Уроки тьмы - ЛюдМила Митрохина

А в это время на Ленинградском телевидении разворачивались работы на студии мультипликационного участка. Освободилось одно место художника-мультипликатора, и меня туда взяли. Поначалу группа была маленькая: один оператор, один шрифтовик, два художника-мультипликатора. Оклад у меня был 120 рублей. Сначала работы было немного. Технические возможности на уровне кинолюбителей. Но постепенно мультицех оснащался современным оборудованием, появились новые художники и операторы. Работа была интересная, приходилось делать всё самостоятельно от начала до конца, так как не было специальных режиссёров-мультипликаторов, как на «Леннаучфильме». Занимался разработкой сценария, писал съёмочный паспорт для оператора. Некоторые работы снимал самостоятельно. В основном мы делали мультзаставки к цикловым, музыкальным, учебным, театральным и другим передачам. Эти короткие заставки были в пределах от одной до пяти минут, не более.

После рождения Вадика Валюта перешла работать в Институт гриппа, который находился рядом со студией. Мы ходили иногда вместе обедать и часто возвращались домой вдвоём. Нам стало тесновато жить в узкой 12-метровой комнате. К счастью, в городе стали переселять семьи в новые квартиры, и мы решили съехаться с мамой и сестрой в одну трёхкомнатную квартиру-распашонку на проспекте Науки, где шло крупное строительство жилых домов. Всё свободное время я старался проводить с сыном.

Когда Вадику исполнилось пять лет, мы два лета подряд ездили в Молдавию. Жили в Бендерах, в Парканах, ездили на пароходе на Каролину-Бугаз к Чёрному морю. Путешествовали «дикарями». Я делал много акварелей, нигде не расставаясь с этюдником. Дважды были в Томске у отца Валюши. Сибирь оставила неизгладимое впечатление благодаря своей природе, ярким краскам, прозрачности воздуха и таёжным лесам. По сравнению с псковским и калининским, этот период жизни оказался самым плодотворным…»

Через несколько секунд диктофон щёлкнул и остановился.

«Первая дорожка закончилась», – понял Олег и, перемотав плёнку немного назад, включил её. Услышав последнюю фразу, добавил: «Конец первой дорожки первой кассеты». Затем выключил диктофон и погрузился в себя, вороша память, как слетевшую золотую листву своего Древа Жизни.

И всё же, что бы он ни делал, куда бы ни ходил, мысль о внезапной потере зрения жила в нём постоянно, заполняя всё его существо какой-то нереальной ностальгией по краскам жизни, ещё вовсе не потерянным, но уже отдающим болезненной острой тоской, которая внезапно ошпаривала его с ног до головы или обдавала холодной испариной. Он верил и не верил одновременно в то, что, по словам опытного врача, ждало его впереди. Короткого душевного покоя он мог достичь только тогда, когда с увлечением погружался в своё творчество. Подсознательно он торопил момент наступления этого состояния, искал его, а погрузившись в него, старался продлить его как можно дольше. Каждый зрячий день своей жизни он принимал как последний и пытался прожить его не впустую. Иногда он закрывал глаза, чтобы представить: а как это – жить в полной темноте? Становилось страшно. Он гнал от себя эту, как он надеялся, бредовую мысль. Ну, не может быть такого, чтобы в наше время дать человеку спокойно ослепнуть! Есть же хирургия, лекарства и вообще чудо на свете? Да, тогда он еще мог взвешивать все «за» и «против» и на что-то надеяться, так как он видел солнце, своего сына, жену, ходил на работу и был востребован жизнью.

Однажды в журнале «Наука и жизнь» он прочитал статью о том, что в знаменитой одесской клинике глазных болезней имени Филатова стали впервые проводить лечение больных с подобным диагнозом. На крыльях надежды они с мамой отправились в Одессу. Мама была на пенсии, а он взял отпуск. Больница находилась на берегу Чёрного моря. Они сняли комнату недалеко от больницы, и Олег стал проходить амбулаторное лечение. Одесса и Чёрное море потрясли их. Ведь они с мамой были там впервые. Весь день, кроме часов лечения, они проводили на берегу моря, отдаваясь во власть ослепляющего солнца и тёплых морских волн. Он как мальчишка бегал по морскому побережью в поисках диковинных ракушек, из которых с упоением резал причудливые фигурки, чтобы подарить соседям и хозяевам комнаты. Катались на пароходе, осматривали город, спускались в катакомбы и просто путешествовали пешком, куда ноги несли. Время лечения пролетело молниеносно. Результат: поле зрения не изменилось, но видеть он стал лучше на две строчки. Рекомендовали продолжать тот же курс лечения постоянно дома и приехать в Одессу через шесть месяцев на повторный курс.

В следующее лето Олег уже приехал с Валентиной и Вадиком, остановившись у прежних хозяев. Для семьи это было счастливое время пребывания на Чёрном море. Олег радовался за них, понимая их восторженное состояние, в котором сам когда-то пребывал. В этот раз его положили в стационар и тщательно обследовали. Результат был удручающий: близорукость вернулась в прежние рамки, будто бы и не было улучшения полгода назад. Более того, впервые ко всем выявленным болезням глаз в заключительной справке была указана ещё одна – «синдром Ушера». Что это за коварное заболевание, Олег не понял, так как ему не удосужились объяснить. В беседе лечащий врач дал ему понять нецелесообразность прохождения курсов лечения в Одессе. Вот так, в полном неведении, с мыслью о бесполезности проведения каких-либо лечебных мероприятий, они уехали домой в Ленинград. Кто его знает, может быть, надо было приезжать на лечение в Одессу каждые полгода? Но для семьи это было бы разорительно, а с работы никто бы его не отпустил в отпуск два раза в году, просто уволили бы, и всё.

Домашние дела развивались по своему сценарию. Сестра вышла замуж, родила дочь и развелась с мужем.

Двум семьям некомфортно стало жить под одной крышей. Пришлось разъехаться. Олег с Валентиной и сыном переехал в маленькую кооперативную квартиру рядом с Пискарёвским лесопарком. Сестра с дочкой и мамой получили большую муниципальную однокомнатную квартиру. Вадик пошёл в школу. Увлёкся шахматами, ходил в бассейн, много читал и рисовал, наблюдая, как это делает отец и посещая с ним выставки в Союзе художников. Он оформлял школьные стенгазеты и недурно рисовал карикатуры и дружеские шаржи. В результате у него выработался неплохой вкус. На старости лет, пережив тяжёлый развод, мать и отец Олега неожиданно для всех вновь соединились и стали проживать отдельно от детей в деревянном доме недалеко от Пискарёвки. Олег со своей семьёй часто приезжал к ним, чтобы помочь, чем мог, и отдохнуть.

На работе дела шли своим чередом: коллектив пополнялся художниками-мультипликаторами, в том числе Светланой Исаковой – интересным художником, великолепным акварелистом, настоящим другом, с которым он работал ещё на студии «Леннаучфильм». Дружба с ней по сей день принесла ему много полезного в творческом плане. К тому времени он имел первую категорию художника-мультипликатора. Работал коллектив с большим интересом и творческим накалом, помогая друг другу.

Время равнодушно отсчитывало свои часы, пожирая медленно и верно его зрение, которое, как шагреневая кожа, сжималось с каждой секундой в его всесильных руках. Как остановить этот стучащий в голове блокадный метроном, разбить сужающееся кольцо мрака вокруг глаз, извлечь из себя этот гнетущий страх, – он не знал, предощущая себя среди людей в недалёком будущем потенциальным изгоем.

Воспоминания высвечивали целые пласты жизни. Годы укладывались в короткие ёмкие фразы, понятные ему одному. Олег сомневался – сможет ли он в своих лаконичных сухих записях передать это состояние? И нужно ли это делать? Для кого? Но слово, данное Валентине, да, впрочем, и любому человеку, для него было превыше всего. Чувство долга было основной движущей силой его жизни. Не считаясь ни с чем, он трудился сутками, брался за любые «халтуры», в тяжёлые времена стал делать на продажу чеканки, одну из которых он подарил библиотеке для слепых в ДК имени Шелгунова, где она заняла почётное место.

Он понимал, что зрение «сгорает» от перенапряжения, но жить иначе не мог. В то время его поле зрения составляло двадцать пять градусов, очки он использовал плюс три диоптрии. В дневное время он чувствовал себя увереннее, а вечером из дома один уже не мог выходить. Он начал приспосабливаться к наступившим изменениям так, чтобы не быть обузой для родных и друзей. В сумерках стал ходить медленнее и внимательнее, приглядываясь к спинам прохожих, чтобы выбрать впереди себя идущего человека, одетого во что-нибудь светлое или белое, стараясь идти за ним следом, не отставая. А если он сворачивал в сторону, то быстро выбирал другое светлое пятно впереди себя. И таким образом добирался до дома. Если посмотреть на это со стороны, то можно принять его за странного преследователя или частного детектива, непрофессионально следящего за своим объектом. Он, как в спорте, выбирал себе лидера-пешехода, с которым был связан не верёвочной петлёй, а белым спасительным цветом одежды и короткой неуправляемой дистанцией.