Двенадцать поленьев - Николай Григорьев

 Короче сказать, приказали мне, старому моряку, расчистить кораблям дорожку. Дали мне для этого отряд лёгких тральщиков, самого поставили комиссаром.

 Собрал я краснофлотцев.

 — Ну, — говорю, — ребята, забирай невода, пошли в море рыбачить.

 И объясняю, что не рыбку будем ловить, а морские мины — действовать надо осмотрительно.

 Эти мины висят в воде, всё равно как воздушные шарики на привязи. Под каждой миной — донный якорь. А привязь отмерена такой длины, что снаружи мину и не видать. Даже небольшой корабль проплывёт над головой мины, не задев её. Эти чёрные шары караулят крупную добычу: крейсеры, линкоры, транспорты.

 Ещё раз я напомнил ребятам, что работать в море надо осторожно, но бояться нечего: мы на тральщиках поверху плаваем, а мины в глубине сидят.

 Вышел мой отряд в море. А дело уже к зиме было — ветер — так и сечёт по лицу, по рукам, даже под бушлаты к тельняшкам забирается. Краснофлотцы только покрякивают да ёжатся.

 — Ничего, — говорю, — на работе согреемся, ещё жарко будет!

 А волну развело баллов никак на восемь, на девять...

 Трудно работать, когда корабль пляшет на волне, да и тебя заставляет чечётку выплясывать. Но дело есть дело. Спустили мои кораблики тралы — эти самые невода — и поплыли рядышком.

 Гляжу — сразу и добыча. Подсечённая тралом, всплыла мина — словно большой чёрный мяч из-под воды выпрыгнул.

 С тральщика по ней из пулемёта: «Тра-та-та-та!»

 Бухнул взрыв, вскипело море — и мины нет.

 Ещё мина позади другого тральщика.

 Там её какой-то меткий стрелок щёлкнул из винтовки.

 Пошла работа! Грохот в море, столбы воды и пены над волнами.

 А я со своего катера за краснофлотцами приглядываю. Выравниваю корабли, чтобы шли намеченным курсом.

 Вдруг на одном из тральщиков на мачте сигнал:

 «Терплю бедствие».

 «Что там, — думаю, — такое?» Спешу выяснить.

 Приказываю вздёрнуть в ответ остренький красный флажок с белым глазком. Это значит:

 «Ясно вижу».

 Затем другой флажок:

 «Иду на помощь».

 Развернулись — и полным ходом на катере к тральщику.

 А оттуда кричат в рупор:

 — Не приближайтесь! Опасно!

 «Ладно, — думаю себе, — кричите, я постарше и поопытнее вас», — и подошёл вплотную к кораблю.

 Перепрыгнул к ним на палубу.

 А на людях лица нет. Мечутся в испуге — то сюда, то туда.

 — Что случилось? — кричу.

 А мне в ответ — тоже криком:

 — Бродяга пристала! Не отвязаться!

 Я так и обмер. «Бродягами» у нас окрестили мины, которые, сорвавшись с якоря, всплывают на поверхность. Это бывает после штормов. Носятся по морю, бродят...

 И вот она, эта бродячая смерть, у борта корабля.

 Тральщик пляшет на волне, и мина рядом пляшет. Да так близко, что её расстрелять нельзя: вместе с миной и корабль взлетит на воздух.

 — Багры! — кричу. — Баграми её оттолкните! — И сам за багор.

 С кем-то вдвоём упёрлись баграми в чёрный шар.

 — Осторожно, — говорю, — друг, по рогам не стукни её, осторожнее, осторожнее... Теперь толкаем; в сторону её, в сторону, подальше от борта...

 — Есть, товарищ комиссар, — твердит, обрадовавшись, краснофлотец с багром. — Кажись, избавились от смертушки...

 А мина вдруг застопорилась. Не желает больше слушаться багров. Словно кто привязал её к кораблю!

 Что за напасть такая! Гляжу на воду, вглядываюсь вглубь — так и есть: под водой словно струна темнеет между кораблём и миной.

 — Минреп! — невольно вырвалось у меня.

 Вы, может, не поймёте, а моряки-то сразу поняли. Минреп — это привязь, канат, который держит плавучую мину на якоре. А бродяжка этим своим хвостом как-то сумела зацепиться за корабль.

 — Минреп! — кричу, а сам не выпускаю из рук багра — удерживаю мину на расстоянии. Вдвоём стараемся, вместе с краснофлотцем. — Надо, — кричу, — перерезать минреп! Живее, ребята!

 Нашёлся смельчак. Скинул шинель, разделся на ветру и — с разбегу шлёп в море.

 Сомкнулась над ним ледяная вода.

 Выплыл, молотит по воде ногами, чтобы согреться, ухватился рукой за минреп, да, вижу, плохо парню, синеет... Не успели ему и нож подать, как самого пришлось вытащить. Завернули его в тулуп — и в каюту.

 — Держи-ка! — Я передал свой багор старшине тральщика.

 Начинаю сам раздеваться. Сам решил нырять.

 А тут — машинист. Вылез из трюма грязный, просаленный, показал белые зубы.

 — Меня, — говорит, — мороз не возьмёт. Я салом смазанный. Давай, комиссар, нож!

 Ножик взял в зубы, разбежался — и бух в воду.

 Ну и пловец, гляжу. Любо поглядеть, как рыба! А минреп пересёк с одного маху, только нож блеснул лезвием.

 Тем временем спустили шлюпку. Ребята на шлюпке, придерживая мину за оставшийся у неё хвостик, оттащили подальше от корабля. А уж расстрелять её ничего не стоило.

 Вот и всё, что случилось с нами в море.

 После этого, уже без приключений, мы расчистили дорогу кораблям.

ПРОЗРАЧНЫЙ ДОМИК

По-разному называют артиллеристы этот домик: кто говорит — «прозрачный», кто говорит — «воздушный». А сапёры, которые домик построили, назвали его «Стой — не шевелись».

 Дело было летом, в лагере. Артиллерист я молодой, попал в лагерь первый раз. Слышу кругом все эти разговоры про домик, а сам только глазами хлопаю: ничего не понять.

 — Что, — спрашиваю, — за домик? Где такой? Хоть бы поглядеть.

 А товарищи посмеиваются:

 — Попадёшь на стрельбы — узнаешь!

 Не стал я приставать с расспросами. Знаю своё дело, несу солдатскую службу.

 Пришло время стрельб.

 Приехали на место.

Гляжу — поле передо мной, конца-края нету. Трава, луговые цветы, тут и там кустарник — даже в глазах зарябило.

 Объясняют мне:

 — Это полигон. Ещё с ночи вокруг поля караул выставлен, чтобы случаем не забрёл сюда грибник или какой отдыхающий.

 А тут уже и пушку выкатили на позицию.

 Команда:

 — По местам!

 Бросились ребята к пушке. А меня командир наводчиком ставит, мне наводить пушку на цель. Боязно с непривычки, но говорю себе: «Не робей, Ваня, покажи, что не напрасно тебя зиму учили...»

 И тут показывает мне командир домик в поле. Далеко, у самого леса.

 — Рассмотрите, — говорит командир.

 Рассматриваю. Чистенький такой домик, беленький, с красной крышей.

 — По домику!

 И командир даёт команду стрелять.

 Навожу я пушку, а домик жалко. «Эх, — думаю, — конец тебе, домик, пришёл. Разлетишься ты сейчас в щепки!»

 Заложили снаряд.

 — Огонь!

 Дёрнул я за шнур, грохнула пушка... Смотрю — устоял домик.

 Ишь ты, мал, да крепок! Не деревянный, видно, а кирпичный.

 Ещё снаряд заложили. Прицелился я, выстрелил.

 Стоит домик.

 В третий раз ударил... Стоит. Никакого последствия.

 «Что-то крепкий уж очень, — думаю себе. — Не из гранита ли сложен? Кирпич бы уж развалился».

 Тут я раз за разом пустил три снаряда. И гранит раздолблю!

Смотрю в бинокль — и глазам не верю... Хотя бы царапина на стене, хоть бы кусок штукатурки обвалился!..

 — Стрелять не умеешь, — зашептали вокруг меня товарищи.

 — Все снаряды мимо...

 А я чуть не плачу.

 «Ах ты, дрянной домишко! Да я ж тебя...»

 Но командир не дал больше стрелять.

 — Отбой!

 И побрели мы к домику. Командир впереди шагает, я следом иду. А рядом со мной товарищи — молчат, насупились.

 «И чего, — думаю, — смотреть? Зачем идём? И без того видно — никуда я не годный наводчик...»

 Вдруг кто-то из ребят схватил меня за руку:

 — Гляди! Командир-то...

 Я и рот разинул.

 Командир наш сквозь домик прошёл. Не в дверь, а прямо через стену. И опять белая стена.

 Мы переглянулись.

 — Давай на помощь, ребята. Тут что-то неладно!

 И пустились мы во весь дух выручать командира.

 Подбежал я к домику, гляжу... А он знаете из чего?

Из верёвочек. Навешены густо верёвочки, с бантиками из мочалы. Сверху всё красным покрашено, пониже белым... Никакого и домика нет — одна занавеска.

 Раздвинул я руками верёвочки. Ребята за мной.

 А тут, позади занавески, — яма на яме, яма на яме.

 — Видите? — сказал командир. — Это всё ваши снаряды. Все по домику. Все в цель. Ставлю вам за стрельбу отлично.

 — Товарищ командир... — забормотал я. — Да как-же это всё? Для чего занавеска?

 А командир и говорит:

— Это самая прочная стена — крепче деревянной, крепче каменной: пролетел снаряд — и опять верёвочки сошлись, опять домик целый. А ставить бы здесь настоящие дома — так на наших артиллеристов не напастись. Ведь как стреляют: пострелял — и дом долой, пострелял — и дом долой. Ну-ка, сколько домов надо на всех?

 Я прикинул в уме: да, надо целый город выстроить.