Любимая Президента - Соболева Ульяна "ramzena"

И этот момент преследовал его и сводил с ума. Прокручивался в голове снова и снова. До сумасшествия.

«– Условием?

– Да. Ты избавишься от ребенка, который каким-то идиотским образом появился в твоем животе вопреки всем моим запретам и предупреждениям, и мы продолжим дальше.

Когда он сказал это внутри меня все …потухло и наступила вечная мерзлота Меня окатило этим холодом, меня мгновенно заморозило. Если за секунду до этого где-то в сердце кольнуло, где-то очень глубоко что-то начало оживать…то теперь окончательно омертвело. Я отшатнулась назад, глядя на него сумасшедшим, отчаянным взглядом.

– Я не хочу к тебе обратно, и я никогда не избавлюсь от этого ребенка. Никогда, слышишь? Это мой ребенок. МОЙ. Понятно? Ты не имеешь к нему никакого отношения! Твои дети у тебя с твоей женой…а со мной, с некем у тебя никого нет!

Схватил меня за плечи и придавил к дереву. Заставляя тут же пожалеть о сказанном и снова испугаться до полуобморочного состояния.

– Ты сделаешь аборт и все будет по-прежнему, Марина! Я не буду припоминать тебе твои слова…хочешь быть кем-то избавимся от недоразумения и пойдем дальше!

– НЕТ! Никогда и ничего не будет по-прежнему! Я проклинаю тот день когда пришла к тебе, проклинаю свое предложение, проклинаю твои деньги и тебя проклинаю. Я ненавижу тебя так сильно, что порой, мне кажется, я дышу этой ненавистью. И это ты…слышишь это ты недоразумение в моей жизни! Это от тебя я мечтаю избавиться! Оставь меня в покое! Оставь!

С каждым моим словом он бледнел все сильнее и сильнее и его дыхание становилось отрывистым и шумным. Если бы я не знала, насколько он равнодушен и холоден то могла бы подумать, что мои слова могут причинить ему боль. Но скорее с летнего неба сорвется снег, чем он испытает боль и сожаления. Его просто корежит от того, что я смею так говорить.

– Ты не представляешь до какой степени я тебя ненавижу, как ты мне противен, как я боюсь твоих рук, как я не хочу ни сначала ни с конца с тобой и лишь мечтаю, чтобы больше никогда тебя не видеть…

– Думаешь скажешь мне все это, и я просто так дам тебе уйти? М? Ты правда думаешь, что все будет так легко? Свободу нужно заслужить, Марина».

Петр привык считать ее своей и не мог себя переломать, не мог отказаться. С Людмилой все было конечно. Разговор еще не состоялся, но Петр уже был к нему готов, перекрыв для нее все пути и лазейки с возможностями помешать ему развестись. Но Людмила затаилась и изображала безмерное горе после возвращения из-за границы. Она объявила голодовку, рыдала в постели и принимала у себя психологов и неврологов с остеопатами. На банкет она пришла в черной траурной одежде.

– У меня горе. Я потеряла сына. Я буду носить траур по моему мальчику.

– Это твое право. Носи.

– Ты мог бы…. мог бы спросить, как я? Мог бы горевать со мной?

– С текилой, транквилизаторами и друзьями на вечеринках? Так горевать?

– Да что ты знаешь о горе! Вы, мужчины, черствые. А как мне справиться! Мою малютку убили, меня толкнули с лестницы, и теперь я больше тебе не рожу…. я бы постаралась, но…

– Не надо стараться. Ты уже отрожала, и больше я в твою спальню не войду. Эта сторона нашей жизни закончилась.

– Конечно…. кто бы сомневался! Ты ведь найдешь себе очередную…

– Молчать! Давай без истерик. Идем за стол, не заставляй меня начать подумывать о том, что нам с тобой тесно в этом доме, и тебе пора в другое место, где будет более спокойно!

– Все, что я говорю, всегда для тебя истерика!

– Потому что ты не умеешь говорить, Люда!

Петр давал ей время отсидеться. Ему сейчас было не до нее. Он думал о Марине. Он сходил с ума. По-настоящему впервые сходил с ума. Ему казалось, что она не разродится, казалось, что ребенок с таким весом ее убьет, казалось, что оборудование недостаточно хорошее, а врач – криворукая обезьяна в очках и не помогает его девочке, пока она так отчаянно кричит.

Нет, он не мог прийти к ней, не мог даже увидеть ее вблизи. Он сидел в уединенной комнате перед экранами и смотрел трансляцию из ее родильной палаты. И когда слышал, как она кричит, видел, как выгибается на постели, затыкал уши руками и мычал, бил по столу кулаками.

Конец ознакомительного фрагмента.