Лунный бархат - Максим Далин

– Да ты не ори – соседи как бы…

– Имел я твоих соседей! Люди – венец творения! Гадина-алкашка, стервоза, дура, а посмотрела, как королева на вошь, мля… Ночью ей шумят! Она, значит, всегда спит, аки ангел?

– Да успокойся ты… Ну правда – не ори.

– Плохо мне, Бэтмен… Ужас, до чего херово… За чем мы ее там оставили?

– Для милиции… ты ж понимаешь, что сам-то уже вне закона как бы?

– Имел я эту милицию! Найдут они! Жди! А если случайно и наткнутся – что из того?! Давить-то гадов нельзя теперь! Цы… ч-черт… она будет лежать в… кх… мля! А они – на зоне пальцы гнуть, да?! Крутые мальчики?! Нет уж, я сам! Я сам найду! И, богом клянусь, им мало не покажется!

– Вот.

– Что – «вот»?

– Согласись, был смысл тебя как бы… перетащить. Лялечка очень хотела. Я как раз спорил, но она почуяла что-то… Догадалась. Поэтому мы тебя и убеждали уйти. Потом-то, когда ее… ну… найдут как бы – ты уже не ушел бы, правда? Остался бы. И как ты объяснил бы, что тебе на солнце нельзя? Сгорел бы.

Генка поднял острое, белое, мокрое лицо с черными тенями под глазами и кивнул.

– Я понял, Бэтмен. Ну, спасибо…

Весь день, короткий и серый, Генка дремал на Женином расстеленном спальнике бок о бок с ним самим. Мучился кошмарами, стонал, всхлипывал – но не мог проснуться из-за того темного оцепенения, которое часто овладевает вампирами днем. Вечером чистил в ванной одежду, рявкнул на «барыню Нину Петровну», которая только и заметила с уважением в голосе, что он – редкий сукин сын, умылся, допил Женин кагор и сообщил:

– Я ухожу.

– Куда?

– Домой. У меня – квартира, хорошая квартира, двухкомнатная, купил вот, чтобы…

– Слушай, Ген, отдельная квартира – это хорошо, конечно, но…

– Что – «но», Бэтмен?

– Неспокойно как бы.

– Слушай, Женька, меня уж достало сидеть тут у тебя и сопли мотать! Я хочу привести мозги в порядок. Приведу – заскочу. Что ты говорил – я все запомнил. Будь, Лялечка.

И ушел, оставив Женю в состоянии легкого недоумения.

– Он придет еще, – сказала Ляля. – Давай гулять не пойдем, а?

Женя согласился. И Генка вправду вернулся, и даже гораздо раньше, чем ожидали Женя с Лялей. И уж значительно раньше, чем он сам ожидал.

На лестнице в подъезде почему-то было, как сказал бы Бэтмен, неспокойно. Пахло как-то… хотя Генка не мог бы поручиться, что помнил, чем обычно благоухала помойка рядом с мусоропроводом. Тоже дерьмом каким-нибудь. «Дармоеды», – подумал он о дворниках, вставляя ключ в замок.

И в тот момент, когда замок подался и ключ провернулся, Генкиного виска коснулось что-то холодное. И Генка медленно-медленно повернул голову.

– И где ты ночевал, гражданин Геннадий Суслов? – насмешливо спросил человек с пистолетом.

Рядом оказались еще какие-то люди. И все они смотрели на Генку холодными глазами врагов. Кто-то сунул к лицу корочки с фотографией, с бросившимися в глаза черными буквами «ГУВД».

– У приятеля, – сказал Генка.

– Ну, с приятелем твоим мы еще познакомимся, а сейчас…

Чьи-то руки умело обшарили карманы.

– Замерз, голубь?

– Да нет…

– Слышь, Вить, шея у него – как у жмура, просто ледяная.

– Конечно. Психуем?

Генка растерялся, как не терялся еще никогда в своей бурной жизни, полной боев и походов. Что им от него надо? Они, что ж, думают…

– Это правильно, что ты не рыпаешься.

На запястьях защелкнули наручники. Подтолкнули к лестнице, ведущей вниз.

– Я с вами не могу… Слышь, мне нельзя…

– А ты юморной. Думаешь, можно только девочек резать?

– Слышь, ты что? Ты – про Цыпочку, да? Ты думаешь – я мог Цыпочку…

– Разговорчивый, смотри-ка. Миротворец из «горячей точки». Совсем крышу снесло: девять ножевых у девки.

Генка дернулся, когда перед ним предупредительно распахнули подъездную дверь. Схватили за руки, ткнули в спину.

– Куда?! Не хами, женишок!

Генка рванулся на голос, рыкнул загнанным зверем, его удлинившиеся клыки со стальным лязгом сомкнулись у самого лица ближайшего опера.

– Да он сумасшедший совсем!

– Стой, гад!

Какой-то человек грохнулся в сторону. Другой, пытаясь схватить Генку за руки, пролетел за ним, оторвав ноги от земли, будто был маленьким ребенком. Третьего Генка оттолкнул плечом так, что тот вписался спиной в мокрый куст шиповника. Почувствовав свободу от чужих рук, бросился бежать.

– Держи гада! Уйдет!

– Стой, придурок! Стреляю!

Два выстрела грохнули под самым Генкиным ухом. Почти в тот же миг он ощутил сильный толчок в спину и вспышку горячей боли под лопаткой. Генка на секунду остановился и удивленно посмотрел, как на груди маленьким взрывом разлетелась куртка, а из рваной дыры ударил фонтанчик черной крови. Оглянулся: к нему бежали, размахивая пистолетами. Генка вздохнул и легко рванулся с места.

Выстрелы загрохотали в рэпповом ритме. Генка, ощутив кроме боли странную эйфорию, приток силы и тепла, почти не тратил времени на уклонение от пуль – новая ипостась непонятным образом изменила прежние инстинкты бойца. Еще одна пуля обожгла руку выше локтя, вторая оцарапала висок – но Генка уже не обращал на это внимания. Он бежал легко и стремительно, как летают во сне, почти не чувствуя земли под ногами – преследователи отстали, устали, и это только подогревало неожиданную звериную гордость…

Дворы, дворы, дворы… Кровь капает на асфальт, плывет в лужах бензиновыми разводами, смешивается с дождевой водой. Боль уходит, уходит – и вот остается только воспоминание о ней, холодные ожоги, кусочки сухого льда на затягивающейся коже. А ветер швыряет в лицо потоки дождя, и их влажное, нежное прикосновение – как губы Цы…

Мне нельзя в милицию. Мне нельзя в тюрьму. Мне очень нужно быть свободным. Тогда я сделаю так, чтобы Цыпочкина душа успокоилась. Я сделаю так, чтобы как можно больше несчастных душ успокоились. У меня сейчас подходящее положение. Только для этого и подходит.

– Больно, Геночка?

– Да нет, на душе херово… Пардон, Лялька.

– Быстро они сработали. Да не вертись ты, а то сейчас как бы руку тебе отпилю вместе с этим браслетом.

– Фигней страдаешь, Бэтмен. Надо скрепкой. Скрепку сунуть в скважину…

– Вот и сунь, если такой опытный.

– У меня руки заняты.

– Тогда сиди и не шевелись. Так ты звонил домой?

– Не… я теще звонил. А она меня… Она в шесть утра пошла с Кнопкой гулять на этот пустырь, Кнопка Цыпочку и нашла. Сидела, говорит, рядом и выла. Теща тоже на меня думает. Я ж с Цыпочкой гулял вечером – она теще позвонила, когда мы уходили. Понимаешь? Никто мне не верит, Женька. Тещу с тестем менты накрутили, а они моих отца с мамой… Я ж в Чечне воевал, отмороженный, мол, совсем. Мол, человека убить – плевать. Теща думает, что я с Цыпочкой поссорился или же мне… Лялька, заткни уши. Или что мне срочно приспичило… ну…

– Ген, ты…

– Ой, да что… Матери позвонил. А она: «Ты бы, Генчик, лучше сам пришел в милицию. На душе, – говорит, – легче будет, если взял грех на душу». Дура! Еще и сказала менту, что я, мол, любил нож с собой таскать. А я правда, любил – а тут Цыпочка настояла… А будь у меня нож – может, ничего бы и не было.

– Ты не переживай так, Ген. Может, еще разъяснится…

– Ни черта не разъяснится, Женька. Пропал я. И лучше б, ей-богу, сдох тогда вместе с Жанной. Хоть не думали бы, что я собственную девочку… Давай я теперь – вроде подается.

Димон еще подумал, что проблем могло быть и больше.

Лысому, конечно, не было до такой степени неуютно. Во-первых, мочить кое-кого ему уже случалось. Во-вторых, срок он уже мотал. Он, Лысый, был в таком авторитете, что и снова загреметь не страшно – тем более что статья выходит хорошая, мочилово, не хрен собачин.

Но все равно. Наверное, не стоило бить этого белобрысого железякой по башке. С того его баба и подняла визг. Так-то молчала, видать, думала, что ее белобрысый всю нашу братву раскидает, супермен лядов… и то сказать, в драке совершенно отмороженный, в натуре. И не лез к нему никто по-настоящему, так, отпустили шуточку про бабу его. А он уже… Нет, сам виноват, что долбанули. Думать надо было. В авторитетных пацанов из-за бабских нервов козлами-ублюдками не бросаются. А бросился – изволь отвечать за базар, получи и распишись.

А у Крюка нервов вовсе нет. Как он ее – пух и перья, а самому – хоть бы хны. «Пошли, – грит, – домой, переодеться надо». А сам – весь в кровище. Нет, мужики, так надо уметь.

А у Димона, честно говоря, характер пожиже. Он бы в этом никому не признался, но пожиже. Отодрать бабу – это одно, а ножом ее… Это он бы не смог, наверное. Не по себе как-то. Вот белобрысого… Но этому уж так и надо.

На следующий день Димон туда ходил. Гулять вроде. Воздухом дышать.

В будке этой, где баба лежала – ментов, как грязи. Машина стоит. Толпа. А где белобрысый рюхнулся – там никого. Только песок темнее, где кровища из башки текла – да и то дождем смыло. И ни одного мента вокруг.