Старое предание (Роман из жизни IX века) - Юзеф Крашевский

Работники, встревоженные приказом князя, отступили вглубь горницы: их тоже покинуло веселье. А тут ещё Смерд положил широкую лапу на плечо Самбору, словно брал его себе во владение.

— Пойдёшь с нами, — сказал он.

Подняв глаза, Самбор встретил устремлённый на него взгляд Виша, и этот взгляд говорил что-то, понятное только им двоим.

Юноша успокоился и встал: он был по-прежнему грустен, но молчал и уже не жаловался на свою участь.

Вздумалось бы кому из княжьих холопов послушать, как заголосили в жилой избе, когда Яга вошла туда, ломая руки, они бы догадались, что это женщины причитают над Самбором. Но ни одна не осмелилась громко завопить, чтоб не признали чужаки, что женщины в доме и прячутся от них. Смерду и его людям принесли поесть, и, прикончив пиво в кадке, все отправились на покой. Виш проводил их в просторный сарай, где им постелили сено. Тут же стояли лошади немца. Хенго тоже пустили в сарай, о нем все уже позабыли, и он сам пришёл сюда ночевать.

Хозяин и Самбор остались одни во дворе. Юноша хотел было начать разговор, но старик кивнул ему, чтобы он следовал за ним, и, выйдя из ворот, повёл его к реке. Над лесом всходила луна. Усевшись на камень, старик долго молчал. Только соловьи заливались в кустах.

— Ты не плачь и не жалуйся, — тихо начал Виш, — никто не знает, где и какая судьба его ждёт. Они хотят взять одного из моих людей, а я и рад им дать… Мне самому это надобно. И не только мне, а и другим.

— Почему же я должен идти? — робко спросил Самбор.

— Потому что ты умнее других, — отвечал старик, — и у тебя острые глаза и язык; потому, что ты привязан к нам больше, чем другие, а я доверяю тебе и люблю тебя. Ты ведь чужой, а дорог мне, как сын. Я послал бы сына, но оба они работники — землепашцы и охотники, бортники и пахари, а ты все песни поешь, но думать умеешь.

Он с минуту помолчал, вслушиваясь в ночную тишину, и снова заговорил, понизив голос:

— Слушай, Самбор, не на погибель я тебя посылаю и не охотой, а нужда заставляет. Важные дела готовятся у нас: князь со своей роднёй хотят нас за глотку схватить, в невольники постричь и всех онемечить. В сговоре они с немцами. Нам уже невмочь… А мы и знать не будем, что они там затевают, пока не накинут нам на шею петлю. Ты иди, смотри, слушай: насторожи уши. Нам надо знать, что у них делается. Затем-то я и посылаю тебя… Закрой рот и открой глаза, будь послушен… кланяйся им пониже… а нас не забывай. Время от времени будет туда кто-нибудь приходить с гостинцами, с поклоном… ты им расскажешь, что услыхал. Настала пора… настала пора… либо Лешеки наденут на нас петлю, либо мы их прогоним и передушим… Но — тсс!

Старик приложил палец к губам. Самбор склонился перед ним и обнял его колена.

— Ох! — вздохнул он. — Идти к чужим людям, оставить вас — тяжёлая это доля. Я думал, с вами началась моя жизнь, у вас она и кончится.

Виш прервал его.

— Не на век ты туда идёшь, — сказал он тихо, — настанет время, мы позовём тебя — и ты возвратишься… Там ты многому научишься, многое увидишь, узнаешь, остерегаться тебя они не станут… На Купалу[16] и на Коляду [17]тебя отпустят ко мне… А от городища до нас — не на край света!

И старец погладил его по голове… Но, несмотря на его обещание, Самбор не повеселел, тяжко было у него на сердце.

— Отец мой, — шепнул он с тоской, — что ты ни прикажешь, я всему повинуюсь. Но у вас я жил, как вольный, там буду в путах и в страхе. Здесь все мы ваши дети, там все невольники. Горек хлеб, когда ешь его в неволе.

Виш, словно не желая слушать жалоб, не отвечал ему.

— Смотри и учись, — повторял он, — и все запоминай. Нам всем оттуда грозит неволя, если мы не подумаем о себе. А кто из нас знает, что они там, в своей волчьей яме, варят да жарят? Ни у кого из кметов нет там своего человека. Я посылаю туда тебя, чтобы твой глаз был там вместо моего. Князь — лютый зверь, но он любит поклоны, так кланяйся ему, постарайся снискать его милость, и от тебя не будут таиться. Они там все пьянствуют, а спьяна выболтают, что у них у трезвых на уме.

Старец шептал все тише, изредка похлопывая юношу по плечу… Тот стоял мрачный, понуря голову. Луна уже высоко поднялась и ярко сияла, отражаясь в реке, когда они разошлись после долгой беседы. Самбор остался во дворе и стоял, как прикованный, прислонясь к воротам. Подбежали собаки и стали к нему ластиться — он их погладил. Где-то пели соловьи, квакали лягушки, на болоте ухала выпь. Он слушал эту ночную музыку лесов, точно хотел запечатлеть её в памяти, зная, что не скоро снова её услышит.

Сон бежал от него, он сел на пень и просидел всю ночь до утра.

В доме уже хлопотали по хозяйству, когда Самбор, обойдя двор, встал у чёрного хода, видно надеясь кого— то там встретить.

Первая вышла Яга и поспешила к нему.

— Самбор, милый, не тревожься, не тоскуй — ты вернёшься, — а сама утёрла фартуком слезу. Вдруг в полуоткрытых дверях показалась Дива, медленно, в глубокой задумчивости заплетая косу. Взглянув на юношу, она грустно ему улыбнулась.

— Что ты стоишь невесел? — неторопливо заговорила она протяжным, как песня, ровным голосом. — Что с тобой? И не стыдно ль тебе приходить со страхом в душе и слезами на глазах? Не каждому суждено сидеть дома на покое. Разные бывают судьбы, разные доли. Не унывай! Иногда я вижу, вижу далёкое, ясно вижу, иногда я угадываю будущее… Не печалься, Самбор. Никакая беда тебе не грозит.

— Жаль мне вас покидать, — сказал юноша, — тоскливо мне будет.

— И нам без тебя! — воскликнула Яга.

— Как и нам без тебя! — повторила Дива. — Ну, да ты к нам вернёшься.

— Когда? — спросил Самбор.

Дива выпустила косы из пальцев, взор устремила в землю, облик её преобразился, и она заговорила торжественно и медленно, не глядя на юношу:

— Ты вернёшься, вернёшься, когда над Гоплом встанет зарезо и по озеру поплывут трупы… Когда старый князь выйдет из лесу и настанет новое владычество, когда ветры развеют пепел и насытятся вороны, когда бортник соберёт своих пчёл и когда у озера Ледницы[18] поставят новый сруб, ты вернёшься здоровый, невредимый… с светлым мечом и светлым челом.

Она говорила все тише и, наконец, умолкла, затем подняла глаза на стоявшего перед ней Самбора и, улыбнувшись, помахала ему обеими руками на прощание, но вдруг, как бы опомнясь, подхватила разметавшиеся косы, вбежала в дом и захлопнула за собою дверь.

IV

Всё и все уже проснулись — и в дворовых постройках и в загонах для скота. Работники выгоняли стадо, девки несли воду из колодца. Смерд тоже поднялся и торопил своих людей в путь, Хенго послал сына поить лошадей, старые прислужницы разводили огонь в очаге. Встал и Виш, всегда чутко спавший; накинув на плечи сермягу, он вышел, опираясь на посох, поглядеть, какой выдастся денёк.

Небо к утру заволокли серые тучи, только на востоке они рдели, и, хотя не было ветра, в вышине облака быстро неслись, опережая друг друга и клубясь. Над болотом колыхался густой туман, то бледнея, то снова темнея. Крупная роса белела на траве и искрилась на молодых зелёных листочках. В загоне блеяли овцы, ржали кони в лугах, журчала река, и неутомимо заливались соловьи.

Два ворона, медленно летевшие с запада, приостановились над домом и лениво потянулись дальше… Старик посмотрел им вслед и покачал головой.

Прислужницы несли из конюшни только что надоенное кобылье молоко. В горнице уже снова стояла кадка пива и лежали лепёшки, чтобы гости не уехали со двора голодными. Виш заранее положил на лавку медвежью шкуру; жалко ему было её отдавать, но он боялся, как бы, обозлясь, Смерд не пожаловался своему господину.

Самбор покорно собрал себе на дорогу узелок, надел поршни и туго обмотал вокруг ног оборы. Лук и пращу он закинул на плечи, а секиру заткнул за пояс. Тоскливо ему было. И все же по молодости лет он утешался тем, что увидит белый свет… за один день больше, чем в усадьбе за всю жизнь. А в то же время жалко было всех, и он поминутно поглядывал на дом, но, кроме старой Яги, которая принесла ему хлеб на дорогу, он уже никого не увидал. Только работники один за другим бросались ему на шею.

Спутники Смерда, сам он, Хенго и старый хозяин собрались у очага. Все спешили ехать: грозно нависли тучи, и они опасались, что скоро польёт дождь; только Виш уверял, что небо прояснится.

Немец, казалось, ничуть не огорчался, что его забирают на княжеский двор, и, хотя княжьи люди жадно поглядывали на его тюки, держался так, будто шёл туда по доброй воле. Герда молчал; он встревожился больше отца, но об этом никто не догадывался.

Над ним смеялись, тыкали в него пальцами: немой!

Наконец, наевшись и напившись, все пошли к лошадям. Самбор повалился хозяину в ноги, но старик, едва кивнув, сухо отослал его прочь. Лошади ему из дому не дали, и он должен был пешком поспевать за другими.

Смерд поехал впереди, за ним четверо его спутников, возле которых шёл, опустив голову, новобранец, позади всех Хенго и его сын. Так они выехали из ворот, и, растянувшись вдоль берега, вскоре углубились в чащу и скрылись с глаз старого Виша. Когда Самбор обернулся, уже ничего не было видно, кроме дыма, столбом поднимавшегося над усадьбой.