С русскими не играют - Отто Бисмарк

Тот факт, что по Рейхштадтским соглашениям русский кабинет позволял австрийцам приобрести Боснию в обмен на сохранение их нейтралитета, дает возможность предполагать, что господин Убри [52] говорил нам неправду, убеждая, что в Балканской войне дело сведется лишь к promenade militaire (военной прогулке), к тому, чтобы занять излишние войска, а также к бунчукам [53] и георгиевским крестам, ведь Босния была бы слишком дорогой ценой за это. Очевидно, в Петербурге рассчитывали на то, что Болгария, отделившись от Турции, постоянно останется в зависимости от России. Эти расчеты, судя по всему, не оправдались бы и в том случае, если бы условия Сан-Стефанского мира [54] были осуществлены полностью. Чтобы не отвечать перед собственным народом за эту ошибку, постарались (и не без успеха) взвалить вину за неблагоприятный исход войны на германскую политику, на «неверность» германского друга. Это была одна из недобропорядочных фикций, ведь мы никогда не обещали ничего, кроме доброжелательного нейтралитета. Насколько честными были наши намерения, можно видеть из того, что потребованное Россией сохранение Рейхштадских соглашений в тайне от нас не пошатнуло наше доверие и доброжелательность к России. Напротив, мы с готовностью откликнулись на переданное мне в Фридрихсруэ [55] графом Петром Шуваловым желание России созвать конгресс в Берлине. Желание русского правительства заключить мир с Турцией при содействии конгресса доказывало, что Россия, пропустив выгодный момент для занятия Константинополя, не чувствовала себя достаточно сильной в военном отношении, чтобы довести дело до войны с Англией и с Австрией. За промахи русской политики князь Горчаков, без сомнения, разделяет ответственность с более молодыми и энергичными единомышленниками, сам же он не может быть свободен от ответственности он не свободен. Насколько прочной была позиция Горчакова у императора в условиях русских традиций, видно из того, что в противоположность известному ему желанию его государя он принимал участие в Берлинском конгрессе [56] как представитель России. Когда, опираясь на свое звание канцлера и министра иностранных дел, он занял свое место на конгрессе, то возникло интересное положение: начальствующее лицо – канцлер – и подчиненный ему по ведомству посол Шувалов фигурировали вместе, но русскими полномочиями был наделен не канцлер, а посол. Это можно документально подтвердить только в русских архивах (а быть может, и там не обнаружится доказательств), но, по моим наблюдениям, положение было именно таким. Это подтверждает и то, что даже в правительстве с таким единым и абсолютным руководством, как русское, согласованность политического действия не может быть гарантирована. Быть может, в наибольшей мере такое единство есть в Англии, где руководящий министр и получаемые им донесения подлежат публичной критике, тогда как в России только царствующий в данный момент император в состоянии по мере своего знания людей и исходя из своих способностей судить, кто из информирующих его слуг ошибается или обманывает его и от кого он слышит правду. Я не хочу сказать этим, что текущие дела ведомства иностранных дел в Лондоне решаются разумнее, чем в Петербурге, но английское правительство реже, чем русское, предстает перед необходимостью прибегать к неискренности, чтобы загладить промахи своих подчиненных.

Правда, лорд Пальмерстон 4 апреля 1856 г. сказал в нижней палате с иронией, которую не поняли большинство членов палаты, о том, что отбор документов о Карсе для предъявления их парламенту потребовал большой тщательности и внимания со стороны лиц, занимавших не подчиненные, а высшие должности в ведомстве иностранных дел. «Синяя книга» о Карсе [57], кастрированные депеши сэра Александра Бэрнса из Афганистана [58] и сообщения министров о происхождении ноты, которую в 1854 г. Венская конференция рекомендовала султану подписать вместо меншиковской [59], являются образцом легкости, с которой в Англии можно обмануть парламент и прессу. То, что архивы ведомства иностранных дел охраняются в Лондоне тщательнее, чем где-либо, позволяет предположить, что в них можно найти и другие подобные образцы. Но все же можно сказать, что царя обмануть легче, чем парламент.

В Петербурге при дипломатических переговорах о выполнении решений Берлинского конгресса ждали, что мы без дальнейших соглашений с другими лицами и в частности без предварительной договоренности между Берлином и Петербургом будем поддерживать и продвигать любую русскую точку зрения в пандан австро-английской. Когда я сначала дал понять и наконец потребовал доверительно, но четко высказать русские пожелания и обсудить их, то от ответа уклонились. У меня создалось впечатление, что князь Горчаков ожидал от меня, словно дама от своего поклонника, что я сам угадаю пожелания русских и буду их представлять, а России не стоит утруждать себя высказыванием их и брать на себя ответственность. Даже в тех ситуациях, когда мы могли полагать, что уверены в интересах и намерениях России, и думали, что можем искренне и без ущерба для собственных интересов дать русской политике доказательство нашей дружбы, то и тогда вместо ожидаемой благодарности мы встречали брюзжащее недовольство, так, как будто бы действовали не в том направлении и не так, как этого ожидал наш русский друг. Результат был таким же и тогда, когда мы беспрекословно поступали, согласуясь с его желаниями. В таком поведении содержалась преднамеренная недобросовестность не только по отношению к нам, но и к императору Александру, которому желали представить германскую политику бесчестной и не внушающей доверия. «Ваша дружба слишком платонична», – с упреком сказала императрица Мария одному из наших дипломатов. Правда, дружба кабинета великой державы с другими всегда остается платоничной до известной степени, ведь ни одна великая держава не может целиком поставить себя на службу другой. Она постоянно должна держать в уме не только настоящие, но и будущие отношения с остальными державами и по возможности избегать длительной принципиальной вражды с любой из них. В особенности это относится к Германии с ее центральным положением, открытым для нападения с трех сторон. Ошибки в политике кабинетов великих держав не наказываются немедленно ни в Петербурге, ни в Берлине, но они никогда не проходят без следа. В своей проверке логика истории еще строже, чем наши счетные палаты [60]. При выполнении решений конгресса Россия ожидала и требовала, чтобы на Востоке в переговорах по местным вопросам, когда речь зайдет об этих решениях, германские представители в случае разногласий между взглядами русских и представителей других держав всегда были на стороне русских. Правда, в некоторых случаях суть решения была нам безразлична, важнее нам было честно истолковать постановления и не нарушать наших отношений с другими великими державами из-за пристрастного поведения по местным вопросам, которые не касались германских интересов. Резкий и язвительный тон всей русской печати, допущенное цензурой натравливание против нас русских народных настроений заставляли считать разумным придерживаться симпатий тех иностранных держав, кроме России, на которые мы еще могли положиться.