Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3) - Александр Кононов

- Нет. Не тороплюсь.

- Тогда слушайте! Я предлагаю вам буквально золотое дно. Номер журнала стоит пятнадцать копеек, третья часть идет вам, десять копеек сдаете в кассу. На Невском в хороший день удается сбыть до пятидесяти экземпляров. В таком случае сколько вы получаете на руки? Неплохо?

- Боюсь, это мне не подойдет.

- Вы аристократ?

- Какой еще там аристократ...

Девушка теперь, конечно, уже оделась в швейцарской. Ушла, и он ее больше не встретит. Бывают же такие лица, не очень заметные, а если заметишь их, потом не забудешь.

- Аристократ духа! - Студент засмеялся. - Я видел вас на семинаре Юрия Михайловича. Мы оба с вами голубой крови.

- Продавать журнал... Это у меня просто не получится.

- Я сказал "продавать"? Нет, я сказал "распространять". Речь идет о распространении студенческой прессы. "Наш путь" - орган передовой мысли.

- Тогда почему его не закроют?

- О! Это слова по существу. Они вполне резонны. Но не торопитесь, коллега: его еще закроют. А пока возьмите-ка у меня этот номер. Ознакомьтесь дома с ним. Подумайте. Мы встретимся на семинаре Юрия Михайловича, и вы дадите мне ответ.

8

Поселился Григорий Шумов на самом краю Васильевского острова, у Черной речки.

Вода в речке и на самом деле была черная - то ли от торфа болот, среди которых совершала она долгий свой путь к Петербургу, то ли от стоков фабрик и заводов, выстроенных неподалеку.

За Черной речкой начинался другой остров - Голодай, даже по названию своему - место невеселое.

Жилые дома отапливались здесь дровами, освещались керосином, заселялись больше мастеровым людом. И квартиры в них были недорогие.

Именно по этой причине Шумов и решил снять комнату в одноэтажном домике, выходившем на земляную, огороженную бревнышками набережную.

Стоять бы такому домику где-нибудь в Калуге или в Лебедяни. Да и на селе он не был бы чужим: деревянные его стены почернели от долголетия, наличники на окошках повыкрошились, ворота покосились.

У ворот Гриша увидел молодую женщину в ситцевом платье, с накинутым на плечи пуховым платком; она стояла совсем по-деревенски - сложив руки на груди и глядя на улицу.

Гриша невольно замедлил шаг - так она была хороша и с такой безнадежностью смотрела прямо перед собой большими черными глазами.

У него сжалось сердце. Чем обидела судьба эту красавицу?

Марья Ивановна, хозяйка трехкомнатной квартирки, в которой поселился Гриша, ответила на его вопрос коротко, и как-то нехотя:

- Эта то? Даша, жена мастера со швейной фабрики, они тут, во дворе, живут.

Марья Ивановна, крошечная и необыкновенно подвижная старушка, жила тем, что сдавала все три комнаты, - с мебелью и самоваром - жильцам, а сама обитала на кухне, в пространстве между русской печью и ситцевой занавеской.

Соседями Гриши оказались: за одной стеной - портниха-эстонка, существо одинокое и безмолвное, а за другой - токарь Трубочного завода Тимофей Шелягин.

Виктория Артуровна - так звали портниху - отнеслась к появлению Гриши сурово, смотрела на него молча белесыми беспощадными глазами и даже на "доброе утро" не отвечала. Впрочем, скоро выяснилось, что она глуховата.

С Шелягиным Гриша познакомился не сразу.

Однажды, уже поздним вечером, токарь чуть слышно стукнул в Гришину дверь, вежливо извинился за беспокойство и попросил книжечку - почитать.

- Пожалуйста! - обрадованно воскликнул Шумов.

Токарь ему нравился: одетый с той несколько даже щеголеватой опрятностью, которая вообще отличала коренных питерских пролетариев, сухощавый, с пристальными, зорко глядевшими сквозь очки глазами, с аккуратно подстриженной бородкой-клинышком, он мог бы сойти и за рабочего, и за учителя. Только очки у него были в железной оправе - учитель таких не надел бы.

- Вот, - слегка конфузясь, показал Гриша на свой стол, где лежали книги (их было очень немного), - Леонид Андреев, Анатоль Франс... Ну, а тут учебники, вам неинтересно.

Шелягин осторожно взял со стола самую толстую книгу. Эти была "Политическая экономия" Туган-Барановского, университетский курс.

Он подержал ее, не раскрывая, на темной от металла ладони, покачал, как бы взвешивая, и вдруг рассмеялся беззвучно:

- Резвый господин! Как он тут с Карлом Марксом разделался, в одночасье, на полстраничке петитом.

Гриша не мог скрыть свое удивление:

- Вы читали "Политическую экономию"?!

- Пришлось как-то... - ответил Шелягин, - случайно, на досуге. А чего-нибудь другого, подходящего для нашего брата, не найдется?

- Всё тут, - виновато развел руками Гриша и, заметив взгляд, которым токарь внимательно окинул комнату, добавил: - Нет, книжного шкафа у меня нет.

Не только книжного - никакого шкафа в комнате не было. Вся обстановка, кроме стола, состояла из старенького, должно быть, столетнего комода, двух стульев и обитого продранным сатином дивана, служившего Грише постелью.

- Ну что ж... Спасибо, почитаем Анатолия Франса, если позволите, проговорил токарь и ушел, тихонько прикрыв за собою дверь.

Через неделю он вернул Франса и книг больше не спрашивал.

Марья Ивановна рассказала Грише о Шелягине более охотно, чем о Даше: человек Тимофей Леонтьевич непьющий, женатый, семья у него проживает в Тверской губернии, он туда деньги шлет. Ничего, хороший человек, аккуратный.

Все жильцы у Марьи Ивановны были хорошие, все аккуратные, всех она хвалила.

Но особенное расположение она почувствовала к новому постояльцу. Причины тут были две: требующая чьих-то забот явная неопытность в жизни Григория Шумова и то, что он без споров согласился платить за керосин отдельно. С испокон веков керосин вместе с дровами и самоваром входил в общую квартирную плату. Но кто ж его знает, сколько студент просидит ночью за книгами?

Шумов спорить не стал: прост.

Нравился он Марье Ивановне и своей уважительностью: не позволял ей вносить самовар к себе в комнату, сам шел на кухню.

Уважительность Марья Ивановна оценила, но тут же про себя и посетовала: получался урон разговору.

До сих пор она приносила к жильцам самовар и, поставив его на стол, уходила не сразу - всегда ведь найдется, о чем поговорить.

А теперь она еле успевала задать новому жильцу всего-навсего один какой-нибудь вопрос. Есть ли у Григория Ивановича сестрицы? Нету сестриц. Она жевала бескровными губами, сочувственно кивала головой, а жилец, пожалуйте, уже успел уйти в свою комнату. В другой раз спрашивала: правда ли, что студенты - против царя?

- Вопрос щекотливый, - засмеялся Шумов и опять ушел к себе, опять разговора не получилось.

Щекотливый, видите ли, вопрос. Небось и он, новый жилец, против царя, вот и вопрос щекотливый.

А новому жильцу уже приходилось задумываться: чем он в недалеком будущем будет платить за квартиру и за тот же керосин?

Деньги, заработанные Шумовым за целый год, такая, казалось бы, солидная сумма, таяли с быстротой, которую никак нельзя было предвидеть.

Дороговизна! Цены на все росли со дня на день. Уже появились очереди у мясных, у булочных... Приходилось рассчитывать: поехать в университет на трамвае или пройтись пешком.

Пора было, значит, позаботиться о заработке.

Уроки? Это единственное, что умел до сих пор делать Шумов.

Но какие же уроки мог найти он в столице, не имея ни друзей, ни знакомых!

Здесь обжитыми гнездами существовало многочисленное племя "вечных студентов", - не первокурснику Шумову состязаться с этими испытанными мастерами репетирования.

Он - не сразу, правда, - но довольно скоро разглядел оборотную сторону пресловутой университетской "свободы".

Это правда: никто не заставлял студента посещать лекции. Никто его не опекал: хотел он сдавать экзамены - сдавал, не хотел или не успевал - мог отложить на следующий год.

Были среди студентов любители кочевать с факультета на факультет. А были и такие, что на одном факультете сидели по десятку лет. Никто и не думал их исключать - платили бы только аккуратно за право ученья.

А что число вакансий в каждом учебном заведении было строго ограниченным и что, стало быть, застрявший на первом курсе студент кому-то загораживал вход в университет, - об этом ни печалиться, ни заботиться никому не приходило в голову.

Впрочем, нет, забота проявлялась. И довольно своеобразная.

Все чаще в газетах правительственного лагеря - не только в мало распространенных (их даже газетчики не продавали) погромных листках, таких, как "Земщина", "Колокол", но и в несколько более пристойном "Новом времени" - стали появляться решительного тона статейки о нездоровом избытке интеллигенции, о том, что совсем не к чему увеличивать в стране число людей с высшим образованием: это чревато последствиями.

А в таком случае, зачем торопить "вечного студента"? Пусть сидит по десяти лет на каждом курсе!

На какие же средства жил такой студент? Если имелись в наличии состоятельные родители, то ответ ясен сам по себе. А если их не было? Тогда "вечный студент" зарабатывал на жизнь уроками, "успешно исправляя тупых и ленивых" (так и в газетах о том объявлялось, чаще всего - на последней странице "Биржевых ведомостей"), или занимался перепиской театральных ролей, заполнял статистические карточки в городской управе...