Второе Установление - Айзек Азимов

выиграли несколько сражений, небольшое количество проиграли. В них нет ничего выдающегося. Я

не очень многого жду от вашей теории, Чаннис.

– Но вы упустили несколько моментов. Разве вы не заметили, что они никогда не вступали в

коалиции? Они всегда оставались совершенно вне политики этого завитка звездной спирали. Как вы

отметили, они завоевали несколько планет, но затем остановились – и вовсе не потому, что потерпели

какое-то страшное поражение. Просто они достаточно расширились, решив таким образом проблему

собственной безопасности, а уж дальше им не было резона привлекать к себе излишнее внимание.

– Очень хорошо, – последовал бесстрастный ответ. – Я не возражаю против посадки. В худшем

случае мы потеряем немного времени.

– О нет. В худшем случае – полный разгром. Если речь и в самом деле идет о Втором

Установлении. Не забудьте: этот мир состоит из космос знает скольких Мулов.

– Что же вы думаете делать?

– Высадиться на какой-нибудь малозначительной вассальной планете. Сперва выяснить о

Ределле все, что можно, а затем импровизировать, исходя из полученных сведений.

– Отлично. Возражений нет. Теперь, если вы не против, я хотел бы потушить свет.

Помахав рукой на прощанье, Чаннис ушел.

А в темноте крохотной комнатки, на мчащемся металлическом островке, затерянном в

безбрежности космоса, генерал Хэн Притчер продолжал бодрствовать, следя за ходом мыслей,

уводивших его в столь фантастические пределы.

Если все, до чего он с такими усилиями додумался, правильно – а известные факты пока

вписывались в картину, – то Ределл действительно представляет собой Второе Установление. Иного

не дано. Но каким образом? Как?

Почему Ределл? Обычный мир? Ничем не выделяющийся? Трущобы, затерянные среди руин

Империи? Щепка среди осколков? Словно в отдалении Притчеру представилось сморщенное лицо

Мула, высоким голосом рассказывающего о психологе бывшего Установления, Эблинге Мисе,

единственном человеке, который, быть может, постиг тайну Второго Установления.

Притчер вспомнил, с каким напряжением звучали слова Мула:

"Изумление овладело Мисом. Словно некий факт, связанный со Вторым Установлением,

превзошел все его ожидания, увел в совершенно ином направлении от всего, что он предполагал

заранее. Если бы я только мог читать его мысли, а не только эмоции! Но эмоции были доступны – и

превыше всего было это безбрежное изумление".

Удивление: вот ключ к разгадке! Нечто, вызывающее предельное изумление! А теперь

приходит этот мальчишка, этот ухмыляющийся юнец и радостно вываливает кучу слов насчет

Ределла и его незначительности. И, видимо, он прав. Это не может быть ошибкой. Иначе все теряет

смысл.

Последняя мысль Притчера была довольно мрачной. Гипертрассер все еще находился на

своем месте. Он проверил его час назад, когда Чанниса не было поблизости.

В Т О Р А Я И Н Т Е Р Л Ю Д И Я

То была случайная встреча в вестибюле Палаты Совета – всего за несколько секунд перед тем,

как войти туда, чтобы заняться текущими делами – и несколько мыслей быстро пронеслось в разные

стороны.

– Значит, Мул уже на пути.

– Я тоже об этом слышал. Рискованно! Исключительно рискованно!

– Нет, если события будут развиваться в соответствии с рассчитанными функциями.

– Мул – не обычный человек; а людьми, которых он избрал в качестве своих орудий, трудно

манипулировать без того, чтобы он это заметил. К Контролируемым сознаниям трудно прикасаться.

Говорят, он уже несколько раз улавливал эти следы.

– Да, и я не вижу, как этого избежать.

– Неуправляемые сознания проще в обращении. Но при нем среди облеченных властью таких

почти нет…

Они вошли в Палату. За ними последовали прочие члены Второго Установления.

3. Двое и крестьянин.

Россем – один из тех пограничных миров, которыми обычно пренебрегает Галактическая

история, и которым лишь изредка удается обратить на себя внимание людей, обитающих на мириадах

более счастливых планет.

В поздние дни Галактической Империи на пустынных просторах Россема жило несколько

десятков политических ссыльных, а обсерватория и небольшой флотский гарнизон служили для того,

чтобы уберечь планету от полного запустения. Позже, в бедственные времена раздоров, наступившие

незадолго до эпохи Хари Селдона, не слишком твердые духом люди, устав от бесконечных

десятилетий опасностей и страха, устав от зрелища разграбленных планет и призрачной смены

эфемерных императоров, пробивавшихся к пурпуру власти ради нескольких бесплодных лет на троне,

стали покидать населенные центры и искать укрытия в глухих уголках Галактики.

В студеных пустынях Россема начали расти деревеньки. Его крошечное темно-красное солнце,

точно скряга, цедило редкие капли тепла, и негустой снег сыпался с неба девять месяцев в году.

Неприхотливые местные злаки дремали все эти снежные месяцы в земле, а затем, когда ленивым

лучам солнца удавалось поднять температуру почти до десяти градусов, начинали прорастать и

созревали с почти панической скоростью.

Небольшие животные, похожие на коз, щипали траву на лугах, разгребая снег тонкими

тройными копытцами.

Так людям Россема доставались хлеб и молоко – а если они жертвовали одним-двумя

животными, то и мясо. Темные, зловещие леса, кривые и сучковатые заросли покрывали более

половины экваториального пояса планеты; они поставляли прочное, тонковолокнистое дерево для

постройки домов. Это дерево, заодно с мехами и минералами, даже удавалось экспортировать, и

время от времени за товаром прибывали корабли Империи, доставляя взамен сельскохозяйственную

технику, атомные обогреватели, даже телевизоры. Последние отнюдь не являлись неуместной

роскошью, ибо долгие зимы повергали крестьян в томительную спячку.

Имперская история протекала мимо крестьян Россема. Торговые корабли во время своих

кратковременных посещений приносили новости; иногда прибывали новые беженцы – однажды

неожиданно появилась и осталась жить относительно большая группа; с беженцами обычно доходили

вести о Галактике.

Так россемиты узнали об опустошительных битвах, истребленных народах, о императорах-

тиранах и мятежных вице-королях. И они вздыхали и качали головами, и поглубже зарывались

своими бородатыми физиономиями в меховые воротники, сидя на деревенской площади в лучах

слабосильного солнца и философствуя о грехах человеческих.