Ненависть навсегда - Николай Александрович Масленников

медленно потянулся вниз, свесился с края койки и больше не подавал признаков жизни. Левой рукой Войнов Глеб тоже ничего не мог сделать, потому что сдерживал напор удавки. Отчаяние завладело всем его существом. Глеб что есть силы рванул к краю, надеясь слететь со второго этажа, пусть разобьет голову, но не будет задушенным. Но едва сдвинулся в места.

«Нет! Нет, нет, дерись, не сдавайся, – кричало внутри, – СОБЕРИСЬ!»

Гигантский колокол загремел над головой, оглушительным звоном отразился в ушах. Звон этот отодвинул звуки борьбы на второй план. Больше как будто ничего не слышно. Слабость разлилась по телу, и Глеб, теряя равновесие, начал проваливаться куда-то в темноту. Ему казалось, что под ногами образуются кочки, дыры и ямы. Он бежит по полю, черная трава доходит до груди и мешает ему выбрать путь. Гряда холмов поднималась из земли внезапно. Нога попадает во впадину, он вытаскивает ее и бежит дальше.

Именно с этого момента все переменилось.

Отныне весь белый свет потерял значение, так как первостепенную роль обрел мир внутренний. Ощущение целостности и нерушимости собственного организма стало для Глеба главной жизненной ценностью, и значение этой ценности все более возрастало от борьбы, которая велась за нее. Но кто? Кто был его врагом? Войнов Глеб больше не знал этого. Тот враг, человек из внешнего мира, жаждущий его смерти, как-то растаял перед лицом более грозной, могущественной силы, возникшей из ниоткуда. Если раньше имелось представление о противнике и известно было, куда следует наносить удары, то сейчас же велась борьба вслепую – борьба, которая из физического обретала исключительно нравственный облик. Какая-то неведомая темная сила умоляла Глеба остановиться, перевести дух, прилечь на траву. Но поддаваться слабости нельзя. Глеб знал это. Напрягаясь и сопя от напряжения, он двигал ногами, проваливался, поднимался и продолжал бежать вновь. Он жабрами души чувствовал в траве смертельную опасность, чувствовал, что если расслабится хоть на мгновение, то темнота завладеет им безраздельно… и наступит смерть. Теперь он был уверен, что темнота есть смерть.

Когда находишься на грани между жизнью и смертью, плевать становится на прежние волнения. Плевать на существование близких, на свое прошлое, на будущее, главное – нерушимость собственного организма. Только это имеет значение, и ничего более. Ты не переживаешь жизнь за секунду, как показывают в фильмах, не видишь светлых воспоминаний или кадров счастливых моментов. Никакие философские мысли в критический момент тоже не появляются. Все это для ублюдских фильмов. Здесь же ведется борьба со смертью, и нет времени для инородного чувства. Здесь лишь ужас и паника, а также миг усилий, потому что надеешься, будто что-то еще зависит от тебя. И обступаешь ямы, внезапно вылезающие под ногами, пыхтишь, как бы не упасть, не потерять сознание.

Глеб чуть ли не закричал, когда заметил перед собой белесого человека. Тот сидел в траве и на звук приближающихся шагов поднял голову. Саша Пастухов. Хилое тело его было оголено, черепушка выбрита до белизны, весь в грязи, он казался еще более убогим, чем обычно. Заметив Глеба, он взорвался визгливым смехом. «Это я! Давай ударь меня напоследок! Я знаю, ты любишь драться!»

Войнова Глеба охватил гнев, он еще никогда не испытывал столько ненависти к одному конкретному человеку. С ревом бросился вперед, влетая с ноги в костлявое тело Саши. Все перевернулось, пошло кувырком. Вот и смерть, подумал Глеб. Или уже умер? Вопрос времени.

Темнота крутилась, пока боль не проткнула правую сторону лица. Под рукой твердая поверхность, явно не трава. На том свете тоже бетонные полы? Надо же, какое совпадение, у него в Штрафном Изоляторе были такие же. Сквозь сумрак виднелись стены, освещенные луной. Потолок кружился. Сверху что-то упало, рядом раздался грохот, стон.

Темная фигура шевелилась, но недостаточно быстро, чтобы уползти от Войнова Глеба. Она издавала какие-то завывания, когда Глеб залез сверху и ударил в отверстие, откуда исходило большинство звуков. Раздался треск сломанных зубов, брызнула жидкость. После того как бритая голова несколько раз соприкоснулась с полом, шума больше не происходило. Но это не остановило, а наоборот, придало Глебу энергии. Он с размаху вогнал кулак во что-то мягкое и склизкое, и каждый последующий удар возбуждал все большую и большую злость. Эти смачные шлепки, этот холодный пол, эта темнота бесила! Ведь из-за темноты Глеб не сможет рассмотреть лицо человека, который хотел убить его. Пусть от лица там мало что осталось, кроме крови и месива, он бы все равно нащупал две щелочки и раскрыл их, дабы взглянуть в глаза этой твари.

Войнов Глеб скатился только когда начал задыхаться. Сердце стучало как после часовой пробежки. Немного остыв, он ощутил, что сидит в луже. Вода светилась красным цветом, здесь же отражалась луна. Не может такого быть, подумал Войнов Глеб, неужели все это – кровь?

Он заржал, когда догадался.

Так это же Луна Кровавая!

Смех раскатился под потолком, будто десятки заключенных смеялись вместе с ним. Почему бы и нет? Это смешно. Правда смешно! Это не кровь, просто освещение такое. Кровавое!

Глеб заслонил лицо руками, чувствуя, что сейчас умрет от смеха. Такого абсурда в своей жизни он еще не встречал.

Глава 13

Они сидели вместе с Повислым среди синих стен дежурного кабинета и глотали горькую водку. Со скуки, как говорилось между ними, но Дежурный знал истинную причину – работа такая. В плане не водку пить, а переносить тяжелую моральную нагрузку, от которой необходимо отдыхать.

Как и всегда в конце смены, после проведения вечерней поверки заключенных, они со вздохом падали на стулья и запирали дежурку изнутри. Распахнув по-домашнему кителя, ослабив шнуровку на берцах, блюстители порядка наконец доставали стаканы и звучно брякали их об стол. Повислый извлекал из неиссякаемой нычки бутылку водки, шуршал пробкой, а затем решительными движениями начислял. Стаканы были большие, граненные в СССРовском стиле и наполнялись как минимум наполовину. В садике имелась такая же посуда, ностальгировал Дежурный, только раньше он пил более безобидные напитки. В молодости он был максималистом и ужаснулся бы от мысли о своей будущей профессии… Что-то в нем все-таки осталось от того прежнего мечтающего мальчика, это временами проявляется в недовольстве собой и собственной работой. Но в подобные моменты он напоминает: нет худа без добра, и дерьмо – это часть большого плана. Пусть он проводит дни в воспитательной колонии несовершеннолетних преступников, это ненадолго, это необходимо для будущей карьеры. Жизнь научила, что невозможно просто взять то, что хочешь. Прежде необходимо выслужиться.

Перед первым приемом они, обычно, не обмениваясь друг с другом ни словом, запрокидывали голову и в несколько глотков выпивали содержимое. «Фу-у-ух! – корчил рожу Повислый, – э-э-э!» Тот