Ледяная могила(Роман приключений) - Жиффар Пьер

Изумленные и раздосадованные посетители начали его уламывать, но он уперся, как баран. Все усилия, все уговоры остались тщетными.

Тогда доктор Макдуф, не терявший надежды поладить с упрямцем, обратился к нему с убедительной просьбой приехать в «Paris-Palace» и повторить свой рассказ вдове погибшего, которой, естественно, захочется поговорить с человеком, видевшим тело ее пропавшего мужа. На это аргентинец очень охотно согласился.

Когда все другие гости уехали, Уррубу нарочно, пошептавшись предварительно с Макдуфом, остался с Мендезом и снова стал убеждать капитана принять участие в экспедиции.

— Ну вот, мы теперь с тобой одни. Мы земляки и друзья и можем говорить откровенно. Скажи ты мне, Бога ради, из-за чего ты упрямишься? Ведь тебе дают три тысячи! Неужели тебе этого мало?

— Никогда и ни за что не поеду я с этим человеком! — решительно заявил Мендез Лоа.

— Никогда не поеду я с этим человеком!  — отвечал Мендез.

— Почему?

— У него дурной глаз!

— Будет тебе ребячиться!

— Нет, сеньор, это не ребячество! Вспомните Хосе Торреса и его судно «Анды». Он тоже был желтоглазый, как и этот. Он тогда меня нанимал, я отказался. И хорошо сделал. Помните вы? Ведь он тогда сгинул. Святая Дева в то время явилась мне во сне и прямо так и сказала: «Не связывайся с людьми, у которых такие желтые глаза!..» Спросите мою жену, она все это помнит.

Уррубу знал все семейные дела Лоа; знал он и то, что капитан собирался выдавать замуж свою хорошенькую дочку Кармен. Приданое для нее было прикоплено очень скудное, и жених был не совсем этим доволен. Очень политично он затронул эту струну родительского сердца, заставив жену и дочь Мендеза залиться слезами, а самого капитана разразиться тяжкими вздохами.

Больше Уррубу решил пока не настаивать, а дать тюленелову возможность подумать, главное же, предоставить жене и дочке Лоа время приналечь на него с капитальным доводом, ломающим всякое мужское упрямство — женскими слезами, перед которыми, как известно, пасовал сам Наполеон.

Вечером того же дня Мендез Лоа предстал перед Эммой Макдуф и рассказал ей о своем приключении. Когда повествование было закончено, к нему вновь обратились с уговорами. На сей раз Пауэлл, хорошо понимавший, как преклоняются люди перед золотым тельцом, сразу повысил предлагаемый куш с трех до пяти тысяч аргентинов. Это было уже целое богатство для скромного рыбака, блестящее приданое для его дочки. Мендез Лоа не устоял. Но вид у него был, как у помешанного. Он, похоже, твердо верил, что «желтоглазые» — настоящие посланцы самого сатаны, направленные нечистым на землю для соблазна и гибели людей.

— Ладно! — вскричал он, дико ворочая своими громадными испанскими глазами. — Будь, что будет!.. Вам нужна моя шкура? Берите ее! Я ее продаю за пять тысяч! Пусть они идут в приданое Кармен! Я знаю, жених был недоволен; ему было мало того, что я даю! Ну, теперь и он, и Кармен будут радехоньки! Ради дочки я пойду к черту на рога! Но помните, лейтенант Уррубу, мое слово: не видать мне больше Буэнос-Айреса! Этот человек ведет всех нас на смерть! Эх, да что говорить, теперь уже дело кончено! Пресвятая Дева и все святители, простите мне это самоубийство! Жертвую собой ради дочки!

Просвещенные янки не могли не изумиться этому странному и дикому взрыву суеверия. Но их радовало благополучное завершение трудного дела. Теперь у экспедиции был надежный проводник, благодаря участию которого время розысков ледяной могилы могло значительно сократиться. А это было в высшей степени важно.

XI

СНОВА К ЮГУ. ТРЕВОЖНЫЕ ПОИСКИ

Как ни спешил доктор Макдуф добраться до области вечных льдов, из Буэнос-Айреса невозможно было отплыть раньше, чем через две недели. Нужно было взять на борт полный груз каменного угля, а перед тем еще провести тщательный технический осмотр всей подводной части судна. Осмотр показал, что корабль нисколько не пострадал за время продолжительного плавания по Атлантическому океану. Это было, конечно, очень утешительно, но для того, чтобы в этом убедиться, потребовалось время, и как ни терзался старый Макдуф нетерпением, ему волей-неволей приходилось смиряться и ждать, понимая, что подобные проволочки совершенно необходимы и неизбежны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Осмотр судна занял неделю, другая прошла за погрузкой угля. Пауэлл, между тем, был весь в хлопотах, устраивая дочь в гостинице «Paris-Palace». Макдуф, не имея возможности работать в своей лаборатории на судне, поселился пока в том же отеле и проводил время в семейном кругу.

Лейтенант Уррубу часто наведывался к профессору, оказывая ему мелкие услуги. Вся семья большую часть времени сидела дома, чтобы избежать проявлений внимания со стороны местного населения, которое, конечно, крайне интересовалось судьбой экспедиции.

Весна наступала медленно; она несколько запоздала в этом году, и опытные моряки предсказывали, что холода затянутся.

— Тем лучше, если зима затянется, — рассуждал профессор Макдуф. — Чем холоднее будет там, тем лучше сохранятся тела во льду.

Правда, под 65° южной широты нечего было опасаться, что трупы оттают — ни зимой, ни даже летом.

Можно было рассчитывать, что поиски роковой ледяной могилы потребуют, вместе с переходом от Буэнос-Айреса до Земли Грэхема, не больше 7 или 8 недель. К тому же в розысках могилы поможет Мендез Лоа, и это несомненно их ускорит. Суеверный аргентинец, вероятно, ни на минуту не забывал о том, что за 5.000 золотых продал душу черту. Но он больше ни разу не возвращался к своим страшным разговорам и вообще вел себя образцово. Из-за него, однако же, вышла небольшая задержка. На 10 сентября было назначено обручение его дочери Кармен, и он непременно хотел присутствовать на этом торжестве. Отказать ему было невозможно, и таким образом отплытие из Буэнос-Айреса поневоле пришлось отложить до 11-го сентября.

Экспедиция тронулась в путь 11-го сентября в 11 часов вечера. Суровые условия плавания в Южном Ледовитом океане вскоре дали себя почувствовать. Но ветра и стужи мало смущали отборный экипаж, состоявший из старых морских волков. В первые дни глава экспедиции был молчалив и сосредоточен, однако вскоре преодолел это настроение и сделался очень общителен. С особой заботливостью относился он к своему молодому другу, ботанику экспедиции Джустусу Квоньяму. Злополучный влюбленный все еще пребывал в самом кислом состоянии духа, и было даже заметно, что ему день ото дня становилось все хуже и хуже. Его черная меланхолия все усиливалась, и во время пребывания в Буэнос-Айресе за ним приходилось даже присматривать: возникло подозрение, что его неудержимо тянет на родину, к мучительнице его сердца, и что в один прекрасный день он не совладает со своими чувствами, сядет на первый попавшийся пароход и умчится в Филадельфию.

Но когда, наконец, тронулись в путь, Квоньям несколько оправился и отвлекся от мрачных дум. Этому отчасти способствовал Макдуф, сосредоточивший на нем свои дружеские и врачебные заботы, отчасти — текущие работы по ботанике и роль переводчика, которую ему пришлось на себя взять. Мы уже упоминали о том, что из всего состава экспедиции только он один свободно говорил по-испански, и потому все объяснения с Мендезом Лоа велись через него. Это их сразу сблизило между собой. До прибытия к Земле Грэхема Мендезу Лоа нечего было делать на судне. Он был совершенно свободен и, изнывая от скуки, весьма охотно болтал с ботаником, описывая ему в величайших подробностями охоту на тюленей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Макдуф большую часть времени проводил в лаборатории. Он обычно наглухо запирался в ней со своим неизменным Манфредом Свифтом. Что они делали там вдвоем, о чем говорили, — этого никто не знал.

День за днем продолжался долгий путь. В одну темнейшую ночь с судна увидели вдали яркий огонек. Это был маяк Аньо-Нуово, — последний светоч цивилизации, мелькнувший перед экспедицией. С этого момента она вступала в дикую полярную область. «Эмма Пауэлл» теперь держала курс от мыса Горна к Шетландским островам. Начались буйные ветра, судно жестоко трепало, и непривычные к морю члены экспедиции терзались морской болезнью. Особенно доставалось от нее несчастному зоологу Гардинеру, чье состояние начинало внушать тревогу.