Zвуки Времени - Евгений Харин

Когда стемнело, мы с Ириной уединились, отступив от костра. После недолгих объятий я полез рукой в ее штаны. Признаюсь, это выглядело грубовато и несколько оскорбительно с моей стороны, но результат превзошел все ожидания – бестия схватила меня за оба уха и едва не оторвала их. Я закипел изнутри, и дальнейшее помню смутно. Кажется, на обратном пути (парочка на задней скамейке весело гоготала) грозил выкинуть садистку за борт, а когда причалили, забросил подальше подтяжки ее брюк. Две унылые тени при свете Луны долго искали их на берегу среди десятков привязанных лодок.

В то время я работал в Дорожном участке. Коллектив был в целом хороший, работали и зарабатывали неплохо. Работа у меня была двух видов – художник и помощник геодезиста. Кроме обычной наглядной агитации (стенгазеты, объявления и поздравления, таблицы показателей, стенды по ТБ и советской тематике, лозунги к праздникам на длинных красных тряпках) я рисовал дорожные знаки и красил автомашины по весне. В летний сезон занимался разбивкой трассы для строящейся дороги на Шестаково, – самостоятельно или в компании с недавней выпускницей строительного института Галей Комаровой. Если бы я продолжал там работать и заочно окончил институт, то со временем мог занять свободную должность инженера-геодезиста, стать

Большим человеком и получить квартиру в строящихся домах на Грина.

Но судьба в лице Чижикова распорядилась по-своему. В конце августа в

ДК освободилось место радиста, и Чиж порекомендовал меня как разбирающегося в аппаратуре и, к тому же, непьющего.

Смотрел меня механик в своей стеклянной конторке, расположенной в котельной рядом со зданием клуба. Я предупредил, что не комсомолец, но это его не смутило, а зря. Механик оказался в высшей степени забавным человеком. Карьерист до мозга костей, член партии, учился при фабрике заочно на кого-то, при этом простодушный и смешной на вид. На него невозможно было обижаться. Как, впрочем, и доверять.

Подошвы ботинок умудрялся снашивать с внутренней стороны.

Дом Культуры имени Горького принадлежал меховой фабрике "Белка".

Соответственно, все обитатели ДК являлись работниками фабрики, проходили через ее отдел кадров и бухгалтерию. Фабрика была тогда чуть ли не отдельным государством со своим жилфондом, детсадами, газетой и типографией, домом отдыха в Крыму, профилакторием, бесплатной столовой, свинофермой и, конечно, наилучшим в городе клубом, позже называемым Домом Культуры. В те времена на фабрике работало более пяти тысяч человек. Фабрика постоянно нуждалась в молодых рабочих руках, в основном женских. Зазываемых из сельской местности девок селили в общежитиях. Нравы здесь процветали довольно простые, и до семидесятых годов выражение фабричная девка считалось, чуть ли не синонимом уличной. Коренные слобожане не давали своим сыновьям жениться на таких. В описываемые времена предубеждения эти уже почти исчезли в силу изменившейся демографии – большинство населения города составляли приезжие из сельской местности.

Произошло это после того, как при Хрущеве колхозников уравняли в правах с жителями городов – им постепенно стали выдавать паспорта.

Началось массовое переселение людей, часто вместе с домами. У

Слободского появились пригороды, больше похожие на деревни. Кроме того, фабрика стала строить для своих работников благоустроенное жилье, да, и зарплаты выросли. Ранее при Сталине полунищие астматики-меховщики довольствовались фабричным рабством взамен колхозного.

Надо заметить, почти вся продукция фабрики, как и других предприятий города, при народной власти вывозилась в неизвестном направлении. Можно только гадать, где продавались пошитые в

Слободском шубы, шапки и воротники. В наших магазинах лежали только шапки из кролика. По большим праздникам, правда, кое-что распределялось среди рабочих и служащих – одна вещь в пять лет на человека. Поработав лет двадцать можно было приодеться в меха.

Разумеется, куски меха тащили с работы и шили из них на дому, но за такое многих сурово карали.

Заступал я на место Лени, который за год до того женился и проживал с женой в радиоузле, отгородив постель занавеской. Раза два ранее я бывал у него в гостях с Янычаром. Такое прозвище, навеянное некоторой рыжиной и внешней строгостью персонажа, прилепил, конечно,

Чиж. Самого Сергея некоторые его собутыльники за склонность к аллергическому покраснению после пары стаканов вина травили

Краснощеким. Леня, – аккуратный, вежливый и в целом приятный человек, правда, несколько утомительный, мог часами загружать рассказами о рыбалке и подобных скучных для меня вещах. В то время они с Янычаром считались приятелями, но позже поссорились и отзывались друг о друге не лестно. Мой сосед имел противоположные качества, и от этого утомлял еще больше. После того, как жена Лени родила, семейство съехало из ДК, – ему пришлось менять работу, для семьянина она не годилась. Делал он это с явной неохотой, долго разбирал накопившееся за годы работы барахло, рассказывая о некоторых памятных ему вещах. Леня оставил мне столовый нож, заточенный под финку, гидрант удобный для использования в качестве кастета и халявский телефон – у него имелись знакомые связисты. Все это пригодилось в моей новой жизни. Под конец передачи дел он выставил бутылку водки. Третьим подсел завхоз, – длинный, тощий, всегда голодный как собака, веселый и деловой он пробовал себя в качестве конферансье в клубной самодеятельности. Когда разлили по второй, зашел вечно пьяный баянист Володя. Я предложил свою дозу ему, и тот не отказался. Это заметно раздосадовало остальных.

Коллектив ДК представлял собой Ноев ковчег, – всякой твари по паре. На вершине местной пирамиды власти размещалась наша директриса, еще достаточно молодая и крупная в некоторых местах женщина. Говорили, ее привез откуда-то худрук, – серый кардинал ДК.

Радиоузел располагался на лестничной площадке второго этажа, представляя собой продолговатое помещение примерно два с половиной на шесть метров заставленное столами с аппаратурой и разным сопутствующим творческой работе хламом. Всегда зашторенное окно выходило на едва освещенную лестницу, от чего, если не включать свет, даже днем сохранялся интимный полумрак.

В комнате над радиоузлом стоял приличный бильярдный стол со страшноватой датой "1937 год". Разумеется, такое местечко не могло остаться без внимания моего приятеля. Очень скоро он стал неплохим игроком и на равных сражался за рубли и трешки с многолетними любителями, приходившими в ДК. Это был своего рода закрытый клуб для избранных. Комнату обычно держали на замке, но вездесущий Чиж умел подбирать ключи, при случае разнообразя благородную игру другой, не менее увлекательной под кодовым названием "Ножки среди шаров".