Аника - Ольга Рубан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Ты ведь хотел тепла и сытости? – спросила она с ядовитым презрением, словно я хотел каких-то противоестественных вещей, - Так вот, поверь мне, тепло и сытость в этих стенах возможны, пока… крестная находится внутри. Вынеси ее за порог, и тебе придется искать другое пристанище. Кроме того, я обещаю, что, если ты сделаешь это, я немедленно уйду, и выживай сам.
- Да что ты, милая…
- Я тебе доверилась. Доверься и ты.
- Разве я тебе не доверился?! – я даже задохнулся от возмущения, - Разве я не ходил за тобой кругами все лето и осень по этому чертовому лесу?
Девочка замолчала. Я видел по ее глазам, что она готова произнести слова: «Ты ходил за мной, потому что не знал, куда еще пойти», но не произнесла. Закусив губу, она некоторое время размышляла, потом нехотя сказала:
- Если тебе мешает запах, унеси ее в погреб. Я не уверена, но… Там ведь не земляной пол?
- Каменный.
- На землю нельзя. Если каменный, заверни ее и оставь там.
Я во все глаза смотрел на свою юную спутницу.
- Что у тебя в голове? Откуда такие мысли? Ты понимаешь, насколько все, что ты делаешь и говоришь, странно?
Взгляд ее немного смягчился и потеплел. Она коснулась прохладными пальцами моего лица, потом убрала руку и, уставившись на огонь, сдавленно произнесла:
- Если бы я могла объяснить так, чтобы ты понял, Бенни, но не могу, потому что сама еще не разобралась… Есть такая бабочка – «Кардинал». Когда приходит время, она вдруг срывается с места и летит через океан. Она не знает, зачем летит и куда, пока не оказывается на теплом, цветущем острове, где проводит зиму. Это… просто заложено внутри. Сейчас я как эта бабочка. Лечу, повинуясь природе. И не знаю, долечу ли до цели или упаду на полпути в воду...
- Ты не бабочка, Аника… Ты - маленькая девочка, - пробормотал я, пытаясь осмыслить сказанное.
Она задумчиво молчала. Огонь в камине потрескивал. В темнеющее окно бились градины, в которые превратился недавний ледяной дождь.
Я смотрел на нее. Ясные серые глаза, веселые белокурые кудряшки, рассыпанные по плечам, потрепанная, некогда белая, сорочка и вытертые на коленках брюки. Все это было ей чужим. Я попытался представить ее в пышном розовом платье с бантами, но и так она не стала более понятной, земной.
- Кто ты? – шепнул я онемевшими губами. Аника пожала плечами и, глянув на картошину в моих руках, вдруг весело сказала: «А у тебя картошка почернела!».
Я спохватился, дочистил картофель и закинул его в бурлящий котелок, следом отправил пару горстей клейкой ячменной крупы, специи и соль. По домику понеслись невероятные ароматы домашней еды. Я был благодарен Анике, что она ушла от ответа. В тот момент я действительно не был уверен, что хочу его услышать. Но что-то внутри меня стало сомневаться во всех заключениях, к которым я пришел прежде. Кем бы ни была эта девочка – она гораздо большее, чем просто покинутое, больное и несчастное дитя, ушедшее в мир фантазий…
За окном сгустилась тьма. Я поднялся и обошел комнату по периметру, зажигая вмонтированные в стены подсвечники. Стало невероятно тепло и уютно. Вот только…
Я нехотя подошел к постели и, отвернувшись, на ощупь завернул тщедушное тельце в одеяло, которым оно было укрыто. А потом, стараясь не дышать, спустил сверток в погреб и уложил у дальней стены. Одеяла было жалко, но я решил, что мы вполне можем пожертвовать им. Перина, насквозь пропитанная гнилью, ушла в погреб тоже. Ей, как крышкой, я прикрыл останки щедрой старушки и прочитал над ее временной могилой большой отрывок из молитвенника.
Суп был готов. Густой, клейкий и наваристый. Мы жадно набросились на еду. Многодневная усталость давала о себе знать, и мы почти не разговаривали. Только очень непривычно было есть ложками из фарфоровых тарелок, а не черпать, чем придется, прямо из котла, как я делал больше года.
…
Вспоминая то время, я без преувеличения могу сказать, что это была лучшая зима в моей жизни. У нас был теплый дом и была еда. Много еды! Кажется, я ни разу за всю зиму не приготовил одно и то же блюдо дважды, постоянно экспериментируя с припасами, и с удовольствием наблюдал, как Аника набирает силы и вес.
Часто я вспоминал, какой она была в момент нашей встречи – измученная, грязная, худая и в отрепьях. Теперь же ее прелестное личико округлилось, тело окрепло и налилось. И если в начале лета ей можно было с натяжкой дать лет восемь, то к концу той зимы она превратилась почти в девушку, и тот наряд, который я купил, стал ей маловат. Порывшись в вещах усопшей хозяйки, я нашел пару платьев, которые ей были почти в пору, но Аника, примерив их, решительно отказалась. Привыкнув к свободе и удобству мужской одежды, ее раздражали и пышные юбки, и неудобные шнуровки, и теснота лифа. Тогда я вздохнул, внутренне настраиваясь на то, что придется снова предпринять поход в деревню. А пока что отдал ей одни из своих брюк и сорочку, подрезав рукава и штанины. Она, конечно, в них утонула, но все равно осталась довольна.
Большую часть той зимы я исследовал дом и территорию. С едой, как я уже сказал, все было благополучно, а вот дрова таяли на глазах. Когда мы поселились в доме, вид высокой, битком набитой поленницы грел душу. Но к Рождеству от нее оставалась едва ли треть, хоть я и старался не злоупотреблять. Впрочем, отсутствие дров меня не пугало. Только не в лесу! Меня только удивляло, как сама старушка собиралась перезимовать с таким небольшим количеством дров и отсутствием крепкого плеча, которое могло бы их добыть. И это был не единственный вопрос, который не давал мне покоя. Ее погреб ломился от запасов, но на придомовой территории не было даже жалкого огородика или плодового дерева.
Я уж не говорю про мясо! Куры и гуси (одного из гусей мы приберегли для рождественского ужина), индейки, свинина, телятина, масса костей для бульона. Где она все это взяла, если не было намека не только на огород,
