Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Почувствовав благодаря росту капитала себя богатыми европейцами, представители столичного «общества» решили назло всем этим войнам и революциям хорошо и красиво пожить. Прекрасные романсы тех лет, один из главных мотивов которых заключался в словах «живём лишь только раз», придавали этому стремлению особый аромат и шарм.

Постепенно не только в Петербурге, но и в Москве балы стали отличаться изысканной роскошью. Вспомним хотя бы новогодний бал в ресторане «Метрополь», на котором богатая Москва встречала свой последний мирный 1913 год. В зале белели мраморные плечи дам, стройные ножки которых обвивали непослушные трены, переливались тусклым матовым светом жемчуга, сверкающей дрожью вспыхивали бриллианты, отбрасывая то красные, то фиолетовые, то зелёные всполохи, и чуть слышно шуршали шелка…

Для людей, сидевших за столиками ресторана «Метрополь», я думаю, не имело большого значения, появятся ли на балу царь и царица. Капитал постепенно заменил им эти символы благополучия и позволил многим из них почувствовать себя не зрителями, а хозяевами на балу жизни. Балы в ресторанах, кстати, первыми в России ввели москвичи. В Петербурге это понравилось, правда, не всем. Одна из петербургских газет по этому поводу писала следующее: «Встреча у нас, в Петербурге, Нового года в ресторанах, к счастью, не прививается». Почему к счастью — спросим мы. Может быть потому, что у петербуржцев душа была поуже да и бумажник потоньше? Богатые москвичи вообще-то денег на застолье не жалели. Раскрыв карточку в таком ресторане, как «Метрополь», и увидев проставленные в ней цены, какой-нибудь приезжий мог бы сказать: «Какой богатый город!» Не зря ведь ещё гоголевский капитан Копейкин сказал о Москве: «Идёшь по городу, а нос слышит, что тысячами пахнет». Москвичам же, не имеющим капиталов и влачившим жалкое существование, оставалось только вместе с капитаном Копейкиным нюхать воздух, пропахший чужими тысячами. В последние годы «мирного времени» духовные власти установили обычай встречи Нового года в церквах, где стали проводиться по этому поводу особые богослужения. Бедных людей это устраивало, поскольку не требовало особых затрат.

Глава третья

НАРОДНЫЕ ГУЛЯНЬЯ И ПРАЗДНИКИ

Пасха и катание на Масленицу. — Кулачные бои, блины, гулянья, балы и банкеты

Если бы мы с вами оказались в 1885 году на Пасху в Москве и к одиннадцати часам ночи пришли в Кремль, то застали бы там массу людей со всего города. И хоть площадь перед соборами, мощённая гранитом, была завалена мусором и снегом, настроение у людей было светлое и радостное, во всяком случае, должно было быть таким, каким его выразил поэт:

Льётся голос колокольный,Улетает до небес.И во всей ПервопрестольнойВсё поёт: «Христос воскрес!»

По случаю праздника на Благовещенском соборе горит несколько плошек Большой Успенский собор обнесён канатами, и полиция в него не пускает, говоря, что в нём слишком много народа. Зато в церковь Двенадцати апостолов вход свободный. В притворе храма толпятся богомольцы и странники, пришедшие из Смоленска, Курска и других городов и селений. Купец в енотовой шубе читает на амвоне «Страсти Господни». Народ слушает его и крестится. В Чудовом монастыре поклоняются мощам святого Алексия, митрополита Московского. Отсюда, с Кремлёвского холма, открывается прекрасный вид на Москву и видно, как в Замоскворечье светятся огоньки церквей и колокольни Симонова монастыря, а справа — мерцающий разноцветными огнями фонарей и плошек храм Христа Спасителя.

Приближается полночь. В душах собравшихся нарастает волнение: вот-вот начнётся… И вдруг звонкое динь-динь — это на колокольне вестовой звонницы в Успенском соборе прозвенели колокольчики. Не прошло и минуты, как ударили в большой колокол на колокольне Ивана Великого. Все неистово крестятся. По второму удару загудели колокола в ближайших церквах, а затем и по всем храмам и монастырям Первопрестольной. На этот раз ранее удара на главной колокольне города никто не благовестил, как допускалось это ещё три года назад, когда звонари, не соблюдая порядка, трезвонили кто во что горазд. Зажглись свечи в руках собравшихся. Из Успенского собора выносят хоругви, за ними выходят митрополит и священство — и начинается крестный ход. Ровно в полночь звон на мгновение смолкает и владыка, обращаясь к народу, громко и радостно восклицает: «Христос воскресе!» Площадь гулко и радостно выдыхает в ответ: «Воистину воскресе!» Взлетела ракета, загрохотали с Тайницкой башни пушки, и гул их сливается со звоном колоколов. Начинается праздник В храме Христа Спасителя возникла давка, люди спотыкаются о пеньковые подстилки, положенные на пол. Всем хочется быть поближе к алтарю. Под утро усталые и просветлённые прихожане расходятся по домам.

Москвичи любили праздники. Они позволяли народу ощущать свою самобытность, скрашивали серую убогую жизнь, придавали безделью значительность и целесообразность.

В середине XIX века на Масленицу устраивали катания на санях. Катались от Покровской Заставы до Камер-Коллежского вала через Большую Андроньевскую и Рогожскую улицы. Получался круг более двух вёрст. Извозчики — крестьяне из Карачарова, Кожухова, Коломенского, Нагатина, Котлов и других деревень. Лошади их в лентах, дуги золочёные в цветах. Бывало, на волос проскочат мимо друг друга и летят дальше. Особенно славились два извозчика: Ворона и Горячий. Последний, как вьюн, скользил среди самой ужасной тесноты. У Вороны же лошадь резво принимала с места и летела, как стрела из лука. Катались на тройках купцы и фабриканты. Славился кучер купца Алексеева девяти пудов весом, ну и лошади, конечно, были, что называется, звери. Рыжие, карие, серые в яблоках, гнедые, тройки пестрели гирляндами и звенели бубенцами. Несясь по улице, кони вздымали клубы снежной пыли, которая оседала на лицах восхищённых зрителей. А зрителей было много. Они высовывались из ворот и подъездов, сидели на лавочках, вынесенных креслах и стульях, на ступеньках наружных лестниц.

Не все катающиеся пускали своих лошадей во весь опор. Кто рысью ехал, а кто и вообще шагом. Надо же было и людей посмотреть, и себя показать. И не только себя, но и свои наряды: ковровые платки, шали, шляпы, а главное, шубы. Шубы здесь, в Рогожской, были не просто одеждой из звериных шкур, а наследственным достоянием, переходящим из поколения в поколение. На них не сидели так, как везде, а чтобы не помять, когда садились, заворачивали полы кверху. Сидеть на шубе значило нарушать местный обычай. Чтобы сберечь мех от пыли и снега, шубу покрывали пологом из так называемого «кубового», то есть тёмно-синего, ситца с яркими разводами и цветами. Пологи разукрашивали лентами и скрепляли широкими и яркими бантами. Кроме того, к ним полагалась пышная широкая пелерина, обшитая зелёной и красной бахромой. Шили эти пологи и пелерины крестьянки из Подмосковья. В 60–70-е годы XIX века в Москве можно было увидеть даму в огромной песцовой шубе, крытой ярко-пунцовым плюшем, ярко-зелёной шляпе с розовыми лентами и громаднейшим страусовым пером. Любили у нас яркие цвета.

На Новый год устраивали катания по Тверской. Один извозчик — «лихач» славился своим голосом и так пел, что за ним толпа ходила, а расчувствовавшиеся купцы так те ему даже «беленькую», то есть 25 рублей, давали. Были ещё катания в богатых меховых шубах по льду Москвы-реки между Большим Каменным и Москворецким мостами. Быстрее всех там ездил на тройке извозчик по фамилии Лаптев.

Чередование будней и праздников, постов и мясоедов делало жизнь разнообразнее и наполняло её ожиданиями. Всё успевало надоесть, и перемену ждали с нетерпением. Святки — веселье, расходы, за ними мясоед — свадьбы, потом Масленица, а за ней Великий пост с грибками, редькой и гороховым киселём.

Разнообразие было и в нравах. Рядом с благопристойностью и порядком уживались дикость и жестокость.

С давних пор в Москве происходили петушиные бои и травля зверей. За Рогожской Заставой травили медведей собаками. А один мужик с Трёхгорки научил гусей нападать на быков и коров. Налетят птички, сядут на голову бедного животного и ну его хлестать крыльями по глазам, ушам и пр. Несчастная скотинка ревёт, мечется, падает. Картина, в общем, довольно жуткая.

Самым же массовым и, можно сказать, кровавым видом развлечений являлись кулачные бои. В середине XIX века они происходили в разных местах Москвы. Кто-то на них наживал деньги, славу. В Преображенском особенно славились два глухонемых брата: Афоня и Вася, гухонемые, привыкшие доводить свои мнения и мысли до своих товарищей с помощью рук, жестов, вообще отличаются драчливостью. Когда-то, в конце 1940-х — начале 1960-х годов, я жил недалеко от Сретенки. В одном из её переулков, между Сретенкой и Цветным бульваром, находился Дом культуры глухонемых. Так возле него, по окончании «культурных» мероприятий, можно было увидеть массовую драку. Причём драка эта не сопровождалась матерщиной. Слышны были только какие-то странные звуки и шум возни. Возможно, немота — единственное, что может заставить русского человека не распускать язык.