати присел, чтобы ноги отдохнули, и закрыл глаза. Весь этот город вызывал у него ощущение нереальности. Еще более странно, что ему, опальному, доверили такое важное дело. Маати заставил себя не отмахиваться от неприятной мысли. Да, дай-кво перестал доверять ему после того, как он потерпел неудачу в Сарайкете и к тому же отказался бросить Лиат, девушку, которая когда-то любила Оту-кво, но понесла дитя и ушла к Маати. Будь между этими событиями хоть какой-то зазор, все могло бы сложиться иначе. Один скандал по пятам за другим — это уж слишком. По крайней мере так себя утешал Маати.

Тихий стук в дверь отвлек поэта от горьких воспоминаний. Маати одернул одежду, провел рукой по волосам и сказал:

— Войдите!

Дверь съехала в сторону, впустив юношу зим двадцати в коричневой одежде поэта. Юноша принял позу приветствия. Маати ответил. Перед ним стоял Семай Тян, поэт Мати. Широкие плечи, открытое лицо… Вот, подумал Маати, вот кем я должен был стать! Талантливый мальчик, который с ранней юности, пока его ум мог принять надлежащую форму, обучался у мастера.

А когда пришло время, он взял груз на себя и спас город — как должен был поступить сам Маати.

— Я только узнал, что вы прибыли! — начал Семай Тян. — Сказал ведь слугам, чтобы мне сразу сообщили! Боюсь, меня почитают куда меньше, чем кажется.

Держался он так весело и непринужденно, будто и вправду не вызывал трепета и уважения в любом жителе Мати. Всего мира, если на то пошло. А ведь этот симпатичный круглолицый паренек мог размягчить любой камень — такую идею Манат Дору перевел в форму человека несколько поколений назад. В его власти было расплавить любой мост, сравнять с землей любую гору, превратить великие башни Мати в каменную реку, густую как ртуть, и разрушить весь город. И он подшучивал над тем, что не выполнили его приказ, будто он младший писец в доме какого-нибудь портового распорядителя! Маати еще не уяснил, то ли молодой поэт притворяется, то ли действительно настолько наивен.

— Хай повелел то же самое, — ответил Маати.

— А, ну ладно! Тогда ничего не поделаешь. Надеюсь, вам отвели хорошие комнаты?

— Я… я еще не знаю. Толком не осмотрелся. Закрываю глаза и будто до сих пор прыгаю на ухабах.

Юный поэт рассмеялся смехом, теплым, как летнее солнце. Маати скупо улыбнулся и тут же укорил себя за невежливость. Семай сел на подушку перед очагом, скрестив ноги.

— Я хотел сказать вам пару слов до того, как мы начнем работу утром. Наш библиотекарь… Человек он хороший, но слишком ревностный. Думаю, он считает свою работу завещанием потомкам.

— Совсем как поэты, — заметил Маати.

Семай широко улыбнулся.

— Пожалуй! Правда, поэт из него вышел бы ужасный. Он и так раздулся втрое, когда получил ключ от здания, где хранятся свитки, понятные разве что горстке ученых. От важного поручения он бы лопнул, как опившийся крови клещ. Короче говоря, я подумал, что надо бы первые несколько дней вас сопровождать. Пока Баараф с вами не свыкся. А потом он мешать не станет.

Маати принял позу благодарности в сочетании с отказом.

— Нет никакой нужды отвлекать вас от дел. Думаю, распоряжения хая будет достаточно.

— Я хочу помочь не только вам, Маати-кво, — сказал Семай. Почтительное «кво» удивило Маати, но юноша этого будто не заметил. — Баараф — мой друг, а друзей иногда нужно защищать от них самих. Понимаете?

Маати принял позу согласия и посмотрел в огонь. Иногда люди становятся себе худшими врагами… Он вспомнил последнюю встречу с Отой-кво. В ту ночь Маати признался, что между ним и Лиат есть связь, и глаза его друга стали жесткими, как стекло. Вскоре погиб Хешай-кво, поэт Сарайкета, и Маати с Лиат уехали из города, так и не увидевшись с Отой-кво.

С тех пор Маати преследовала боль в темных глазах Оты, боль от предательства друга и любимой. Сколько гнева накопилось в нем за это время? И не перерос ли этот гнев в ненависть…

Пламя танцевало по углю, обращая черное в серое, камень в пыль.

Молодой поэт что-то сказал, но смысл слов ускользнул от старшего. Маати изобразил просьбу о прощении.

— Я отвлекся. О чем вы говорили?

— Я предложил зайти за вами на рассвете. Покажу вам, где есть хорошие чайные и где подают самую вкусную яичницу с рисом в городе. А потом возьмем приступом библиотеку, согласны?

— Что ж, благодарю. Только сейчас мне хотелось бы разобрать вещи и немного отдохнуть. Разрешите?

Семай вскочил и принял покаянную позу. Как видно, юноше пришло в голову, что его визит был не очень уместным. Маати отмахнулся от извинений, и поэты вежливо распрощались.

Когда дверь закрылась, Маати со вздохом встал и разложил свои немудрящие пожитки: теплую одежду, купленную для путешествия на север; несколько книг, включая небольшой томик в кожаном переплете, написанный его покойным учителем; пачку писем от Лиат — новые не приходили уже несколько лет. Вся его жизнь помещалась в двух небольших котомках, которые при надобности можно унести самому. Так мало! Слишком мало…

Маати допил чай с лепешками, подошел к окну, сдвинул тонкую, как бумага, каменную ставню и выглянул в сумерки. Воспоминание о закате еще красило западный край неба в цвет индиго. Город мерцал огоньками факелов и фонарей, а печи в кузнечном квартале полыхали, точно пожар в подлеске. Среди звезд маячили черные башни, где на самом верху светились окна, двигались люди. Маати вдохнул студеный воздух. Незнакомые улицы, башни, кружевная вязь подземных ходов — по-здешнему, зимних дорог… И в этом лабиринте таится его старый друг и учитель, замышляя новые убийства.