Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Несмотря на то, что Петербург был столицей и в нём жил царь со всем своим семейством, многие считали этот город искусственным образованием, хотя бывшие москвичи и составляли значительную часть его населения. Особенно много москвичей переехало в Петербург после того, как в 1851 году была построена Николаевская железная дорога. Б. И. Чичерин в своих воспоминаниях пишет о том, как московский барин Пётр Павлович Свиньин, когда все радовались постройке железной дороги, сказал: «Чему вы радуетесь? Теперь все сидят здесь, а будет железная дорога — все уедут».

Уехали, конечно, не все. Всё-таки в московской жизни были свои прелести, и променять их на официальные и строгие петербургские церемонии кое-кому было всё-таки жалко. К тому же в Москве и погода была лучше и жизнь дешевле. Виссарион Григорьевич Белинский в одном из своих писем в 1847 году писал из Петербурга: «Я решил переехать жить в Москву… в Москве меня, кроме друзей, ничего не привлекает, как город я её не люблю. Но жить в петербургском климате, на понтийских болотах, гнилых и холодных, мне больше нет никакой возможности… на 12 тысяч я в Москве могу жить, как в Петербурге нельзя жить на 18 тысяч. Для семейного человека жизнь в Петербурге дороже лондонской… а в Москве, в любом почти русском трактире, можно пообедать, если не изящно, то здорово… В Москве, у Шевалье, когда наши друзья давали мне обед, плачено было без вина 12 рублей ассигнациями и обед был такой, какого в Петербурге за 25 рублей едва ли можно иметь».

Белинский, как известно, умер в Петербурге. Когда он лежал на смертном одре, явилась полиция для того, чтобы арестовать его, а он, приняв её в предсмертном бреду за народ, стал говорить о свободе, прогрессе, уважении к человеку. Какие всё-таки прекрасные и святые люди встречались в том строгом городе, несмотря на сырость и дороговизну!

Жил Белинский на Лиговке, в комнатке на втором этаже деревянного домика, а приличная петербургская жизнь протекала на Невском, в его дворцах и хоромах. Здесь в середине 1880-х годов от Аничкова моста до Большой Морской улицы по вечерам горели фонари и полицейские гоняли проституток. А в стороне от Невского, под долгими дождями, росли и росли сталактиты больших каменных зданий. По поводу жизни в них Николай Васильевич Шелгунов, публицист и писатель, сказал в одном из своих очерков: «В Петербурге 9/10 жителей живут в домах-колодцах с выгребными ямами на дне, с неподвижным отравленным воздухом, с грязными холодными крутыми лестницами, для которых не существует ни швейцаров, ни цветов, ни ковров, украшающих входы парадных на Невском. Квартиры полу-светлые, небольшие, затхлые, в которые не проникает ни воздух, ни солнце. Цветы даже не держатся в таких квартирах… Семья, имеющая доход в месяц 150 рублей, живёт по-нищенски. У кого доход 80 рублей, тот имеет обед из одного блюда…»

В этом городе жили герои Достоевского и они, как никто другой, естественно смотрелись на его фоне. На фоне Москвы всё могло бы выглядеть задушевнее и проще, и тогда прощай, русская петербургская литература, прощай, мир каменных хламид великого города, отражённый холодными водами его бесчисленных рек и речушек, прощай, петербургский мир униженных и оскорблённых.

Спустя 100 лет, в 50-х — начале 60-х годов XX века, я увидел и запомнил на всю жизнь эти дворы-колодцы, занятые штабелями сложенных дров. Ленинградцы в своих комнатах тогда топили ими печи голландского отопления. Железные или покрытые красивой глазурованной плиткой, они создавали в доме уют.

В начале XX века петербуржец и москвич тратили на приобретение основных продуктов питания рублей 60 в год, в то время как жителям провинции они обходились рублей в 40. На хлеб петербуржец тратил в год рублей 15, как, впрочем, и на водку. Москвич съедал хлеба больше, чем петербуржец, и больше его выпивал водки. И всё-таки жители российских столиц по потреблению продуктов были ближе друг другу, чем европейцы. Статистические исследования тех лет показали, что средний англичанин на продукты питания (в пересчёте на наши деньги) тратил в год свыше 80 рублей. За ним следовали француз, бельгиец, датчанин, немец и австриец. Русский среди них занимал последнее место. Зато на спиртные напитки и табак москвич и петербуржец тратили больше, чем англичанин, датчанин и бельгиец, вместе взятые. Они же, больше других, жаловались на свою тяжёлую жизнь. Отличавший Петербург от Москвы «строгий, стройный вид» и больший порядок определились волею Петра. Наведённые им в новой столице порядки как-то заставляли людей придерживаться дисциплины. Если бы мы заглянули в далёкое прошлое Петербурга, то увидели бы, что там каждый домовладелец был обязан рано утром или вечером, когда не было экипажей и пешеходов, мести перед домом улицу и поправлять на мостовой камни, вывороченные за день копытами лошадей и колёсами тяжело нагруженных телег. За неисполнение взыскивался штраф. Особенно строго наказывались те, кто сбрасывал в Неву и другие реки мусор и нечистоты. Незнатных домовладельцев за это били кнутом и ссылали на вечную каторгу, а за знатных таким образом наказывали их служителей. Попасть на каторгу с обращением всего имущества в казну мог и тот, кто в третий раз попадался за устройство в своём доме азартных игр, а также торговал на рынке нездоровыми продуктами и мертвечиной. Извозчиков, ездивших на невзнузданных лошадях или сбивавших прохожих, первый раз драли кошками, второй — кнутом, а на третий — ссылали на каторгу. Для того чтобы уберечь ночной город от воров, улицы его с двух сторон преграждались шлагбаумами, которые опускались в одиннадцатом часу ночи и поднимались на рассвете. Ночью стража пропускала на улицу лишь воинские команды, знатных господ, лекарей, священников, повивальных бабок и лиц, посланных по делам. Все они должны были иметь при себе фонари и призывать стражника криком «караул!». Тех, кто пытался проникнуть на улицу без разрешения, на первый раз били батогами и отсылали на место жительства, на второй раз мужчин били кнутом на площади и отсылали на каторгу, а женщин — в работу на суконную фабрику, несовершеннолетних отдавали в обучение к мастеровым или на фабрику. Такие строгие меры не могли не отразиться на дисциплине и характере жителей Северной столицы.

В Москве каменных громад и дворов-колодцев не наблюдалось. Здесь в конце XIX века и трёхэтажный дом казался великаном. В Петербурге была главная улица — Невский проспект, а в Москве главной улицы не было. Тверская, Кузнецкий Мост, Ильинка, Тверской бульвар — все главные. Здесь вместо квартир люди имели усадьбы, а в усадьбе два-три дома, хозяйственный двор, сад, огород. Вышел из дома, сел под яблоню — благодать! Ну а хочешь служить, и для этого место найдётся, ведь в Москве располагались филиалы центральных правительственных учреждений: департаменты Сената (до 1864 года), Московская синодальная контора, архивы министерств юстиции и иностранных дел и пр.

«Сколько мест в Москве, где служба — продолжительный, приятный сон! Кремлёвская экспедиция, Почтамт, Опекунский совет и другие!» — восклицал в своих воспоминаниях Ф. Ф. Вигель. Лучшим из таких мест для начала карьеры считались архивы, а «архивные юноши», каковым являлся и автор мемуаров, имели все шансы в будущем стать частью элиты.

Помимо светской, в Москве можно было сделать карьеру церковную. Ведь здесь находилось чуть ли не 800 православных храмов, 29 монастырей, да ещё духовные семинарии, консистория и пр.

Нельзя сказать, чтобы в Москве совсем не было военных. Они в Первопрестольной встречались. Существовали же здесь военные учреждения, такие как штаб Московского военного округа, некоторые окружные управления, Кремлёвские, Петровские, Покровские и Александровские казармы, Александровское военное училище. А Лефортово вообще считалось самым военизированным районом города. Здесь находились три кадетских корпуса, Алексеевское военное училище, Красные и Фанагорийские казармы, Московское отделение Общего архива Главного штаба. В конце века в Москве квартировали Гренадёрский корпус в составе восьми гренадёрских полков, 3-й драгунский Сумской полк и 1-й Донской казачий полк. Парады свои и смотры войска проводили тогда не на Красной, а на Театральной площади. На балах в театральных залах сияли эполеты и аксельбанты, ведь до революции офицер не имел права появляться в обществе в штатском платье. С годами всё больше и больше становилось военных не боевых, а «паркетных». Многие из них являлись завсегдатаями балов, проводимых в Дворянском собрании. Был случай, когда одного генерала, завсегдатая тех балов, назначили командиром гвардейского полка. В Москве по этому поводу с улыбкой говорили: «Да ведь это кавалер из Благородного собрания!»

Вот кто в Москве действительно был случайным гостем, так это офицеры гвардии. Все гвардейские полки находились в Петербурге. Царь каждого офицера-гвардейца и многих нижних чинов гвардии знал в лицо. Гвардейские офицеры блистали своей формой в театрах и на балах, отличались в своём поведении безупречными манерами и даже говорили с характерным гвардейским акцентом.