Ненависть навсегда - Николай Александрович Масленников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Дежурный отнимал стакан ото рта, усилием кадыка проталкивая спиртовые газы вглубь, чтобы организм не отверг выпитое, Повислый уже ждал его с бутылкой в руках.
– Так сразу? – удивлялся он первое время. – Может, передохнем для начала?
– Мы на службе, – шевелил усами Повислый, – отдыхать нам по уставу не положено!
Повислый любил пить беленькую большими глотками, так, чтоб в глотке екало, и презирал всех, кто делал это иначе. Единственный момент, где Дежурному не удалось переделать коллегу под себя. В остальном тот был послушен, как пес, поэтому, собственно, и образовалось прозвище Повислый. Когда напивался, он опускал голову, а на трезвую славился взрывным нравом по отношению к заключенным, точно цепная псина.
Они подняли стаканы, и как бы нехотя чокнувшись, выпили еще. По традиции бутылка заканчивалась за три начисления. И нынешний вечер был не исключение. Дежурному самому не верилось, что человек может так выпивать, но они как-то умудрялись. От выпитого горело лицо, даже в пот бросало.
– Когда ты, говоришь, отваливаешь? – спросил Повислый, разрывая кусок бутерброда зубами. Бородинский хлеб и вареная колбаса с мясными вкраплениями, выглядит вкусно. Рот наполнился слюной. Может Дежурному тоже что-нибудь съесть?
– Через две недели будет полтора года, тогда и свалю. Дай колбаски.
Повислый протянул ломоть на острие ножа.
– Оставайся, что ты как черт? Тебе плотят больше, чем мне. Чего тебе все не хватает, м?
– Дело не в бабках, – тщательно пережевывая, ответил Дежурный. – Мне нужно было отработать с трудными малолетками полтора года, и я это сделал. От звонка до звонка, как говорится. Этого ада с меня достаточно! – Колбаса скользила по зубам, но от духоты, стоящей в кабинете, пропадал аппетит. Может, он и вправду находится в преисподние? Дежурный провел рукой по влажному лбу, хотя всего сильнее досаждало другое. – Слышишь, открой окно, от твоих башмаков ужасно воняет.
– А от твоих будто бы не воняет, м? – упрекнул его Повислый. – Они у меня новые. Посмотри, мать твою, как сверкают!
По столу прошла дрожь, когда Повислый поместил на него свои ноги. Крепкий запах гнили распространился в радиусе метра, и Дежурный быстро переместился к окну. Растворив раму, он вдохнул. Свежий ночной воздух ударил в оголенную грудь, но удар был мягок и приятен. Где-то вдалеке висела ржавая луна. В окне, точнее, в раме между двумя стеклами лежала гора засохших мух, как на какой-то известной картине с черепами. Как же он понимает их предсмертные мучения, подумал Дежурный, он сам едва не задохнулся. Но теперь стало легче. Ветер ласкал грудь лучше всякой любовницы. Еще сигаретку покурит, и вообще красиво будет.
Вытащив нос из щели окна, Дежурный подкурил, а затем отправил пачку на стол. Сигареты звучно врезалась в бутылку, но Повислый будто и не заметил этого. Он в каком-то самозабвении разглядывал свои блестящие мыски.
– Настоящая кожа, крепкая. Высшее качество, мать его! Такие берцы долго прослужат. – Остального мира для Повислого в эту минуту не существовало. Только он и сапоги. – Военная обувь, она как баба: если ухаживать правильно, то целую жизнь верой и правдой прослужит.
– Теперь понятно, отчего ты каждый день их драишь.
– Сук судят по глазам, мужчин – по прическе. А служивого судят по обуви. Это считается его вторым лицом, ты слышал об этом? Взгляни-ка на свои.
Выдыхая крепкий дым, Дежурный опустил взгляд. Сапоги как сапоги, подумал он, только слегка потрепались и не блестят. Да и нужно ли это? Через полторы недели они окажутся в мусорном баке. Он – молодой майор, и следит за своей карьерой, нежели за армейскими сапогами.
Дежурный затянулся, красный кончик сигареты пылал, комната устилалась туманом. Ему показалось или этот тупой усатый сукин сын позволяет говорить что-то нравоучительное?
– Убрал живо свои говнодавы со стола, – сказал он начальническим голосом.
Повислый медленным движением перевел два глазика на Дежурного, хотел сцепиться, но кое-что осознал.
– Мать твою, ну и слово. Где ты его взял – «говнодавы»? От малых нахватался?
– Из книжки вычитал. – Заслышав еще одно странное слово, Повислый недоверчиво прищурился, и Дежурному пришлось выпустить облако дыма, чтобы скрыть улыбку. – В книгах таится великая сила, Повислый.
– Тебя не смущает, что чтение это бабский удел?
– С чего бы?
– Мужик создан действовать, отсиживать зад за чтением не в его природе. – Убрав ноги, Повислый теперь раскачивался на ножках стула, и с каждым счетом делал это все амплитуднее. – Этим занимаются сопливые девки.
– Не только. Еще дети, профессора и… и бабки, отжившие свой век, но у которых еще осталась привычка жизни. Их впирает Донцова, там любовь и убийства. Так они вспоминают, что было и что будет, то есть, готовятся к смерти.
– А я вижу, ты шаришь! Сразу не так и не скажешь, что увлекаешься книжками!
Своим язвительным тоном Повислый хотел вывести Дежурного из себя. И, признаться, у него это получилось. Слова ощущались как пощечина. Дежурный, который провел половину жизни в учении, а другую в терпеливом служении, двинулся большими шагами к тюремщику. Приблизившись вплотную, он склонился и назидательно вынес палец, чтобы Повислый раз и навсегда зарубил на носу.
– Книжками увлекаются люди, которые витают в облаках и ни капли не разбираются в жизни! Литература создана для салаг! Только зеленые мальчишки ставят перед собой задачу набраться ума с каракулей. Но ты не вынесешь что-то для себя с чужих историй! Постичь правду жизни можно только в жизни самой, а не на листе бумаги, где через каждое слово чертово прилагательное!
Повислый выругался, прежде чем поджать усы и отвернуть лицо в сторону, будто при виде чего-то противного.
– Меня эти прилагательные тоже бесят! В школьные годы я тоже читал и меня это занятие просто убивало!
– А ведь считается, чем больше литературы ты прочитал, тем умнее! – продолжил рассуждение Дежурный, чтобы коллега понял его позицию. – Но кто бы ни говорил, ни доказывал значимость книги, мне плевать на их мнения совершенно, понял? Это не тот случай, где нужно иметь большой ум, чтобы разобраться в вопросе. Я тоже живу, думаю, чувствую, и я с уверенностью заявляю: исписанные бумажки не несут в себе ценности. Человек сейчас другой пошел, не тот, что на бумаге, а это значит, весь опыт, основанный на человеческих отношениях, тоже обесценивается, становится ненужным хламом.
Повислый в знак одобрения кивал. Понимает ли он, как показывает это?
– Вот скажи, – обратился к нему Дежурный, – скажи: будет ли писатель писать про все низменные и туфтовые вещи, которые происходят
