Мельник ностальгии (сборник) - Антонио Нобре

Коимбра, 1888-1889-1890

Саудаде

Тоска – «саудаде», тоска – ностальгия,Печальное слово!Гаррет так любил эти звуки благие,Как память былого!

По деве с Мондегу, с Мондегу родного,Тоска без концаЛилась, выливалась из глаз у немого,Из уст у слепца.

Тоска – ностальгия! Она вышивала,Слеза на ресницах…Трудясь над приданым, она напевала,О птицах, о птицах…

Тоска! Как любила она напевать,Идя от новены…Смотрите: похожа на Божию Мать:Черты вдохновенны!

Тоска-ностальгия меня настигаетПод шелест дождя:«Тот, кто напевает, беду напугает»[33],Я пел, уходя…

«Студент – твой Виржильу, во Францию доляЕго увела!Не плачу, его задержаться неволя,Ах, мне бы крыла….

«Сто рек, эти реки шумливы и скоры,Меж нами легли…За теми горами другие есть горы,Другие вдали!

«Ах, годы разлуки промчатся, промчатся,Вернётся учёным,И в церковь святую пойдём мы венчатьсяС моим наречённым!

«Виржилиу – ангел; как я – он высокий,Замру, вспоминая…Его поцелуи… Исполнятся сроки,Ах, Матерь Святая!

«Любовь – утешенье, венчанье на царство,От скуки заклятье!Любовь – та болезнь, от которой лекарствоЛишь смерть иль объятья.

«Хотела сказать о любви у вербены:Лишь имя шептала…Ирене молчала (Зовусь я Ирене)И вся трепетала.

Как шёл он к калитке, луна голубела…«Останься», – шептала.Ах, эти глаза! Я всегда их робела…И смотрит устало!

«Ах, профиль Терезы в заветной тетради,Вечерняя синь…О, сумерки в Лáпе, о ночи в Эштрáде,Шопáл и Жарди́нь!

«Глаза, как провалы, лицо восковоеМне видится снова!И голос Виржильу, ах, слаще он вдвое —Из мира иного!

«Тоску изливаю в молитвах и пенях:Прошу одного…Горят мои свечи, и я – на коленях…Но нету его!

«Рождались деревья, росла вместе с ними,Как прутик, легка!Засохли деревья, сменились другими…Ах! жизнь коротка!

«Ты, речка любови, течёшь из Портéлы,Впадаешь ты в море,Не видишь ли парус? Не видишь ли белый?На вольном просторе…

«Мондегу, летишь ты горами и чащей,Вдоль пашен, полей.Мондегу приливов, стремнины журчащей,Больших тополей!

«Но, ах! Мой Мондегу, певучий, любимый,В тени бересклетаПриходит – уходит, всё мимо, да мимо,И нет мне ответа….»

Париж, 1894

Путешествия по моей земле

Смотрю на угольки в жаровнеИ вспоминаю, всё любовней,Деньки, когда я был юнцом;И счёт часам в мечтах теряю:Поездки[34] наши повторяюПо Дору[1] старому с отцом.

Какие чудные вояжи!Сложив пожитки в саквояжи,С рассветом мы готовы в путь.– Прощайте! Коротка разлука,– Адеуш[35]! – колокольцев звукаНу как теперь не вспомянуть?

Катилась день и ночь карета,Звенела в переливах цветаОт света пьяная земля.О, Боже! Было всё так ново:И запах луга травяного,И лёт неспешный журавля.

Тока и ветряки, сараиИ замки – всё в себя вбираю,Что мимо движется в окне..Пейзаж возвышенный и милый,Как чреву, что меня носило,Тебе обязан всем во мне.

На проводах вблизи усадебЛюбились в месяц птичьих свадебИ трясогузки, и щеглы.А реки, тихие в долине,У моря пенились в стремнине,Гривасты, взбалмошны и злы.

Под солнцем – злато кукурузы!Там пахарей пестрели блузы:Внеси навоз, добавь золы,Соху готовь, да помни сроки…На целине звучал далёкийПротяжный рёв: «Эгей! Волы!»

Когда ползла карета в гору,Скрипя и жалуясь, в ту поруКрестьян встречали мы; чуть светПоднявшись, ждали у обочин.Я грустен был и озабочен,И долго им глядел вослед.

Их облик робок и смиренен,Скорее жалок, чем степенен,Как с горечью я отмечал.Снимали молча шляпу или«Благословен Господь!» твердили,«Да славится!» – я отвечал.

И мягко сумерки спадали,Ещё закатом рдели дали,И плакал ледяной родник.Кто Траз-уж-Монтеш[2] позабудет?Шум родника здесь жажду будит.Пробившись сквозь густой тростник.

И вот – подъём на тракт Новелаш[3],Здесь толстый красный КабанелашВручал мне вожжи и при томШутил, что кони упросили:Со мной они довольны были,Я их не мог стегать кнутом.

Гостиница за поворотом,Стремимся мы к её щедротам:Дом славный, звался он Казайш[4].Приветны доны Аны взоры:«Чего хотят мои сеньоры?»Бифштекс божествен, хлеб свежайш…

«Садитесь, кушанья простыли».Ох, блюда вкусные, простые,Смеялось на столе вино,В часах кукушка куковала…Но Кабанелаш входит в залу:«Идёмте, в путь пора давно».

Я видел, как на небосклоне,У португальской ночи в лонеСветило яркое зажглось,И светом предрекло бесстрастным:«Поэтом будешь и несчастным!»Так сказано, и так сбылось.

Мой бедный Принц, о чём мечтаешь,В каких ты небесах витаешьПод сенью звёздного шатра?Или, рождённый трубадуром,Любовным мучишься сумбуром:Любови первой – грусть сестра…

И вновь на землю тени пали,В плащах согревшись, люди спали.Бывают ночи так свежи…Я спать не мог, о, Бога ради!Ведь дальше, там, на Тровоаде[36]Порой случались грабежи!

Разбойники! Мечта мальчишки!Плащ, пистолеты: всё, как в книжке,Я б путникам не угрожал,Зла против них не умышлял бы,А милостыней оделял бы,Подвешенной на мой кинжал.

Что ночь – светлей луны сиянье,Под слёз её очарованьеКарета всё катилась в синь.И к полночи всенепременноВ село въезжали мы надменноПод звон бубенчиков: «Тлинь-тлинь».

Наш дом среди большого садаСиял огнём, как для парада,Смущённо отступала мгла.Казалось, что со всей округиСбежались со свечами слуги,И бабушка с улыбкой шла.

О, Иисус! Тут не до скуки!«Что за глаза, какие руки!О, Боже!» – слёзы из-под век…Объятия, вопросов мореИ восхищение во взоре,Как будто я здесь не был век.

«Скажи, а как твои занятья?Хотела бы тебя видать я Учёным!Смог бы отдохнуть.Устал в своей Коимбре, бедный?Цветочек мой, худой и бледный!Уж не любовь ли нудит грудь?

Пойдём-ка, отдохни с дороги», —И наставленье на пороге:«Смотри: со светом не уснёшь!»А в комнате в часы ночныеУютно, простыни льняные…О, запах льна, он так хорош!

Вода для умыванья плещет,А всё во мне уже трепещет,Я мысленно стихи пишу.«Мой мальчик, помолись в постели,Свет не забудь же, в самом деле…»«Ах, бабушка, уже гашу!».

Притворно, для родных, зевая,Я книзу проносил, скрывая,Гаррет[37], о, страсть моя! Читал…Чуть погодя, мольба всё та же:«Цветочек, ты не слышишь даже!Свет погаси, ведь ты устал!»

«Гашу, гашу!» – спешил с ответом,А всё читал; перед рассветом —Вновь бабушка: «Ответь, ты спишь?»Я спал, рассвет вставал, желтея,Мне снились тётя ДоротеяИ милый Жулиу Диниш[38].

О Португалия родная,Эпоха детства озорная…Я на чужбине всё сильней Люблю вас!Не имел наследства,Не знавший путешествий детстваИль бабушки – под стать моей!

Париж, 1892

Чёрные фиги

– О, вы, зелёные смоковницы, что плачутПо всем путям, людьми от века нелюбимы!И новобрачные под ваш шатёр не прячутЛюбви бесценный дар от нас, идущих мимо.

– Зелёные фиги, зелёные фиги,Пускай говорит!Любовь ваши кроны у старенькой ригиВ эдем претворит!

– Весь мир не терпит вас, от мала до велика,Пичуги гнёзд своих в ветвях у вас не вьют.И место, где вы есть, и сумрачно, и дико,И грязь, и лужи там, а вовсе не уют.

– Одну посадите вы мне над могилой,Запомните ж вы!Пусть фиги чернеют, как траур унылыйУ бедной вдовы!

– Ваш запах тягостен и вреден обонянью,Противен всем вокруг, и не о знати речь…Крестьянин, нос зажав, меж вас проходит раньюИ ввечеру он в печь – не вас несёт зажечь.

– Ваш запах, как ладан (не знаю душистей!),Ну, как не ценить?Ах, если б для милой на тонком батистеЕго сохранить…

– Костлявые, в тряпье зелёном и без кожи,К нам ветви тянете, а вид ваш озабочен…О милостыне вы нас просите, похоже,Как нищие, что ждут прохожих у обочин!

– Ах, нищим подобны, и спины вы гнётеПод грузом плодов!Никто не подаст вам, вы – нищим даётеОт ваших трудов…

– О, горе вам! гниёт упавшая лесина,И плотник не придёт использовать её.Для виселицы лишь подходит древесина,И вешают на ней презренное ворьё.

– Ещё клеветы я глумливей, – о, Боже! —Не слышал досель!Из фиги хочу себе брачное ложе!…Потом колыбель.

– Друзей у смоквы нет среди других растений…А капли чёрных фиг средь голизны видней, —Они, ведь, капли слёз всем ненавистной тени:Повесился он здесь в один из страшных дней!

– Ах, чёрные тоже, на белом так чётки,Мне сердце пронзили —На скорбной Голгофе в руках Его чёткиСкользили, скользили…

– Когда смоковницу откроет лунный свет,Нагую осенью, под нею лист опавший,Я вижу пред собой Предателя скелетОн плачет вечно тут, Учителя предавший.

– О, вы, мои фиги, забудем досаду,Пускай говорит!Огонь ваш в камине, чарующим фадоПылает – горит…

Коимбра, 1889