Лунный бархат - Максим Далин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Жалко…
– Вообще жалко. Я же понимаю, что ты скажешь. Что они хорошенькие и все такое. Я все понимаю. Но когда я первого кроля купил, такой голодный был, что сожрал его прямо на улице. Как мороженое. Только отошел в сторонку, чтобы никто на меня не наткнулся… Знаешь, по-моему, им не больно, как и людям. Они в транс впадают…
– Все равно…
– Думаешь, людей лучше? Ноу проблем, сестра, средний смертный – субъект совершенно беззащитный. Можно и крови хлебнуть, и вообще убить – насколько я понимаю, можно и не убивать, но все-таки… Думаешь, лучше кроликов жалеть, а не…
– Да нет, что ты! Просто я не знаю, как я буду…
– Брось, все будет нормально. Ты же жареную курицу ешь, верно? Или телятину там, свинину? Они тоже раньше живые были, эти коровы-свиньи, просто человек смертный-то по сути своей хищник. Не психуй раньше времени. Выпей еще вина, не бойся, вампиры от кагора не пьянеют.
Женя докурил последнюю сигарету и скомкал пустую пачку. Ляля устала, слушала, опираясь локтем на подушку, уже полулежа – Женя отметил, что его кровь окончательно прижилась в ее жилах: Лялино личико вытянулось, стало аристократически бледным, веснушки пропали, глаза приобрели острый яркий блеск и легкий кошачий раскос, волосы отсвечивали платиново-белым… Лялин возраст растворился в крови вампира – теперь уже непонятно, пятнадцать лет или сто пятьдесят, с виду, конечно: ночное божество, сумеречный эльф, непорочная прелесть опочившей отроковицы. Настоящий вампирчик.
– Царица ночи, – сказал Женя хмуро – и вдруг случайно улыбнулся.
Ляля поставила бокал на край стола. Потерла глаза. И села, чтобы обнять Женю за шею.
– Знаешь, что? Ты не переживай, – сказала она очень серьезно. – Я буду стараться, чтобы все получилось. И даже кроличью кровь пить. Я у тебя останусь, да?
– Да, – грустно сказал Женя и опять опустил глаза.
– Ты не хочешь, да?
– Нет, я хочу, просто…
– Ничего и не просто. Если бы не ты, меня бы убили и все. И не… не грусти, пожалуйста.
Женя почувствовал, что Ляля тоже приняла решение.
– Ты теперь-то позвонишь домой?
– Ага, – сказала Ляля.
Взгляд у нее сделался острым и живым. Женя вдруг подумал, что она может быть настоящей плутовкой. Когда захочет. И что она куда шустрее, чем ему показалось.
Он принес из прихожей телефон.
Ляля набрала номер. Трубку взяли почти сразу же. Все, как полагается: «Мерзавка. Немедленно домой. Немедленно».
– Мама, я не могу прийти, – сказала Ляля, и ее лицо вдруг заледенело, как у вампира из клуба. – Я уже мертвая.
На другом конце провода разразились целой бурей эмоций. «Мерзавка» и «ты у меня еще получишь» Женя расслышал так явственно, будто Лялин оппонент стоял в его комнате.
– Ты не поняла? – в Лялином голосе вдруг послышалось что-то очень странное, почти веселое. – Я умерла! Меня убили! По-настоящему убили! Как ты всегда говорила! Чужой мужик с ножом – потому что я поздно возвращалась! Ты все говорила правильно! И я теперь мертвая и больше никогда не приду!
Она медленно положила кричащую трубку на рычаг и повернулась к Жене с выражением мстительной радости.
– Злюка отвратительная, – сказал Женя, которому почему-то начало передаваться то же самое чувство. – Крыска неприятная. Тебе не стыдно?
– Нет, – сказала Ляля. – Почему? Я же сказала правду.
– Хорошие девочки с мамами разговаривают мягко и вежливо, – сказал Женя, скорчив менторскую мину.
– Это когда мамы разговаривают мягко и вежливо. И вообще – это живые девочки, – закончила Ляля с победоносным видом и зевнула.
Женя встал со стула.
– Нам уже давно спать пора, – сказал он. – Вампиры спят днем. Ты подымись на секундочку, я покрывало сниму, а то на нем кровь. Тебе удобно на тахте? Класс, спи пока там, а я буду в спальнике. Потом раскладушку купим.
Женя свернул покрывало в небрежный узел. Вытащил из шкафа спальный мешок. За стеной затрещал будильник, завозились, стукнули, затопали.
– Соседи проснулись? – спросила Ляля.
– Они…
Шаги переместились из комнаты в коридор и кухню, на кухне бесцеремонно забренчали посудой, включили воду… Женя раздраженно мотнул головой.
– Барыня Нина Петровна изволили встать… черт…
– Ничего, – сонно сказала Ляля. – Я все равно усну – спать так хочется…
– Конечно, спи, сестра…
«Барыня Нина Петровна» переместились в ванную. Щелкнули выключателем – и сипло, но громко выматерились, а уже через минуту грохотали кулаком в Женину дверь.
– Женька, мать твою ити, скажи своей бабе, пусть тряпки в кровище из ванны заберет! Совсем, тудыт твою…
Женя в сердцах швырнул на пол постельное белье и выскочил в коридор, грохнув дверью. Через секунду Ляля услышала рык, от которого по коже пробежал мороз, и звук, похожий на металлический лязг захлопнувшихся створок капкана, а сразу за этим – хриплый вопль. Потом стало очень тихо.
Женя вошел в комнату с ворохом окровавленного тряпья. Он улыбался самой дружеской улыбкой.
– Ты ее – что? – шепотом спросила Ляля.
– Ничего, – Женя усмехнулся. – Так, пугнул немножко, чтобы не орала матом с утра пораньше и при порядочных людях. Но ты-то не боишься, правда?
Ляля улыбнулась в ответ и кивнула. По кухне порхали эфирные феи, не касающиеся пола, едва ощутимые, почти беззвучные. Ляля хихикнула и свернулась, не раздеваясь, на тахте уютным клубочком. Женя вздохнул, запер дверь в комнату на замок и расстелил спальник…
Сон был – как теплое молоко. Просыпаться отчаянно не хотелось.
Из сна вытащил голод. Голод вампиров, с большой буквы.
Ляля причесывалась и вздыхала. Женя смотрел на нее сочувственно.
– Плохо, сестренка?
– Налей мне вина глоточек…
– Совсем нестерпимо?
Ляля снова вздохнула. Закрутила белокурый хвостик резинкой. На ней были самые узкие и короткие Женины брюки, которые отыскались – старые вытертые джинсы, подвернутые снизу. Поверх джинсов – футболка с футбольным логотипом. В таком виде уже можно на улицу. Особенно вечером. Не вечернее платье Княгини – но можно.
Ей ужасно хотелось на улицу, и Женя это отлично чувствовал. Его тоже тянуло выйти из дома с ужасной силой, в комнате казалось душно и тесно, но он знал – это желание демона. Человеку внутри него на улице будет плохо. Вопли, предсмертные неслышные вопли…
– Пойдем погуляем, а? – Ляля примеряла Женину куртку, слишком большую, но большая – не маленькая, даже стильно. – Ну, просто походим, а?
Ну да, просто походим.
– Сейчас позвоню – и пойдем.
Женя придвинул поближе телефонный аппарат.
– Алло… это я, теть Надь… Ну да. Насчет того же. Вы как, сегодня придете?.. А можно не крольчат, а больших кроликов? Пару?.. Да гости у меня, теть Надь, а что там – один крольчонок на такую ораву… Ага, спасибо, я подойду минут через двадцать пять… Ага, до свидания.
Когда он повесил трубку, Ляля уже завязывала шнурки на туфлях.
– Ты идешь?
– Иду я, иду – куда я денусь…
Женя запер дверь в квартиру. На лестнице было душно и темно, зато улица встретила дивным вечером. Осенний терпкий настой тополей, березового листа, увядающей травы, земли, мелкого дождя был так нежен, так сладок, так ласкал душу, что Ляля замерла у входа в подъезд в восхищенном трансе, только глазея вокруг и вдыхая запах ночного города. Женя ее не торопил. Ему было знакомо это состояние – он и сам дышал медленно и глубоко, смакуя октябрь, как драгоценное вино.
– У, здорово, – пробормотала Ляля, с трудом придя в себя через несколько минут. – А почему это так… как бы… Ну…
– У тебя восприятие поменялось, – сказал Женя. – Ты теперь чувствуешь острее.
– А я думала, вампиры вообще ничего такого не чувствуют. Только злость.
– Ну да. Это у тебя после голливудских фильмецов такое мнение сложилось, ангел мой? Бред собачий. Кто каким был при жизни, таким и в Инобытии будет. А злиться нам с тобой пока как будто не на кого.
– Не знаю, – проговорила Ляля задумчиво. – Не уверена.
– Ладно уже, философ с хвостиком. Пойдем, а то кроличья мама нас не дождется.
Кролики были как серые одуванчики. Они сидели в большой круглой корзинке веселой тетки в пуховом платке. Тетка улыбнулась Жене приветливо.
– Сестренка твоя?
– Сестренка…
– Ты, вон, предложи сестренке – пусть вырастит да разводит. Если все равно кроликов готовите…
– Хорошо бы, да негде нам, тетя Надя. В коммуналке живем.
– Только что в коммуналке…
Ляля сгребла кроликов в объятия. Женя попрощался и пообещал звонить. Оба, не сговариваясь, быстро проскочили переход в метро и вылетели на улицу с бьющимися сердцами, будто сбежали с места преступления. Пролетели освещенное яркими рекламными огнями пространство, автобусную и троллейбусную остановку, строй ларьков – и оказались как-то сами собой на заросшем кустами пустыре, куда почти не долетал уличный свет.
