Золотой капкан - Владимир Рыбин

— Я бывал в тайге. Даже и один. Не пропал.

— Сидел на одном месте. Да еще с оружием. Ждал, когда тебя спасут.

— Ты откуда знаешь?

— Сам же трепался.

— Я тебе этого не говорил.

— Другим рассказывал. Хвастался, как сидел на золоте. Знал, что тебя обязательно будут искать.

— Все равно. Раненый был. И жратвы никакой. А не помер.

— Теперь, как я понимаю, ты собираешься не сидеть на месте, а идти по тайге. Это, скажу тебе, не одно и то же. Пропадешь.

— А если с тобой? — спросил Красюк. В точности так же спросил, как вчера заместитель прокурора. Даже интонация похожа.

Сизов засмеялся.

— Чего регочешь?

— Вспомнилось кое-что.

— Так идешь со мной?

— В бега? Не резон. У меня срок небольшой.

— Слушай, Мухомор! — Красюк, все это время рассуждавший лежа, не отрывая глаз от скользивших в небе стрижей, вдруг резко вскочил. Здоровенный, навис над Сизовым, сидевшим на земле. — Ты же умный мужик, чего придуриваешься? Понимаешь ведь: если зову, значит, не задаром.

— Опять про свои воровские шмотки?

— Сколько тебе говорить: не вор я! Было в молодости, баловался. Потом завязал. Никто и не знает об этом. Даже в охране работал. Золото возить доверяли.

— За которое ты и сел.

— Дурак был.

— А я что говорю? — засмеялся Сизов.

— Не цепляйся. Самородок я нашел. Думал, повезло, а он оказался из тех, что разбросало при аварии. Ну и сам понимаешь…

— Слышал. Вертолет разбился, все погибли, и ты один героически отражал нападения медведей, которые хотели то золото украсть.

— Больно много ты знаешь! — опять насторожился Красюк.

— Так ведь в газетах писали. И самому трепаться надо было меньше.

— Я ж не помню…

— Ты не помнишь, а люди запомнили. Речь-то не о дровах — о золоте… Ну, ладно, хватит языки чесать. — Сизов тоже поднялся. — Давай грузи на носилки да пойдем.

— Погоди. Там, где вертолет грохнулся, золотишко осталось, не все тогда нашли.

— Припрятал, значит?

— Неважно.

— Очень даже важно. Искать разбросанное — все равно, что старателем работать. Вдруг там ничего нет?

— Есть. Я знаю.

— Много?

— Все наше. Если через тайгу проведешь, разделим по-честному.

— Пополам?

— А, черт с тобой, пускай пополам. По десять кило, хватит обоим.

Сизов помолчал, делая вид, что раздумывает над предложением, потом поднял топор, сунул себе за пояс, а веревку бросил Красюку.

— Возьмем, пригодится.

Они нырнули в гущину подлеска, долго продирались сквозь кусты, перелезали через поваленные деревья, высоко задирая ноги в ломком сухом буреломе. Наконец вышли на звериную тропу, и Сизов двинулся по ней.

— Куда? — спросил Красюк. Пот лил с него ручьем. На щеке, от носа до уха, темнела широкая царапина.

— При беготне наобум можно остаться без глаз. По тропе легче идти.

Вокруг буйствовала таежная растительность. Повсюду стояли папоротники, огромные и совсем крохотные, взбиравшиеся на стволы и свисавшие с них гирляндами вместе с длинными бородами лишайников и петлями лиан. На прогалинах папоротники исчезали, зато появлялась масса цветов — розовая герань, белые недотроги, бледно-сиреневая валерьяна. Местами зонты цветов поднимались выше головы, и сочные стебли этих гигантов напоминали стволы молодых деревьев. Со склонов сопок, где лес был пореже, открывались другие склоны, пурпурно-фиолетовые от цветущих рододендронов. На открытых местах воздух гудел от оводов, и, спасаясь от них, приходилось снова нырять в чащобу.

Потом лес кончился, и они увидели перед собой болотистую равнину, поросшую редкими соснами и елями. Местами поблескивали мелкие озерца. На опушке тропу потеряли и пошли прямиком через осоку, рассчитывая найти другую тропу. Под ногами при каждом шаге выступала черная вода, медленно заполняла вмятины следов.

— Все, отдыхаем, — сказал Красюк, садясь на зыбкую кочку.

— Встань! — зычно заорал Сизов.

Красюк вскочил от неожиданности.

— Под такими кочками гадюки живут.

Сизов подошел к кочке, принялся шуровать под ней длинным суком. И почти сразу в траве мелькнула серая блестящая кожа. Змея куснула палку, застыла в настороженной позе.

— У, гадина! — заорал Красюк и, выхватив палку у Сизова, накинулся на гадюку.

Когда змея перестала извиваться, он зашвырнул палку, обессиленно опустился на кочку, снова вскочил, принялся оглядывать траву вокруг.

— Ну, ты даешь, Мухомор! Как узнал, что она тут?

— По запаху, — усмехнулся Сизов. — Сразу покойником запахло.

— Врешь!

— Конечно, вру. У нас нанаец проводником был, так тот, верно, по запаху змей находил. "Твоя не понимай, змея сырым пахнет".

— Вот тебе и дикарь! — удивился Красюк.

— Это мы в его понимании были дикарями. Ничего не смыслили в тайге.

— А ты откуда родом?

— А что?

— Орать больно здоров. Глотка луженая — позавидуешь.

— С Волги я, из Саратова.

— А я из Киева.

— Из самого?

— А что?

— Да ничего. В Киеве тоже разные люди живут.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я и сам не знаю.

— Думай, прежде чем говорить! — с угрозой проворчал Красюк.

— Постараюсь…

Вечер застал их в густом лиственном лесу, где было много дубов, тисов и бархатных деревьев. Выбравшись к опушке, за которой поблескивала открытой водой болотина, они повалились в траву и, отдышавшись, вспомнили о еде.

— Если все знаешь в тайге, так хоть бы о жратве позаботился, — сказал Красюк.

Сизов засмеялся.

— Ты назначен старшим, тебе о ней и думать. Начальнику полагается заботиться о подчиненных.

— Ладно выламываться-то.

— Придется потерпеть до завтра. Я знаю эти места, ходили мы тут, руду искали. А сейчас надо подумать о костре. Собирай дрова, да потолще…

В поисках валежника они разошлись в разные стороны. Притащив очередную кучу веток, Сизов увидел, что Красюк обдирает и жует какие-то зеленые комли.

— Ты все-то подряд не ешь, — сказал Сизов.

— А чего? Мы эту штуку мальчишками все время ели. Пекли в костре. А то и так…

— Эту? — Бросив ветки, Сизов выдернул из охапки зеленых стеблей толстое белое корневище. — Ты знаешь, что это?

— Знаю. Мы из них дудки делали.

— Дудки вы делали вот из этого. — Он взял другой стебель.

— Так это то же самое.

— То, да не то. Одно — безобидный поручейник, а другое — ядовитый вех. Волчье молоко, животная скорбь, цикута…

— Ничего-о…

— Если бы ты хоть раз поел веха, мы бы с тобой уже не разговаривали. Гляди: у поручейника листья сложные, перистые, у веха — узкие. Смотри, не перепутай, отравишься.

— Ничего-о, — опять засмеялся Красюк. — У зэка брюхо гвозди переваривает.

— О Сократе слышал?

— Блатной, что ли?

— Древнегреческий философ. Этим самым был отравлен. Смотри не перепутай, — повторил Сизов. — А лучше ничего не ешь, не спросив.

— Жрать же охота.

— Терпи…

Они лежали на мягких ветках пихты, задыхаясь в дыму костра и все-таки наслаждаясь тем, что не зудели комары и мошки. Ночь опустилась быстро, словно на тайгу вдруг нахлобучили шапку. Где-то в чаще хохотал филин, душераздирающе кричали сычи. Откуда-то слышался тонкий голосок сплюшки, возносившийся все выше и выше: "Сплю-сплю-ю-ю-ю!" А им не спалось. Доносившиеся отовсюду непонятные шорохи наполняли душу тоской и тревогой.

Красюк смотрел в темноту и рассуждал о том, какой вкусной была утренняя лагерная каша. Потом начал вспоминать:

— Помню, когда еще билеты дешевые были, ездили мы с мамкой по Сибири. Названия станций какие-то странные: «Зима», "Слюдянка", "Ерофей Павлович"…

— Кто это, Ерофей Павлович, знаешь? — спросил Сизов.

— Рассказывали, будто, когда строили железку, нашли скелет человека. Рядом бутылка с золотым песком, зубило и молоток. И надпись на скале выбита: "Ерофей Павлович". Стало быть, это он и есть, который тут золото нашел.

— Оч-чень интересно. А о Хабарове что-нибудь слышал?

— Это который в Хабаровске жил?

— Три с половиной века назад он тут первый путешествовал. Тогда о Хабаровске еще не думали.

— Вот и я говорю: он тут первым все нашел.

Сизов рассмеялся. Потом спросил:

— А что еще запомнилось?

— Помню сопку с белой снежной шапкой. А внизу зелень и озера с синей водой. В одном вода молодости, в другом — мудрости. Грязь на берегу, а из нее головы торчат: люди лежат, лечатся. Опосля той грязи баб, говорили, запирать приходилось.

— Это еще зачем?

— Злые они были после той грязи, мужиков ловили. — Красюк потянулся хрустко. — Эх, теперича бы туды!..

— Да, много ты увидел, — серьезно сказал Сизов.

— Конечно, много. Потому и приехал сюда, что с детства мечтал.

Они замолчали надолго, думая каждый о своем. Сизов размышлял о том, какими выборочными бывают воспоминания у разных людей. Красюк верняком видел многое, а запомнил только это, соответствующее его жизненному кредо, — жратва, деньги, женщины. Это целая система ценностей, и ее никакими доводами не возьмешь. Система, даже самая ложная, не меняется от соприкосновения с другой системой хотя бы потому, что считает себя ей равной. Она может рухнуть только от собственной несостоятельности при испытании жизнью, трудностями.