За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович

Он протянул старшине сумку и немецкое удостоверение, Медведев передал маленькую книжку политруку. Познания Николая в немецком были весьма скромными, но их хватило, чтобы прочесть: «фельдфебель». Трифонову не нравился хитрый сержант, но нельзя было не отдать ему должное:

– Вы уложили их командира, товарищ сержант, – сказал Трифонов, складывая книжку и засовывая ее в сумку. – Вот они и сбежали. Объявляю вам благодарность.

– Служу трудовому народу. – Зинченко поднял руку к шапке, но «смирно» вставать не стал.

– Виткасин, – повернулся к связному политрук, – бери сумку, оружие и давай обратно на командный пункт. Доложишь: секрет вступил в бой с немецкой разведкой, один немец убит, с нашей стороны потерь нет. Немца убил сержант Зинченко, оружие захватил он же.

– Есть! – Боец легко вскинул на плечо трофейное оружие и сумку и, выбравшись из окопа, побежал обратно.

– Старшина, до выяснения всех обстоятельств этих четверых – под стражу, – приказал Николай. – Отведи в рощу и приставь часового.

Медведев хмуро посмотрел на беглецов. В его взводе было двадцать пять человек, теперь четверо выводились как арестованные, да пятый – охрана при них. Старшина хотел было сказать об этом Трифонову, но, вспомнив, что сегодня для него уже сделали одну поблажку, раздумал. Положение казалось безвыходным, беглецов увели в рощу, и комвзвода надеялся только, что им не придет в голову сбежать. Проводив взглядом арестованных, Медведев повернулся к сержанту:

– А теперь остальное давай.

– Чего? – удивился Зинченко.

– Остальное, говорю, давай сюда, – разъяснил старшина, – я тебя знаю.

Сержант, вздохнув, вытащил из кармана ватной куртки наручные часы и какую-то перетянутую резинкой пачку, но протянул их не старшине, а политруку. Часы оказались обыкновенные, на кожаном ремешке. У Трифонова часов не было – не выдали, мелькнула мысль забрать полезный прибор себе, но тогда получилось бы, что политрук РККА отобрал у младшего командира трофей. По-хорошему, часы следовало сдать вместе с остальным барахлом, но Виткасин уже убежал, а положить проклятый кругляш в карман Николай теперь не мог.

– Часы оставь, – приказал политрук, – но в следующий раз не прячь.

Зинченко, не скрывая удивления, принял браслет обратно, а Николай развернул пачку карточек… Удивительный по силе и протяжности свист молодого политработника привлек внимание старшины, и тот заглянул Трифонову через плечо.

– Твою мать, – пробормотал потрясенный старшина и выругался: – Митька, тебе что, это правда нравится?

Зинченко подошел ближе, и Трифонов развернул перед ним карточки веером.

– …! Я думал там просто бабы голые, – ошарашенно сказал бывший строитель.

– Угу, а там не только, – заметил Медведев. – Человеку тридцать четыре года, а он голую бабу не видел. Я, честно говоря, половины того, что они там вытворяют, не представлял себе даже.

– И что мне с этим говном теперь делать? – спросил Трифонов. – Я это с собой таскать не буду. А то не ровен час убьют – и найдут на теле геройски погибшего комиссара порнографию.

– И картон плотный, – вздохнул старшина, – ни скурить, ни подтереться…

Трифонов со вздохом покачал пачку похабных карточек в руке, затем сунул в карман. Зинченко встал по стойке «смирно»:

– Разрешите идти?

– Иди, – махнул рукой Медведев.

Сержант поправил шапку и рывком поднял себя в ход сообщения – узкую канаву глубиной чуть больше метра, Трифонов поспешно поднялся вслед за ним. Отойдя метров пятнадцать от окопа, Николай нагнал сержанта и хлопнул по плечу:

– Поговорить надо.

Зинченко со вздохом повернулся:

– Есть.

– Они ведь сразу сбежали? – прямо спросил политрук.

– Не понимаю, – спокойно ответил командир отделения.

– Перестань, – приказал, закипая, Трифонов, – ты понимаешь, что будет, если я их передам куда следует?

Сержант посмотрел в поле, потом себе под ноги и, наконец, в глаза политруку.

– У меня в отделении – восемь человек, – тихо сказал он. – Ни один в бою до сих пор не был. Да, они побежали, когда немцы начали стрелять. А вы вот на что посмотрите, товарищ политрук: вон там у меня четыре пустых ячейки – дыра в обороне, пятьдесят метров, и закрывать ее нечем. Можно, конечно, и куда следует передать…

Он помолчал:

– Знаете, каково это – там сидеть? Ни слева, ни справа – никого нет. Свои – на километр сзади… Ни покурить, ни поговорить…

– И что? – внезапно успокоился Трифонов. – А когда обстрел начнется, а бомбежка, а немцы полезут с танками? Тогда что они будут делать?

– На миру и смерть красна, – сказал Зинченко. – Здесь свои вокруг.

– А не будет своих?

– Товарищ политрук, так чего вы от меня-то хотите? – прямо спросил сержант.

– Не ври мне больше, – приказал Николай. – Ни мне, ни командирам. Запомни: я здесь не для того, чтобы вас под расстрел подводить, но если надо – сам… Понял?

Трифонов почувствовал, что уходит куда-то не туда, но, к его удивлению, Зинченко без обычной своей наглости вскинул руку к шапке:

– Есть!

– Иди. А с этими что-нибудь придумаем.

Зинченко побежал на свое место, а политрук вернулся в окоп к Медведеву. На широком, обычно сонном лице старшины ясно читался вопрос: «О чем вы там говорили?»

– Слушай, Денис, – как всегда, приняв решение, Трифонов успокоился, – этим четверым оружие вернем и посадим в окопы. Если хоть один побежит – расстреляешь на месте, понял?

– Есть, – ответил Медведев.

– Это нам с тобой за Коптяева, – сказал Трифонов. – Одному поблажка, потом другому… Вот такие дела. Ладно, я к Берестову.

Он выбрался в ход сообщения и, согнувшись, побежал во взвод бывшего белогвардейца. Быстро светлело, вот уже засинел вдали лес на другой стороне поля – чужой, немецкий лес. Было странно думать так о советской земле и советских деревьях, но, как ни крути, за этим ничейным полем была территория занятая, оккупированная немцами. Их, немецкая сторона, и от этих мыслей сводило зубы.

У Берестова было тихо. Секрет с рассветом отошел в расположение взвода, бойцы заняли свои ячейки, и вообще во взводе ощущался железный порядок. Бывший белогвардеец внимательно осматривал поле из своего окопа и к прибытию политрука отнесся почти равнодушно. Трифонов, как бы между прочим, рассказал о стычке с немцами, умолчав о некрасивом поведении отдельных бойцов, потом, увлекшись, изложил случай с задержанными. Берестов слушал, не перебивая, и под конец заметил: немцы, судя по всему, довольно близко, раз выслали ночью пешую разведку. Затем Андрей Васильевич «обрадовал» Николая, сообщив, что его секрет, судя по всему, слышал отдаленный шум моторов. Уверенности в этом не было, но Волкову комвзвода-1 доложил и получил приказ готовиться к отражению танковой атаки.

Танковые атаки Трифонову пока отражать не приходилось в первом и пока последнем для него бою под Ельней, он наступал при поддержке своих машин, а немецких даже не видел. Берестов, постепенно разговорившись, поделился, что и он под удар танков пока не попадал, но издалека за таким боем наблюдал. По его словам, ничего хорошего в этом не было, особенно с учетом того, что конкретно первый взвод может рассчитывать только на два ПТРД и собственные гранаты с бутылками. И, кстати, о бутылках, есть тут такое нехорошее дело…

Бутылки с горючей смесью поступили в батальон незадолго до выступления из Каширы. Их привез на полуторке сутулый красноглазый командир с петлицами техник-лейтенанта. В каждом взводе были назначены группы бойцов – истребителей танков, и, собрав их, техник-лейтенант сообщил всем, что, помимо противотанковых гранат, истребители получают новое и очень действенное оружие, которое он сейчас и продемонстрирует. Вынув из ящика обычную бутылку из-под водки с какой-то странной проволочной конструкцией от горла до дна, командир подошел на десять метров к старой ржавой бочке из-под бензина и метнул в нее непонятный снаряд. Раздался хлопок, яркая вспышка, и бочка запылала, казалось, горит сам металл. Через минуту пламя погасло, от невероятно смятой, сложившейся внутрь себя бочки валил черный дым. Техник-лейтенант с видимой гордостью поведал, что температура горения огнесмеси достигает тысячи градусов. По его словам выходило, что этот замечательный состав прилипает к металлу и водой не тушится, особо он налегал на то, что бутылку поджигать не надо – запал из пружины и холостого патрона сделает все сам – нужно только разбить стекло. Распределив ящики с бутылками по ротам, техник-лейтенант уехал, истребители же уяснили одно – если волшебный снаряд разобьется в сумке, ты окажешься покрыт липкой смесью, которая дает тысячу градусов и при этом не тушится водой. На марше новое оружие несли в ящиках с чрезвычайной осторожностью, на позициях тоже разбирать не торопились. Два ящика стояли в окопе, сверху валялись брезентовые сумки – по две бутылки на каждую. Получив прямой приказ, бойцы нехотя разбирали снаряды, но как только Берестов уходил, моментально ставили обратно в ящик. Когда у комвзвода лопнуло терпение, он пригрозил, что каждый, кто сейчас же не возьмет положенную сумку, будет считаться трусом и дезертиром. В ответ Шумов, храбрец, человек отчаянный, прямо сказал: появятся танки – разберем, а сейчас пусть лежат, гореть из-за того, что споткнулся и упал, никому не хочется…