Сочинение - Владимир Якименко

И впервые со страхом подумал Серёжа, вернее, даже не подумал, понял каким-то внутренним тайным чутьём, что Лёка Голубчиков для Демьяна теперь не человек, а вещь, предмет неодушевлённый, как сумка, скажем, или шапка, или кресло глубокое, в котором так покойно смотреть телевизор. И, как с собственной вещью, Демьян может сделать с Лёкой всё, что ему только заблагорассудится.

Почти восемь лет они не обращали на Витю Демьянова ни малейшего внимания. Витя да Витя, таких десятки. Но вот весной прошлого года будто молния прочертила косо школьный небосклон. И в узком пространстве, освещённом её голубоватым дрожащим светом, возник не ведомый никому до тех пор грозный Демьян.

Первым пострадал девятиклассник Казанцев, известный в школе силач, разрядник по тяжёлой атлетике. Пострадал из-за ничтожнейшего пустяка. Пробегая по лестнице вниз на одной из перемен, он случайно толкнул Витю, и Витя больно ударился о перила спиной. Тем бы дело, по-видимому, и кончилось, не крикни Витёк вслед Казанцеву в запальчивости: «Красномордый павиан!» Казанцев, лицо которого действительно было красным от прыщей и шелушилось, подобных слов простить не мог. Он вернулся и под дружный хохот окружающих наградил Витю звонкой оплеухой.

И вот тогда в школе появился плотный, приземистый парень в чёрных перчатках: чуть сплющенный нос, тяжёлый подбородок, маленькие глазки, глядящие жёстко, недвижно из-под козырька кожаной чёрной кепки. После уроков он разыскал Казанцева. Вместе они скрылись за школой. На другой день на занятия Казанцев не явился. Пришёл только через неделю — молчаливый, испуганный, будто даже уменьшившийся ростом. Под левым глазом у него белела круглая нашлёпка.

К Вите Казанцев резко переменился. При встречах первым спешил подать руку, изгибаясь в поясе и хихикая, как паяц. Изменился и Витя. Он сразу стал заметен, выделился из общей массы, словно его вдруг поставили на ходули. И поползли по школьным коридорам упорные слухи о том, что парень, разукрасивший Казанцева, — Витькин старший брат по кличке Маркиз. Только что из тюряги. Понт у него в районе колоссальный. Четырнадцатый, двадцать первый, восемнадцатый и ещё с десяток домов под ним ходят…

— Сформулируй теперь закон Ома для участка цепи и можешь быть свободен, — донёсся до Серёжи глуховатый голос Харитона Петровича.

Зубик запнулся. С первого стола ему что-то зашептал, отчаянно жестикулируя, Фонарёв. Зубик демонстративно отвернулся. Ну, как же, разве мог он унизиться до того, чтобы выезжать на подсказках? Он стоял и молчал теперь уже из принципа.

«Корчит из себя неизвестно кого. Носится со своей принципиальностью», — подумал с непонятным раздражением Серёжа.

— Ну, что же ты, Костя? Это надо знать, как дважды два. Так или не так, я тебя спрашиваю? — проговорил торопливо Харитон Петрович. Правая рука его погрузилась по локоть в бездонный карман халата и после некоторых усилий выудила из глубины старенький, истончённый временем янтарный мундштук. Хранимый ещё со времён войны как память о фронтовых друзьях, мундштук этот был неразлучным, постоянным спутником Харитона Петровича. — Как же ты рассказывал о соединении проводников?

Харитон Петрович сунул пустой мундштук в угол рта, Лицо его страдальчески сморщилось, нервно подёргивалась щека. Больно было смотреть на старого физика в эти минуты. Слишком уж сильно он переживал — будто случилось невероятное и сам забыл вдруг закон Ома.

Но тут прозвенел звонок. И сразу, точно по улью стукнули палкой, разноголосо загудел класс. Не успел Харитон Петрович объявить домашнее задание, а с последних столов уже сорвались самые нетерпеливые, сдвигая стулья, беспорядочно жужжащим роем устремились к дверям, вылетели на этаж, и рокочущий гул голосов покатился по сонному ещё коридору.

Серёжа задержался в кабинете. Не торопясь, запихнул в сумку учебник, тетрадь и, чтобы протянуть время, стал шарить с ящике стола, набитом скомканными бумажками, холодными скользкими яблочными огрызками, засохшими кусочками булок и прочей ерундой, — видно, сачканули вчера дежурные. А сам глаз не спускал с Демьяна.

Демьян с зелёной папкой под мышкой уже дошёл до середины кабинета и тут, заметив, что Харитон Петрович скрылся в дверях лаборантской, развернулся, крикнул привычное:

— Голубчик, отнесёшь! — И папка полетела прямо в руки, услужливо расставленные Голубчиком. Исполнив знакомый ритуал, Демьян встряхнул головой освобождённо, обретая вид привыкшего повелевать, грозного хозяина школьных коридоров. — Эй, амбалистый! — позвал он проходящего мимо кабинета Казанцева. — Постой-ка! — И, уцепившись рукой за ворот пиджака, как за луку седла, ловко вскочил ему на закорки. — Дуй рысью! — приказал, ударяя Казанцева пятками по бокам. — Ну, живей!

Минуту Казанцев стоял на месте, очумело поводя по сторонам глазами, — большеголовый, взлохмаченный, с вздымающейся грудью, — перебирал могучими ногами. Потом вдруг всхрапнул задушенно и зарысил, сотрясая топотом своим коридор, в сторону мальчукового туалета под весёлые крики катящихся следом коротко стриженных, кругленьких, как шары, первачков.

Туалетная дверь хлопала непрерывно, выпуская в коридор шлейфы сизого дыма. В тесной комнатке, стены которой были исписаны и изрисованы ничуть не меньше, чем тело какого-нибудь забубённого уркагана, у подоконника, между железными перегородками, возле писсуаров, словно в подводном царстве, двигались неясные мальчишечьи фигурки.

— У нас что сейчас? Литература? Что задали?

— Поднимаю трубку, а там молчание. Слышно только, как дышит кто-то, сопит… А потом визжать стали, дуры…

— Как это у «Зеппелин», помнишь, самое начало: пам-пам-ба-ба-бам-ба-а-а…

— А он вдруг прыгает в окно и из своей пушки ка-ак…

— Война в романе? Ну, это фигня. В элементе. Народность Кутузова, тупость остальных военачальников; Наполеон и Кутузов на Бородинском поле, дубина народной войны…

Демьян постоял с минуту в дверях, щурясь от дыма, и в сопровождении своей неизменной свиты — Лёки Голубчикова и Пашки-Упыря, переростка-восьмиклассника с лицом, круглым и выпуклым, формой напоминавшим перевёрнутое блюдо, — прошёл к окну.

Лёка Голубчиков с зелёной Демьяновой папкой под мышкой и собственной туго набитой сумкой через плечо, которая при каждом шаге нещадно колотила его по костлявому заду, предупредительно обогнав Демьяна, движением руки смёл с подоконника сидевших там парней. Парни подчинились безропотно. Никто не хотел связываться с Демьяном.

Лишь только Демьян боком вспрыгнул на подоконник, спиной привалился к стеклу, Лека протянул ему пачку «Беломора». Чиркнул спичкой, трубочкой сложив ладони, поднёс огоньку. А Пашка-Упырь, поводя узкими сонными глазами, затеял рассказывать очередной прикол: о том, как недавно ходили в кино.

— Пошли с Лохматым. Ты знаешь, Витёк, это ещё тот духарик. Смех у него балдёжный, кажется, ишак рядом орёт: иэа, иэа-а-а, иэа-а-а-а-а… Вот в самом трагичном месте он и заржал. Соседи оборачиваться стали, вывести грозились, а потом и самих разобрало. Давай гоготать, надрываться…

Серёжа жался в углу у входа. Он не сводил глаз с Демьяна. Ему хотелось сделаться как можно меньше, незаметнее — хотя кому он нужен был сейчас? Один Лёка Голубчиков изредка косился в его сторону с полупрезрительной выжидающей усмешкой.

И Серёжа понял вдруг отчётливо: может и так случиться, что скоро, очень скоро они поменяются с Голубчиком местами. И он вместо Голубчика станет таскать за Демьяном папку и перед уроками, хоронясь от учителей, списывать Демьяну в тетрадь домашние задания на выщербленном подоконнике четвёртого этажа… А если задумано так было Демьяном с самого начала, чтобы сильнее унизить и самому вознестись недосягаемо? Чтобы на веки вечные отпечаталось: «Не забывайся! В любой момент можешь стать Голубчиком. И не пикнешь». А Голубчик, напротив, будет ходить в друзьях. Он усвоил свою роль накрепко. Он не соперник.

И тут — о, чёрт! — Серёже показалось, что левая бровь у Демьяна дрогнула. Демьян подмигнул ему, поманил рукой. Серёжа торопливо отвёл глаза, делая вид, что не заметил ничего. И начал тихонько отступать к двери.

— Куда пятишься, Горел? Ко мне иди! — услышал он тотчас голос Демьяна.

У Серёжи подогнулись колени. «Помнит, всё помнит», — пронеслось в голове.

Чем ближе подходил Серёжа к подоконнику, на котором, картинно избоченясь, сидел Демьян, тем отчётливее замечал, как менялось лицо Демьяна. Серые глаза стали жёсткими, застыли оцепенело, задёргалась часто-часто щека, рот ощерился желтоватыми редкими зубами.

«Конец, — подумал Серёжа, зябко пряча шею в воротник пиджака. — Конец». Спина его изогнулась коромыслом, плечи поднялись. Теперь он видел только, как размеренно, точно маятник, покачивается нога Демьяна в чёрном, давно не чищенном ботинке.