За Сибирью солнце всходит... - Иван Яган

Пидпысали: Иван Сирко з усим кошем запоризькым».

Уверен, что Репин хорошо знал эти документы, когда писал свою знаменитую картину...

А совсем недавно попал мне в руки еще один любопытный документ, статья инженера из Днепродзержинска Владимира Николаевича Кунцера, который многие годы занимается изучением русской военной истории. Статья называется «д’Артаньян и запорожцы» («Неделя», № 5, 1983 г.) — плод многолетних научных поисков офицера запаса, потомственного военного. На основе архивных данных, воспоминаний русских и французских авторов В. Кунцер установил...

Одним словом, снова Иван Сирко. В кратком изложении приведу несколько фактов из статьи.

Многочисленные «д’артаньяноведы» на основе исторических фактов неоспоримо доказали, пишет В. Кунцер, что Шарль дю Бас де Фезензак сьер де Кастельмор, называвшийся по титулу матери графом д’Артаньяном, родился в 1611 году... Автор приводит много фактов из жизни всемирно известного мушкетера, вплоть до его героической гибели. Факты, может быть, в какой-то мере известные. Интереснее другое — то, что военная судьба свела легендарного мушкетера с запорожскими козаками.

В разгар войны Франции с Испанией кардинал Мазарини начал переговоры с кошевым атаманом Запорожской Сечи. Во французском архиве иностранных дел сохранилось письмо посланника при польском короле, графа де Брежи, в котором тот писал своему королю:

«...насчет службы козаков у вашего величества, то, когда войны с турками не будет, Хмельницкий готов помочь мне в этом деле».

По данным того же архива, в марте 1645 года Богдан Хмельницкий, Иван Сирко и полковник Солтенко через Гданьск морем прибыли во Францию, где подписали договор. Французское командование брало на службу 1800 пеших и 800 конных запорожцев, обязуясь платить по 12 талеров за каждого козака и по 120 талеров полковникам и сотникам. Запорожцы получали по договору право сражаться самостоятельно, а французы соглашались не вмешиваться в их стратегию и тактику. Основной целью похода был захват голландской крепости Дюнкерк, где засел пятитысячный испанский гарнизон.

В октябре 1645 года запорожцы на кораблях типа «флейт» отплыли из Гданьска в направлении Кале. Ночью, при подходе к Дюнкерку, на них напали испанские патрульные суда. Руководитель похода, 40-летний Иван Дмитриевич Сирко, прибег к военной хитрости. Он приказал поднять в знак сдачи белые флаги, а когда испанцы пришвартовались к кораблям, запорожцы в коротком ожесточенном бою захватили испанские суда и пленили их экипажи. Среди пленных был и командир форта Мардик. Иван Сирко перешел со своего поврежденного флагманского корабля на сторожевик противника, приказал командору форта стать на капитанском мостике и провести корабли по каналу в гавань. Все складывалось удачно. Но в это время начался отлив, и два корабля, на которых были козаки полковника Солтенко, в темноте сели на мель. Встретить рассвет под жерлами крепостных орудий означало позорный плен или гибель. Полковник Сирко и тут не спасовал. По его приказу запорожцы на бочках и плотах вместе с конями вплавь добрались до берега и сразу же двинулись к крепости. Казаки в конном строю, а пешие — через крепостные стены ворвались в крепость. Испанские артиллеристы успели сделать лишь несколько выстрелов. Проснувшиеся жители со страхом смотрели на вооруженных кривыми саблями чубатых воинов. К удивлению и радости горожан, привыкших к грабежам и насилию, ни их самих, ни их имущества воины в широких шароварах не тронули.

Французская армия не раз пыталась штурмовать Дюнкерк, но отступала ни с чем. В этот раз, когда запорожцы покорили крепость, французы были в 70 милях от нее. Узнав о падении Дюнкерка, французская армия во главе с мушкетерами вошла в освобожденный запорожцами город. Среди солдат, кричавших «Виват!» в честь козаков, был и д’Артаньян.

И кто его знает, может быть, эти два рыцаря шпаги и сабли встретились и, обнявшись, осушили не по одной чарке...

Почему я так много говорю про Ивана Сирко? Да потому, что писарем у атамана был беглый швед Яган. Но мало ли в те времена и позже оседало в Украине Иоганнов — немцев и шведов, которые в русском написании превращались в Яганов. У Соловьева в «Истории» все шведские короли и вообще все Иоганны именуются Яганами. К тому же, мой дед и прадеды жили в Запорожье, на Херсонщине, отца двухлетним дед Андрей привез в Сибирь оттуда. И сейчас в Запорожье и области живут мои родичи, Яганы. Кроме родственников, нигде и никогда не встречал своих однофамильцев — нив жизни, ни в печати.

...Обещал я рассказать про другого деда, Андрея Евстратьевича Ягана, а рассказать и нечего. Приехал он с Украины в Таврический уезд Степного края в 1906 году. В числе первых переселенцев строил Байдановку, обживался. В 1914 году дед Андрей ушел... Так-таки и ушел! Зачем бы ему было уходить от земли, от четверых малых детей на германскую войну? Забран он был защищать царя и Отечество. Чтоб им ни дна, ни покрышки, тем царям! Мало того, что цари, так их еще и защищать надо. Из-за них-то ни отечествам, ни народам покоя нет. Не будь царей да королей с императорами, так и дед Андрей был бы жив и еще мало ли чего. А не будь фюреров — так тут и говорить не приходится, что было бы и чего не было бы... Сложил дед голову где-то в Галиции. Старшему его сыну Павлу, моему отцу, тогда было 8 лет.

Пишу вот и думаю: кому интересно все это, кому это нужно? Какая разница, кто были и чем занимались мои деды, кому интересно знать судьбу моей родни? А пусть хоть родня читает. Она у меня огромная, и все это люди, народ. Про него и пишу.

Приютил Савелия Рогозного с семьей в Байдановке Андрей Яган. Отдал ему летнюю хатынку-малуху, потеснив изрядно свою семью. Так все делали. Ведь до этого, пока не построил свою хату, Яган тоже жил в чужой.

Забрал Савелий с собой в Сибирь Акулининых братьев, двое из которых были уже парубками, вызволил их из батрачества. Они имели право на земельную долю. Да своих двое сыновей — «мужские души». Нарезали Савелию шестьдесят десятин непаханой целины. На Украине такое количество земли не всякий помещик имел. А тут столько отвалили бывшему батраку, сыну крепостного. Набралось к тому времени у него денег, чтобы в Омске купить у фирмы Рандрупа двухлемешный плуг-букарь, второго коня и семян для посева. Конечно, немыслимое дело было — распахать всю землю в первый год. Душа Савелия не так болела о постройке жилья, как сжигало ее нетерпение скорее вгрызться в землю, разбудить ее дремавшие веками силы и бросить в нее зерно.

И тот день настал. То был день, когда понял Савелий: без кровавого пота не одолеть эту землю. Никогда не паханная, она сопротивлялась корнями трав, вековой слежалостью. Не выстоявшиеся, не набравшие к пахоте силы кони, надрывая каждый мускул, с трудом тащили заглубленный на вершок плуг. Налегая на чапиги, Савелий упирался чоботами в землю, помогая лошадям, но через каждую сотню шагов они останавливались, несмотря на понукания и подстегивания погоныча, двенадцатилетнего Тарасика. За неделю вскарябал не больше двух десятин. Лошади слабели с каждым днем, у самого на ладонях лопались кровавые мозоли. За ночь они успевали заскорузнуть, а утром снова рвал кожу до мяса, до костей. Вечером падал, как скошенный, едва успев чего-нибудь перекусить наскоро. Утром чувствовал себя так, словно побывал под каменными молотильными катками. Но какая-то непонятная сила заставляла вставать и снова приниматься за дело. И как бы ни было тяжело рукам и всему телу, душа пела, в глазах не гасла, разгоралась нескрываемая радость. Своя земля! Труд тяжкий, но не каторжный. Хоть медленно, а все ж увеличивается черный лоскут земли, растет, отодвигая желтизну прошлогоднего травного сухостоя. Шаг за шагом одолевал он неподатливость целины. За работой веселило и то, что в деревне, на выбранном для подворья месте, хлопцы строят дерновую хату, вскапывают пустошь под огород, оканавливают его, прогревают зерно для посева, ладят деревянную с железными зубьями борону.

Однажды на закате солнца Савелий выпряг коней из плуга и сказал Тарасу:

— Давай-ка, погоняй домой, напойте там коней, покормите, а я трохе посижу тут...

Тарасик, вскочив на одну из лошадей, потюпал в Байдановку, а Савелий уселся у края борозды на овчинный кожух. Вечер был тихий и теплый. От деревни доносился собачий брех, мычание идущей с пастбища череды. Слышалось даже звяканье ведер и скрип колодезных воротков. А рядом стрекотали кузнечики, доносился деревянный скрип дергача с недалекой озерявины. На небе стали проглядывать звезды. Вот уже завиднелось созвездие Чумацкого воза, вон уж и Стожары обозначились.

Захотелось подольше побыть наедине, подышать запахом вспаханной земли, послушать степь. Она как будто молчала, но в то же время жила, звенела, дышала. Он уже понимал ее и хотел, чтобы она как-то отозвалась, поняла его думы, раскрылась, слившись с ним воедино.