Иллюзия жизни - Михаил Черненок

– Как сам выглядит?

– Издали – брито-спортивной наружности. Вблизи – пузатый увалень с пятью волосинками в шесть рядов на лысине. Вылитый Фантомас. Возраст годов под тридцать. Одет был в спортивные брюки и кожаную куртку на молнии.

– Других книжных продавцов не было?

– Прибегали пигалицы школьного возраста, парни какие-то приезжали в «Жигулях». Полистали Гошины сочинения, поморщились и ничего для реализации не взяли. На том Гоша и успокоился. Больше объявлений не стал давать.

– Дорого обходилось издание его книг?

– В последний сборник София Михайловна двадцать пять тысяч вбухала.

– Откуда у нее такие деньги?

– Из магазина «Три мушкетера».

– А первоначальный капитал где взяла?

– Всенародное несчастье ей помогло. В разгул приватизации, когда смелые грабили Россию явно, а трусы тащили тайком, Соня работала в Агропромбанке. Оформила там большой кредит. Вскоре, как известно, стараниями московских жуликов агропромовская копилка с треском лопнула, и возвращать кредитные деньги стало некуда. Главный столичный вор, хапнув миллиарды, как пушкинский Дубровский, скрылся за границу и живет там посвистывая. А София Михайловна в полном соответствии с Законом обзавелась винным магазином. Теперь пластается изо всех силенок, чтобы в финансовую трубу не вылететь. В России, по определению Саввы Морозова, легко богатеть, а жить трудно.

– Слышал, будто Царькова построила дворец хлеще, чем у Главы районной администрации, – сказал Голубев.

Пахомов иронично подмигнул:

– Главу района, пожалуй, не перещеголяла, но коттедж получился славный, в два этажа с мезонином.

– Зачем одинокой женщине такие хоромы?

– Это на российский взгляд – хоромы, а по зарубежным меркам – нормальное жилье. Привыкли мы обитать в лачугах да малогабаритках. Многие из зависти теперь осуждают «новых русских». Всех, кто сориентировался в рыночной неразберихе, считают заклятыми врагами и ворами. У меня другое мнение: кому карман позволяет, пусть на месте лачуг возводят дворцы. Недвижимость за границу не увезут. Все новостройки в России останутся. Красивее от них наша земля станет.

– Раньше София Михайловна жила здесь, на Кедровой?

– Здесь, как только они с Гошей поженились. Исключительно трудолюбивая женщина. Успевала и в доме прибрать, и постирать, и овощные грядки в огороде прополоть.

– Теперь, наверное, прислугу содержит?

– Из прислуги у нее в коттедже постоянно живут только сторожиха Галина Григорьевна, женщина в годах, с обученной овчаркой да, как говорили в старину, ключница Яна Золовкина. Новосибирская спортсменка, которая заведует всем хозяйством. Молодуха, скажу тебе, с перчиком. Лицом и статью красна, на язычок остра, в работе шустра.

– И при всех расходах Царькова еще оплачивает стихотворство бывшего мужа. Неужели такой великодушный жест вызван страстной любовью?

– В русском языке слово любить равнозначно слову жалеть. София Михайловна оберегала бывшего супруга из жалости. Клятву она дала мучительно умиравшей свекрови, что ни при каких обстоятельствах не бросит Гошу на произвол судьбы. При мне это было. Нина Сергеевна на моих глазах скончалась. Я и похороны ее организовывал. Гоша при смерти матери впал в такой транс, что практически ничего не соображал.

– А до того каким он был?

– Вполне нормальным. Стихов не писал. С помощью афганских сослуживцев успешно занимался предпринимательством. Подержанную «Тойоту» купил, Софию как куколку нарядил и сам одевался неплохо.

– Разводились Царьковы мирно?

– Без проблем. Собственно говоря, развода, как такового, не было. Просто Гоша наотрез отказался переезжать из родительского дома в коттедж. По просьбе Софии Михайловны я уговаривал его не супротивиться. Он – ни в какую! Дескать, в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань. Возможно, правда была на его стороне. Когда жена тянет семейный воз словно ломовая лошадь, а муж витаете облаках, трудно ужиться под одной крышей. Согласен, а?…

– С этим трудно не согласиться, – сказал Слава. – Пешеходова тоже что-то в этом роде мне говорила.

Пахомов усмехнулся:

– Матрена может наговорить сорок бочек арестантов. Она, как магнитофон, запоминает чужие слова, но свои мысли у нее на уровне куриных. Чего ты хочешь от пожилой женщины, которая не отличает «Трех мушкетеров» от «Трех богатырей». Часто приходится одергивать старую. Серчает! По соседям трещит, будто критикой допекаю Гошу. Да, если бы я не критиковал его, он бы сочинял несусветную чушь либо чужие стихи под своей фамилией публиковал. А еще по просьбе Софии Михайловны я следил, чтобы Гоша не увлекался алкоголем. Надо отметить, тут он к моим словам прислушивался.

– Стоило ли Царькову вообще выпивать?

– Не только выпивать, но и напрягать голову сочинительством не стоило. Разными путями пытался его сдержать, мол, Гоша, не суетись, нажми на тормоза. Приводил ему чеховское высказывание о том, что писатель должен писать много, но не должен спешить. В этом отношении все советы отлетали от него, как от стенки горох. Оттого и получалось рифмованное пустозвонство…

С Пахомовым Голубев расстался перед закатом солнца. Андриян Петрович проводил Славу до калитки, попросил его передать низкий поклон Бирюкову, а напоследок сожалеючи проговорил:

– Тяжкая судьба выпала Гоше Царькову. Сложное нынче время, точно по Пушкину: «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет!»…

Глава VIII

Хмурое утро к началу рабочего дня посветлело. Оживились, защебетали птахи, порхающие в кронах зазеленевших тополей. На продолговатой клумбе у входа в прокуратуру проклюнулись бутончики ярко-оранжевых весенних цветов. В поисках нектара по ним деловито елозил толстый мохнатый шмель с золотистой полоской на брюшке. Голубев, миновав прохладный вестибюльчик, легко взбежал по лестнице на второй этаж прокуратуры. Кабинет следователя оказался закрытым. В светлой приемной комнате чернобровенькая секретарша Оля, стоя перед висевшим на стене овальным зеркалом, старательно подкрашивала и без того алые губки.

– Оленька, не порть личико! Шеф у себя? – на одном дыхании выпалил Слава.

– У себя, проходи, – скосив взгляд на обитую дерматином дверь, тихо ответила секретарша и, словно застыдившись, спрятала тюбик с помадой в косметичку.

Бирюков отодвинул в сторону лежавшую перед ним стопку деловых бумаг. Пожимая вошедшему в кабинет Голубеву руку, сказал:

– Садись. Лимакин задержался в морге у Медникова. Оформляет постановление о назначении экспертизы для идентификации лица потерпевшего по компьютерному фотосовмещению.

– Я, Игнатьич, уже не сомневаюсь, что в сгоревшей «Тойоте» обуглился Георгий Васильевич Царьков, – присаживаясь возле прокурорского стола, категорично заявил Слава.

– Сомнения могут возникнуть у судей, если не представим неопровержимые доказательства. Лимакин придет с минуты на минуту. Тогда совместно обсудим всю информацию и наметим план дальнейшей работы. Встретился вчера с Пахомовым?

– Встретился. Низкий поклон тебе от Андрияна Петровича. Колоритный ветеран.

Бирюков улыбнулся:

– Мои земляки все колоритные. Торчкова Ивана помнишь?

– Который вместо «комбриг» говорил «кумбрык»?

– Да, за что и прозвище такое получил.

– Он жив?

– В прошлом году умер. А закадычным другом у Кумбрыка был Арсентий Ефимович Инюшкин – гвардейского роста старик, под стать Пахомову, только с буденновскими усами. И вот, бывало, как сойдутся эти друзья в колхозной конторе, мужики от смеха животы надрывали. Однажды Торчков посмотрел по телевизору популярную передачу о теории относительности Эйнштейна. После вечернего «разбора полетов» на бригадной летучке подсел к Инюшкину: «Арсюха, ты можешь объяснить русским языком теорию относительности? Вчерась я битый час провел у телека и ни хрена не понял. В чем там гвоздь секрета?» Инюшкин расправил усы: «Секрет, Ваня, заключается в пустяке. Мысленно представь, что в исправительно-трудовой колонии зэки строем идут на обед. Представил?» – «Ну, идут». – «А на самом-то деле они ведь сидят». – «Как сидят, если идут?» – «Да вот так. В колонии зэки почему находятся?» – «Отбывают наказание». – «Иными словами, значит, сидят. Так?» – «Ну, сидят». – «Вот в этом и весь гвоздь теории. Идут-то они относительно, а сидят основательно». Торчков, поцарапав затылок, вздохнул: «Ох, и дурят же нашего брата по телеку! Вместо сурьезной беседы плетут всякую хренотень»…

Не успел Голубев отсмеяться, с папкой под мышкой в кабинет вошел насупленный следователь. Поздоровавшись, сел напротив Голубева.

– В чем проблема? – спросил Слава. – Почему мрачный?

– Для компьютерного совмещения нужна портретная фотография Царькова. Где ее взять, не знаю, – ответил Лимакин.

– Царьков издавал книжки со своими портретами. Фотка оттуда годится?