На первом дыхании (сборник) - Владимир Маканин

— Я не собираюсь у вас ночевать, — заявил я с ходу.

— Неужели?

— Пустите же меня внутрь. Не знаю, как с вашей стороны порога, а с моей очень холодно. Где Андрей?

Бученков как раз появился. Стоял в дверях, натягивал штаны. Вздремнул после работы.

Мы прошли на кухню. И я рассказал ему, что стряслось с Галькой. Лицо Бученкова стало темным — он даже одеревенел. Сидел как неживой. Он очень меня любил.

— Из-за меня, — добавил я. — Наверняка это с ней стряслось из-за меня.

— Понимаю.

— Такие вот дела.

— Может, тебе уехать к Громышеву, — сказал он. — Может, это как перст указующий. Как сигнал.

— Уехать?.. Я уеду, а она больна?

— Когда ты три года назад уехал в степи, она тоже была больна.

Я промолчал. Это была правда. Горькая правда, такая, что лучше б не вспоминать. Но ведь себя до конца не знаешь. Тогда я многого не знал о себе. Сейчас я уже знал больше и куда больше любил ее. Это ведь тоже правда.

— Тогда ее болезнь тебя мало заботила. Тогда тебя вообще мало что заботило.

— Ну а теперь заботит больше, — огрызнулся я.

Мы сменили тему. Мы поговорили о нас, о наших проказах в институте — дела давно минувших дней. Я проказничал, а ему влетало. И все равно он меня любил. Он был из таких. Из тех, кто никак не может найти дополнительного приработка.

— …Не устроился на полставки?

— Нет.

— Почему? Сейчас все это делают.

— Не умею. — И он выдал серию вздохов.

— А деньги собираются? (Они копили на кооператив, чтоб уйти подальше от ласки и от лап тещи.)

— Нет.

— Так тебе и надо.

— И когда мы от нее избавимся!

— Терпи, казак, — сказал я. — Но, если хочешь, давай ее задушим. Мне еще в дверях это в голову пришло.

Помолчали. Однако ночевать было негде, и в голове у меня настойчиво вертелся номер телефона. Обращайся к ним в последнюю очередь, говорила матушка. У них доброта, у нас гордость. И так далее. Но я решил счесть это противопоставление за предрассудок, тем более что люди действительно были добрые.

Я набрал их номер.

— Алло.

Бученков в это время уговаривал тещу усадить меня за стол. То есть ужинать. И клялся ей, что ночевать я не собираюсь.

— Алло. Кто это?

Это были не сами родичи — это был их сытенький сын. Сынуля.

— Слушай, ты, — я с этим холеным балбесом никогда не церемонился, — мать и отец обещали меня прописать, ты это знаешь?

— Слышал.

— Но прописка мне уже не нужна. А еще они обещали, что я буду жить у них. Когда они уедут за кордон.

— Опоздал. У них живу я.

— Они уже уехали?

— Уехали.

Ну, ясно. Ему же тесно в своей однокомнатной квартире. Вдруг придут гости, человек десять? Неужели же ему, бедняжке, тесниться с ними, как в собачьей будке. Как в джонке.

— Но они мне обещали, — накапливал я позиционное преимущество.

— Мало ли что.

— Тогда я буду жить у тебя.

И от неожиданности он не нашел что сказать. Уж если жлоб, скажи, что ты оставил свою квартиру приятелю. Или еще что-нибудь сочини. Но он не сочинил, он просто страдал на том конце провода. Он был и жлоб, и тупица одновременно.

— Если не дашь мне свой ключ, я напишу через посольство отцу и матери. И о том, что ты к ним переселился, тоже упомяну.

— Ладно, — согласился он. — Приезжай.

— Я приеду через час.

— Сегодня?.. Разве тебе негде ночевать?

Он спрашивал. Он интересовался. Он, оказывается, мог рассуждать. Он был на год старше меня, в свои двадцать шесть лет все еще учился в вузе и все никак не мог окончить. Уже десять лет учился, притом ничем не болея и, уж само собой, нигде не работая. В вузике, как говорил он. Крепкий такой Сынуля. Прелесть.

Ужинали в полном составе: Бученков, его измученная сонная жена, его теща и я. И маленький Бученков поодаль в коляске. Жена Андрюхи пыталась сказать мне что-то приятное. Дескать, знаю заочно. Дескать, Андрей говорил о вас много хорошего. И тому подобное. Она хотела быть милой, но ее прямо-таки душил сон. Устает и не высыпается.

Бученков пошел меня проводить. Он спросил:

— Значит, ты будешь ждать, пока Галька выздоровеет?

— Конечно.

Он вздохнул. Скомкал там, в себе, какие-то слова. Потом все-таки решился:

— Олег, ты приходи. Если что, тебя здесь все-таки покормят. Со скрипом, но покормят.

— Ладно.

— Ты смотри на тещу как на комический элемент.

— Я так и смотрю. — Я засмеялся. — Ты сам так смотри.

Он обрадовался поддержке. Вдруг ожил.

— Знаешь, что ей больше всего в тебе не нравится?

— Ну?

— Ты много кладешь в чай сахара.

Сынуля меня не впустил. Он стоял в дверях.

— Держи. — И протянул ключ.

Из квартиры слышалась музыка. И девчачьи взвизги. Разговор получился короткий и жесткий. Он так же любил меня, как и я его.

— Отец и мать уехали месяца на три.

— Значит, и я к тебе въеду месяца на три.

Он сказал:

— Только смотри, чтоб было чисто. Чтоб ни пятнышка на обоях. Понял?

Прежде чем захлопнуть дверь, он некоторое время держал ее приоткрытой. Он считал, что мне очень хочется выпить и порезвиться в их милой компании. И он меня дразнил.

А я был измотан перенасыщенным днем. Я даже не сумел сказать ему какой-нибудь пакости. Насчет его милой компании.

Я добрался до квартиры, ключ от которой был у меня в руках. Я даже ее не оглядел. Сразу уснул.

Глава 6

С утра я пошел на базар — две остановки метро и еще трамвайчиком. Рынок был дорогой. Но хороший: все в наличии.

За гранаты я заплатил безбожно много, но я был к этому готов. Я знал, что такое гранаты, когда вот-вот выпадет снег. У меня болел товарищ еще во времена студенчества. Бученков. И дело тоже было почти зимой. Так что с фруктами я был накоротке.

Я нацелился на одного симпатичного кавказца, но просчитался. Я хотел, чтоб фрукты были регулярно. По дружбе. Я хотел именно подружиться, потому что я не из тех, кто относится к рыночникам с презрением. Рынок — это тоже труд. И труд тяжелый.

Но дружбы не получилось. Кавказец оказался новичком. Он первый раз приехал в Москву. И быстро замерз. И, кажется, меня боялся.

— Холодно, — говорил он. — Очень холодно.

Я постоял около него. Он был мне симпатичен.

— И больше ты не приедешь? Я бы только у тебя покупал.

— Нет. Холодно. Очень холодно.

Погода действительно была будь здоров. Ядреная. Вот-вот разродится снегом. На кавказце была кепка с аэродром. На уши было больно смотреть.

— Ну, до свиданья, — сказал я.

— До свиданья, друг. Холодно. Очень холодно.

Я отнес Гальке фрукты и икру, которую тоже добыл. Я сделал передачу. А сам внутрь не пошел, потому что не хотел риска. Халат я носил под плащом, и он стал слишком грязным.

Вернувшись, я подбил бабки. Подвел итоги. Попросту говоря, сосчитал деньги и понял, что их мало.

В квартире Сынули телефона не было. Я вышел к автомату. И начал обзванивать всю Москву по цепочке. Звонил и, когда получал отказ, просил совета. И они мне советовали ткнуться в такое-то учреждение, давали номер телефона. Ах так. Большое спасибо… И снова звонил. Я искал работу. Такую работу, чтоб временно, потому что прописки у меня не было.

Я знал, что такую работу найти непросто. Но я взял себе за правило звонить по организациям каждый день. Что бы ни случилось. При любой погоде и в любом настроении.

Вечером я стирал халат. Впервые мне стало грустно. Я проголодался, но у Сынули на кухне, разумеется, ничего для меня не осталось. Даже макарон не было, хоть шаром покати. Что такое квартира холостяка, я знал наперед. Телевизор и холод собачий. И грецкий орех в пыли под диваном, гнилой, конечно… Ладно, не гневи Бога, сказал я себе. Не гневи. Ты имеешь жилье. Ты мог его не иметь.

Ночью я проснулся — нервы. Покурил, чтоб унять голод. Глядел в потолок и прикидывал: не беда. Операция — значит операция. Ничего не поделаешь. А потом — Галька выздоравливает. Я уже не упускаю ее ни на минуту, ни на шаг. И мы вместе едем в степи. Года на два. И когда она беременеет, возвращаемся в Москву рожать. Все правильно… А сейчас надо уснуть.

Но уснул не сразу. Раскочегарил воображение. Да и лежать было жестко.

Пройти я прошел. Халат мой сверкал ангельской белизной. Но по этажу с самым свирепым видом носилась старшая медсестра, и к палате я подойти не рискнул. Пришлось околачиваться в конце коридора. У дальнего окна.

Я увидел двух женщин и поманил их к себе. Они тут же подошли. Из ее палаты.

— Как хорошо, что вы гранаты достали, — сказала одна.

— Это ж самый гемоглобин. То, что требуется. Галя морщится, но пьет, — сказала вторая.

А первая пояснила:

— Мы давим ей из зерен сок. Пить гораздо легче, чем есть.