Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Ответив на теплые приветствия, Ота сел у огня и стал слушать. Здесь никто не скажет то, чего ему знать не следует. Представление Амиита передало все тонкости положения Оты, и каждый прекрасно понял, насколько ему можно доверять.

Всех беспокоили вести с севера. Два оставшихся в живых сына хая Мати исчезли. Ни один не явился ко двору другого хая, не попросил, как велит традиция, поддержки. На улицах Мати царила тишь да гладь, никаких кровавых стычек. Зная, что старый хай вряд ли доживет до зимы, некоторые знатные дома уже готовили сыновей на роль нового, если в борьбе за престол все наследники погибнут. Шли подковерные игры, и в Доме Сиянти — как и по всему Хайему — сгорали от любопытства. Это чувствовалось в голосах собеседников, в движениях рук, подносящих к губам пиалы. Даже когда разговор перешел на стеклодувов Сетани и летнюю ярмарку в Амнат-Тане, все то и дело вспоминали о Мати.

Ота прихлебывал вино глоток за глотком. Да, ехать на север опасно. И все же медленно умирающий хай Мати — его отец, а сыновья хая — братья, которых он знает лишь по смутным воспоминаниям. Опять он из-за них все потерял. Что ж, если Мати так и будет его преследовать, пора познакомиться с этим городом поближе. Чем он рискует, кроме собственной жизни?

Ота говорил не больше и не меньше остальных, столько же смеялся и так же громко пел под звонкие сопели. Вдруг — без лишних слов и жестов — встреча закончилась. Ота потянулся и хотел было уйти со всеми, как рядом возник Амиит Фосс. Ота и распорядитель ушли вместе будто случайно, но Ота знал, что никто из развеселой компании этого не упустил.

— Да, нынче все самое интересное творится в Мати, — заметил Ота в коридоре. — Вы еще хотите меня туда отправить?

— Были такие планы, — согласился Амиит. — Хотя есть и другие, если ты передумал.

— Не передумал, — ответил Ота, и Амиит остановился.

В слабом свете фонаря старик всмотрелся в лицо посыльного. В глазах Амиита мелькнула тень какой-то былой печали, и он принял позу соболезнования.

— Я думал, ты собираешься нас покинуть.

— Я тоже так думал, — сказал Ота, сам удивляясь своей искренности.

Амиит поманил Оту за собой, в собственные покои. Там было тепло и просторно, на стенах висели гобелены, освещенные дюжиной свечей. Ота присел на низкое сиденье у стола, а Амиит снял с полки коробку с двумя небольшими пиалами и фарфоровой бутылкой. Когда он разлил содержимое бутылки по пиалам, комнату наполнил аромат рисового вина.

— Пьем за богов! — Амиит поднял пиалу. — Пусть им никогда не придется пить за нас!

Ота осушил пиалу одним залпом. Вино было прекрасное, и в горле тут же потеплело. Он одобрительно кивнул. Амиит широко улыбнулся.

— Подарок одного старого друга. Люблю это вино, но не люблю пить в одиночку.

— Рад оказать услугу, — сказал Ота, наблюдая, как Амиит снова наполняет пиалу.

— Так с ней ничего не вышло?

— Ага, — вздохнул Ота.

— Сочувствую.

— Во всем виноват только я.

— Если ты и вправду виноват, то мудр, раз это понимаешь. Если нет — ты хороший человек, раз так говоришь. И то, и другое не худо.

— Я вот что подумал… Если надо отвезти какие-нибудь письма, я бы не отказался. Не очень хочу оставаться в Удуне.

Амиит кивнул.

— Завтра. Приходи утром. Что-нибудь устрою.

Они допили вино, а потом долго беседовали о менее важном: о прошлых историях и давних путешествиях, о женщинах, которых любили или ненавидели — или и то, и другое вместе. Ота не стал ничего рассказывать о Киян, а Амиит не напоминал ему про север. Встав из-за стола, Ота удивился, как вино его опьянило. Осторожными шагами он добрался к себе и, прежде чем раздеться, прилег отдохнуть.

Утром Ота проснулся одетым. Он сменил одежду и пошел в баню, по дороге вспоминая разговоры прошлой ночи. Вроде бы он не сказал ничего такого, что бы выдало его происхождение или причину ссоры с Киян. Интересно, как бы старик себя повел, если бы узнал правду?

На столе Амиита Фосса лежал кожаный мешок с кипой писем, зашитых и запечатанных. Большая часть направлялась в торговые дома Мати, хотя четыре были адресованы утхайемцам. Ота покрутил письма в руках. За его спиной один ученик что-то прошептал, а второй хихикнул.

— У тебя есть время подумать, — сказал Амиит. — Можешь вернуться к ней и встать на колени. Если письма задержатся еще на день, я много не потеряю. А она может передумать.

Ота запихнул письма в мешок и положил в рукав.

— Одна моя женщина как-то сказала, что я всего в жизни добился уходами, — вздохнул Ота.

— Островитянка?

— Я ночью про нее говорил?

— Неоднократно, — усмехнулся Амиит. — Эти самые слова, если память мне не изменяет, ты повторил дважды. Возможно, трижды.

— Прошу прощения. Надеюсь, я выложил не все свои тайны!

Ота попытался шуткой скрыть внезапную тревогу. Он забыл, что говорил о Мадж… А ведь ночь была опасней, чем он думал!

— Если бы и выложил, я бы их непременно забыл, — успокоил Амиит. — Нельзя пользоваться тем, что наговорил пьяный мужчина, когда его бросила женщина. Это невежливо. А наше ремесло — благородное, верно?

Ота изобразил жест согласия.

— Когда вернусь, расскажу все, что узнаю, — сказал он без особой необходимости. — Ну, если по дороге не окочурюсь от холода.

— Будь осторожен, Итани. Смена хаев — дело скользкое. Все это любопытно и даже важно, но иногда опасно.

Ота принял позу благодарности, распорядитель ответил тем же. Дружелюбное лицо Амиита было настолько непроницаемым, что Ота так и не понял, от чего именно тот его предостерегает.

3

При мысли о шахтах — впрочем, подобные мысли посещали его нечасто, — Маати представлял себе огромные и глубокие дыры. Он даже не подозревал, сколько там ответвлений и отнорков, как скривлены проходы в попытках догнать жилу. Под землей воняло пылью и сыростью, лаяли и повизгивали собаки, запряженные в салазки со щебнем, и было очень темно. Маати держал фонарь низко, как остальные: все равно почти ничего не было видно, да и не хотелось расколотить его о каменные своды.

— А еще бывают места, где воздух портится, — сообщил Семай, когда они в очередной раз завернули. — Горняки берут с собой птиц, потому что птицы умирают первыми.

— И что тогда? — спросил Маати. — Если птицы умерли?

— Зависит от ценности руды, — ответил молодой поэт. — Шахту бросают или пытаются выдуть дурной воздух. А то загоняют туда рабов.

Чуть отстав, за ними следовали слуги с горящими факелами. Наверняка вся процессия, включая Маати, предпочла бы провести день во дворце. К андату это, однако, не относилось. Размягченный Камень невозмутимо шел под толщей пород и не вздрагивал, когда пламя факелов трепетало. Безмятежное широкое лицо существа выглядело почти глупым; его редкие высказывания казались Маати примитивными по сравнению с утонченным ехидством Бессемянного, единственного андата, которого поэт знал близко. С другой стороны, Маати понимал, что не следует насчет андата заблуждаться. Дух мог иметь другую форму, нести в себе другие мысленные ограничения, но внутри него горел такой же отчаянный голод. Любой андат всегда стремится в естественное состояние. С виду они могут различаться, как булыжник и репей, однако по сути все одинаковы.