За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович

– Сюда! Сюда!

Трифонов подбежал к мальчишке и рухнул на колени рядом со старшиной, который осторожно поддерживал голову красноармейца Федотова. В правой руке Федотов сжимал винтовку, а левую, почему-то черную, приложил к животу.

– Он его ножом ударил, – захлебываясь слезами, затараторил Чуприн. – И хотел винтовку вырвать, а товарищ Федотов в нее вцепился и не отдает, а я его в бок толкнул, тогда он побежал…

Сзади подбежало еще несколько красноармейцев, они толпились, не зная, что делать, пока их не растолкала неведомо откуда взявшаяся сержант Пашина. Приказав всем отойти в сторону, она быстро расстегнула на Федотове шинель и ватник, разорвала гимнастерку и, стерев снегом кровь, принялась бинтовать живот.

– А вы чего столпились? – рявкнул на своих бойцов старшина. – Ты и ты – останетесь здесь, понесете его в батальонный пункт, остальные – по местам, быстро!

– Смотри, наповал уложил!

Один из красноармейцев, ушедший вперед метров на двадцать, показывал куда-то вниз, и Трифонов только сейчас увидел, что в снегу лежит еще одно тело. Он поднялся и подбежал к убитому – «Иванов» лежал ничком, первая пуля учителя математики ударила его в плечо, вторая пробила ватник как раз напротив сердца. Боец осторожно, рукоятью вперед протянул Николаю самодельный нож с коротким, чуть больше десяти сантиметров, узким лезвием.

– Перо, – сказал красноармеец и, видно, заметив недоумение на лице политрука, пояснил. – Нож на бандитском жаргоне. Я в угро[6] работал до войны, насмотрелся…

Трифонов толкнул труп ногой и присвистнул – раненный в живот, Федотов сумел уложить врага, не потратив ни одной пули зря.

– Поднимайте его, осторожно! – крикнула сзади Пашина. – А ты молчи, не разговаривай!

Трифонов повернулся и побежал обратно. Бойцы, быстро собрав из двух жердей и пары шинелей носилки, осторожно укладывали на них Федотова. Увидев политрука, Виктор Александрович приподнял голову и слабым голосом сказал:

– Товарищ политрук… Я… Вот, подвел… – голос у него и впрямь был виноватый.

Трифонов выдохнул и сделал знак бойцам остановиться. Политрук присел перед носилками и, взяв раненого за правую руку, осторожно ее пожал.

– Товарищ боец, вашей вины тут нет. Это был… – решение пришло внезапно, и Николай вдохновенно продолжил: – Это был диверсант. Понимаете? Немецкий диверсант, отлично подготовленный. – Николая понесло. – Настоящий головорез. Вы молодец – не дали ему завладеть оружием и застрелили его. Объявляю вам благодарность.

Жалкое выражение на лице Федотова сменилось почти радостью, он облегченно вздохнул и сказал:

– Служу трудовому народу. Он очень опытный… Сказал, что снег из сапога вытряхнет, нагнулся… Я даже ничего заметить не успел.

– Все, все, хватит разговоров, – резко приказала Пашина. – Несите его, быстрее, только не растрясите!

Бойцы подняли раненого и осторожно понесли на батальонный пункт приема раненых.

– Думаешь, и впрямь диверсант? – спросил старшина, глядя им вслед.

– Да какой диверсант, – махнул рукой Николай. – Дезертир, судя по всему, может, из уголовников, – он показал Медведеву нож. – Просто… Ну да ты сам все понимаешь.

Медведев кивнул и обернулся к Пашиной, которая собирала свою сумку:

– Катенька, он выживет?

Санинструктор молча взяла из рук Трифонова нож, покрутила его и отдала обратно.

– Лезвие короткое, а ел он недавно. До этого двенадцать часов марша без еды – кишечник должен быть пуст. Если организм крепкий – должен выжить.

Она повернулась и пошла обратно. Политрук и старшина посмотрели друг на друга.

– Ну…

– Ну…

– В один голос, – хмыкнул Трифонов. – Ладно, я на командный пункт – пора ротного поднимать, если он уже не проснулся.

– Товарищ политрук… Коля, а с ним что делать? – Медведев кивнул на Чуприна.

Боец Чуприн переминался с ноги на ногу почти на том же месте, откуда махал рукой и кричал: «Сюда-сюда». Он очень боялся сурового старшину и еще больше – молодого парня с серьезным лицом и нарисованной на рукаве шинели звездой. Но страшнее всего была мысль, что эти двое сейчас повернутся и уйдут, и боец Чуприн снова останется один и будет блуждать по этим сырым холодным холмам, перелескам, никому не нужный. Трифонов посмотрел на паренька, потер подбородок, не зная, на что решиться. Снова подступили мысли о куреве.

– А, да что тут, в самом деле, – он махнул рукой и повернулся к старшине. – Дай-ка ее сюда.

На плече у Медведева висела винтовка Федотова, его подсумки, гранатная сумка, в общем – все снаряжение пехотинца, кроме противогаза и лопатки, оставшихся в окопе. Старшина, недоумевая, подал «мосинку» политруку, Николай осмотрел затвор, взял винтовку на прицел. Чуприн судорожно сглотнул, словно опасался, что суровый политрук прямо здесь и расстреляет его из этой трехлинейки.

– Значит, говоришь, толкнул этого? – спросил он, мотнув головой в сторону убитого.

– Д-да, – кивнул Чуприн.

– Он не ожидал сопротивления, – заметил Трифонов, гордясь своей проницательностью. – Ни от того, ни от другого. Иначе дорезал бы Федотова и забрал оружие, но нервы сдали и побежал. Так говоришь, ездовым винтовка не положена?

– Так не хватает… – робко начал Чуприн и отшатнулся, когда политрук сунул ему в руки трехлинейку.

– На, держи, – приказал Трифонов. – Старшина!

– Есть, – мрачно отозвался Медведев.

– У тебя во взводе убыль – бери его себе, – бодро скомандовал Николай.

– И что я с ним буду делать? – уже больше для порядка спросил комвзвода-2.

– Посадишь в ячейку на место Федотова, – разъяснил политрук. – Слушай, ну брось, что нам теперь, второй раз его в батальон под конвоем посылать? Пусть здесь искупает.

В словах политрука был резон, и старшина, вздохнув, сунул Чуприну подсумки.

– На, держи, только смотри мне – это не лошадей терять.

Чуприн расстегнул ремень, суетливо, но правильно приладил подсумки и гранаты.

– А теперь бего-ом марш! – приказал старшина.

Старшина и красноармеец бодрой рысью устремились по утоптанному следу в рощу, а Трифонов зашагал по целине на командный пункт.

Волков по-прежнему спал в своем окопе, но уже один – телефонист и оба связных сидели в соседних ячейках, нервно направив стволы винтовок в сторону позиций второго взвода. Николая снова строго окликнули, выслушали пароль, после напоминания сказали отзыв.

– Спит? – кивнул политрук на командира, укрытого брезентом.

– Да, – ответил телефонист – худощавый паренек, до войны работавший на телеграфе в Дмитрове. – А нас он разбудил. Говорит, выстрелы слышал.

Трифонов повернулся к часовому.

– А командира почему не разбудил?

Красноармеец поежился, потом пробормотал:

– Так выстрелов всего два было… Я «связь» поднял… Товарищ политрук, он же двое суток не спал…

Николай вспомнил – этот парень был из тех, кто выходил из окружения вместе с Волковым. Трифонов не мог отделаться от мысли, что, если бы в окопе спал он, часовой разбудил бы после первого же выстрела, даже если бы знал, что политрук без сна уже неделю. Сразу пришла вторая мысль: а стал бы Медведев защищать своего бойца, не будь тот своим братом-окруженцем? Мысль была гадкая, но избавиться от нее Николай не мог, и просто толкнул лейтенанта в плечо. Брезент отлетел в сторону, Волков сел и посмотрел на политрука вполне ясными глазами:

– Ну?

– Силен! – восхитился Николай, пораженный этим мгновенным переходом от сна к бодрствованию.

– Часы давай. – Сашка поднялся, тряхнул руками, резко повернулся из стороны в сторону, разгоняя холод. – Черт, продрог. Давай часы.

– Тоже мне, командир, – сурово ответил Трифонов, снимая с запястья «Омегу». – Другой бы сперва спросил, что в роте…

– А что в роте? – поинтересовался Волков, отряхивая снег с шапки.

– Пойдем, душа моя, – сказал Николай, вспомнивший вдруг ни с того ни с сего книжку «Повести Белкина». – Я тебя сейчас буду радовать…