Малохольный экстрасенс - Анатолий Дроздов

– Нет.

– Значит все впереди. Хорошо, что у вас хоть хватило ума объявлений в газетах не давать. Проводите меня.

В прихожей гость сам снял шляпу с вешалки, но надевать ее на голову не стал – так и вышел за порог со шляпой в руке. По темной и пустынной (это было странно, в последние дни люди здесь дежурили даже по ночам) лестнице они спустились вниз. У подъезда стояла машина незнакомой Панову марки, большая, темная, тускло поблескивающая в свете дальних уличных фонарей (ближние, как обычно, не горели). Гость нажал кнопку на дверце, и та распахнулась. "Не запирает", – невольно удивился Панов.

– Незачем. К моей машине, – гость сделал ударение на слове "моей", – даже не подойдут. – Он бросил шляпу на заднее сиденье и повернулся к нему.

"Мысли он что ли читает?" – удивился Панов.

– Мысли, уважаемый Дмитрий Иванович, читать совсем не трудно, и это самое простое, чему вы сможете научиться, если хотите. Тем более, что люди мыслят так стандартно, – спокойно промолвил спутник Панова и протянул ему руку. – Прощайте. Пока… И мой вам совет: не ходите в церковь! Не поможет. Такие люди, как вы, не воспринимают посредников между собой и Богом.

Дав такой странный в эту минуту совет, гость сел за руль автомобиля и захлопнул за собой дверцу. Мягко, почти бесшумно заработал мотор, и тут вдруг плавно и быстро опустилось стекло на дверце водителя.

– Возьмите!

Гость держал что-то в руке, и Панов не сразу сообразил что. Это были деньги: толстая пачка сто долларовых банкнот, перехваченная посередине тонкой белой резинкой.

Он отступил на шаг и замотал головой.

– Зря. Скоро они вам понадобятся. Тогда это.

Пачка исчезла и вместо нее появилась прямоугольная белая карточка. Панов осторожно взял ее. На карточке были только цифры – больше ничего. Цифр было много и первые – заключены в скобки – код не только города, но и страны…

Когда же он оторвал взгляд от них, ни у подъезда, ни даже на далекой улице никакого автомобиля уже не было…

7.

Визит таинственного гостя не выбил Панова из привычной колеи – слишком много у него было работы, чтобы долго думать над мало понятными явлениями; он и не думал. И даже шар свой шершавый, получивший столь уничижительную оценку пришельца, по-прежнему таскал с собою – привык. В эти же дни он познакомился еще с двумя своими "коллегами".

История с Вогесом, видимо, дошла и до них: оба предварительно позвонили и попросили о встрече. Первым заявился молодой человек, весь какой-то дерганый и, судя по лицу, крепко пьющий. Он долго занудливо выпытывал у Панова, как тот работает; особенно его интересовало лечит ли он по фотографии, телефону или с помощью "заряженных" писем и брошюр. Панов отвечал скупо и односложно; дерганый ему не понравился и охоты откровенничать не было. Кончилось все тем, что он заверил "коллегу", что ни по фотографии, ни каким-либо иным способом на расстоянии он лечить не собирается – неприятный гость ушел от него довольный.

Вторым оказался старичок, маленький, шустрый и весь какой-то мохнатый, словно леший. Он и жил, как леший, считай в лесу – в крохотной лесной деревушке недалеко от города. Старичок оказался травником и шептуном (так он отрекомендовался), к тому же веселым – Панову он приглянулся чуть ли не сразу. Лесовичок не отказался ни от чая, ни от коньяка; раз за разом опрокидывая рюмку в мохнатую щель рта, он шумно крякал, и видимая из-под волос часть его лица (вся в мелких паутинистых морщинках) розовела на глазах.

– Я, Димитрий, людей сейчас редко пользую, – рассказывал лесовичок, со вкусом закусывая им же принесенным соленым груздочком (речь у старичка была какая-то древне-книжная, к тому же говорил он не по-местному окая), – от людей беспокойство и шум, стенание и скрежет зубовный – мне это уже тяжко. Я теперь с коммерцией больше занимаюсь. Люди добрые фирмы пооткрывали, компьютеров всяких поставили, а нечистой силы все одно боятся. Вот и зовут меня гонять. Пожалте…

– И как это? – полюбопытствовал Панов.

Лесовичок вдруг вскочил, закрыл глаза и быстро-быстро забормотал нечто непонятное. Затем несколько раз крутнулся на месте, открыл глаза и внезапно быстрыми-быстрыми и какими-то паучьими движениями рук стал хватать в воздухе нечто невидимое; причем казалось, что это невидимое сопротивляется и рвется из его рук, а он подбирал это нечто скрюченными сухонькими пальцами, потом стал мять в ладонях, не переставая при этом ожесточенно бормотать. Панову сделалось жутковато. А старичок вдруг также внезапно, как и начал, прекратил свое бормотание, шлепнулся на стул и ловко опрокинул в рот заботливо наполненную Пановым рюмку.

– И много вы так… собрали? – вновь полюбопытствовал Панов, приходя в себя.

– Много, – лесовичок захихикал. – Нечистый, Димитрий, вот здесь, – он постучал сухим пальцем по груди, – в душе людской. А отсюда его только священник может изгнать, да и то не всякий – я таких и не встречал почти. В помещениях нечистому откуда взяться, тем паче в городе. Хотя водою святою их покропить, порою, и не бесполезно, – старичок вновь потянулся к рюмке.

– Значит дурите народ? – без обиняков спросил Панов.

– Дурю, – охотно согласился лесовичок. – Отчего не дурить, когда они сами того хотят? Грех это небольшой, а вот деньги за него дают хорошие. Я, милый ты мой человек, на этом деле троим детям в России помощь оказываю – без меня бы они там сейчас на одном хлебушке с молоком жили бы – да двух внучек в институтах держу. А в институтах тех, помимо прочего, за науку платить надо – не казенное заведение.

– А дети ваши науку не переняли? – не отставал Панов. – А то бы как славно сейчас жили бы!

– А-а! – досадливо сморщился старичок. – В мать они пошли. А покойница, прости меня Господи, глупая женщина была. В партию эту вступила, на собраниях выступала и детей туда же потащила. Меня все малахольным перед ними выставляла, темным. В церковь, видишь ли, ходит, блажененький. Они меня и сейчас таковым считают. Поэтому я и уехал сюда и живу в отдалении от чад своих. Старушку вот себе нашел хорошую, опрятную, живем по-малу…

– А от денег не отказываются? – старичок Панову нравился все больше.

– От денег – нет, – лесовичок снова захихикал. – От денег, тем паче дармовых, хороший ты мой человек, никто не отказывается. Приезжают. Подарки привозят, на мои же деньги купленные, почет и уважение оказывают. А мне и приятно. Знаю, что как помру, и хоронить все приедут – за папашиными деньгами. Слетятся…

К концу застолья лесовичок развеселился настолько, что запел, да так заразительно, что Панов и, заглянувшая к ним на кухню жена, невольно подтянули. Лесовичок попытался и сплясать, ловко вытанцовывая вокруг дородной супруги хозяина, но та оказалась слишком неповоротливой и неумелой – скоро смущенно шлепнула на табуретку. Вечер, одним словом, удался.