Конец ордена - Вадим Сухачевский

Покуда же Витька, на целый день вновь обращаясь в Федьку-Федулу, должен был сидеть у котла и наблюдать, как бы с Чокнутым не случилось чего.

В тот день все поначалу вроде бы шло как обычно – Чокнутый торговал своими шариками, мазурики грелись у котлов, щипачи приглядывались к чужим карманам.

Потом шнырь какой-то появился – по всем повадкам явно из легавых. Щипачи, мигом его раскусив, тут же разошлись. Ну а Федьке-то что – на мазуриков шныри внимания давно уж не обращают.

Вдруг смотрит – а шнырь этот словно остолбенел. Стоит и глазеет во все зенки на Чокнутого.

Федьку слегка это насторожило. Потихонечку – да поближе к нему. И пригляделся внимательнее, чтобы потом шныря этого Арнольду Ивановичу поподробнее описать. Увидел даже, когда тот папироску крутил, что у него двух пальцев на левой руке не хватает.

Закурив, шнырь от остолбенения наконец оправился, к Чокнутому подошел и с улыбочкой такой змеиной его и спрашивает:

— Господин фон Штраубе, никак? Тридцать лет прошло – а почти не изменились, ваше благородие.

Чокнутый стоит, ничего не понимает, а Федька сразу уразумел: беда!

Головы, однако ж, не потерял – понял, что шныря надо позадержать, чтобы тот не донес, пока он, Федька, к Арнольду Ивановичу сбегает.

Когда-то у щипачей кое-какую науку прошел, да и трехпалый этот больно был удивлен встречей с Чокнутым, оттого Федьке удалось, подкравшись, легко вытащить у него из кармана наган – и наутек. Знал, что за утерю нагана таких из легавки выгоняют запросто.

Шнырь, понятно – за ним: "Стой, стой, сучонок!"

Почти что догнал уже. А Федька тот наган – раз – и в котел со смолой. Тут шнырь и стал: мазурик ему – что? Наган главное. Да поди этот наган достань, когда он уже на дне, а смола густая.

Не совсем глупый, правда, оказался шнырь, смекнул довольно быстро, что наган можно извлечь, если смолу разогреть и выплеснуть на мостовую. Начал под котел подкладывать дрова.

Ну теперь-то ему надо было не меньше как полчаса, чтобы как следует разогрелось, а Федька тем временем – на Мясницкую, докладывать.

Арнольд Иванович выслушал – за придумку с наганом похвалил, но от самого известия мрачен стал, каким Федька его прежде не видел.

— Ну-ка, — сказал, — обрисуй мне этого шныря.

Обрисовывать – этому он его еще раньше обучил, и тут Федька не ударил лицом в грязь, не упустил ни одной подробности: лет эдак пятьдесят, рост высокий, шевелюра с залысинами, нос острый, набок слегка и на конце красный, как отмороженный; лицо с боков, как у воблы, сплюснутое; один глаз косит; на руке двух пальцев недостает… Дальше Арнольд Иванович и слушать не стал. Сказал:

— Ясно, Леденцов по прозвищу Муха. Он в царской Охранке шпиком был, и тогда еще старшего фон Штраубе выслеживал, на том и пальцы однажды потерял. Теперь, видно, сына принял за отца. — И заключил: — Раздавить эту Муху срочно надо, а то много доставит хлопот. Полчаса, говоришь, у нас есть? За такое время хорошую цепь не сложишь…

Федька (то есть теперь, в этих стенах, уже Виктор) предложил:

— А может – как с Клешней? По роже видно, что выпить любитель. Подмешать то же, что и Клешне – он и того…

— Боюсь, Витёк, не выйдет, — покачал головой Арнольд Иванович. — Его сейчас никакой выпивкой не соблазнишь. Наган только отыщет – и сразу помчится докладывать, кого на Сухаревке увидел.

— Так если из царской Охранки, — размышлял вместе с ним Виктор, — то можно и на понт взять. Там его самого могут за такое прошлое – к стенке.

— Едва ли, — вздохнул Арнольд. — Там, я знаю, сейчас немало таких служит… Да если и к стенке – он же скотина успеет прежде заложить фон Штраубе.

И тут Федьку (уж неважно – Федулу, Виктора) вдруг осенило. Два-то он всего слова и произнес, но уже ясно чуял за ними всю цепь.

— Перстень княгинин… — сказал он, и сразу Арнольд Иванович изменился лицом. Потому что уж кто-кто – а он подобную цепь умел угадывать безошибочно.

А с перстеньком этим – вот что. Месяца полтора тому назад был на Сухаревке большой шмон – самого Графа брали, главаря всех сухаревских урок. Пальба была, как на всамделишной, наверно, войне. Все мазурики за котлами попрятались, но не разбежались однако: интересно.

Потом пальба прекратилась; он из-за своего котла смотрит: ведут. Как раз мимо его котла проводили. Хоть Граф и по рукам связанный, а позади все равно пять человек с наганами шагают. Ну а он себе идет, улыбается.

А проходя возле Федькиного котла, взял да и в котел тот плюнул. Те, с наганами, и внимания не обратили, а он, Федька, сразу смекнул, что больно уж тяжело тот плевок в смолу плюхнулся. Но виду не подал. Тогда же, кстати, и подумал, что смола в котле иной раз полезная штука и прикинул в уме, как бы ее еще использовать. Потому сразу смекнул, что делать с наганом трехпалого шныря.

Ну а в тот день подождал, покуда Сухаревка после шмона притихнет – тогда по-незаметному палочкой в смоле покопался (благо, было ее только на самом донце) и вытащил что-то твердое, тяжелое. Потом, уже на Мясницкой, штуковину эту в керосине отмыл; гладь – перстенек с синим камешком.

Дурень Федька этот перстенек бы, конечно, заныкал, да после попытался бы его какому-нибудь барыге сбыть. Тут бы и конец ему, дураку Федьке. Но потому он и был давно уже не Федькой, а Виктором, что умом думать начинал. И немедля тот перстенек показал Арнольду Ивановичу.

Арнольд Иванович про легавские дела откуда-то много знал – свои люди у него там имелись. Перестенек осмотрел и сразу установил, что прежде принадлежал он какой-то княгине Гагариной, а после достался зубному доктору одному. Но и у того задержался ненадолго – с полгода назад нагрянули к нему ночью фартовые люди, самого доктора порешили, всю семью вырезали, денег и золотишка прихватили немало, а заодно, выходит, и перстенек. Теперь-то ясно, что люди это были Графа, и стало быть, его, Графа, по перстню мигом привязали бы к тому налету на квартиру доктора, оттого и избавиться от него поспешил.

Но фартовый-то люд числит, что перстенек у легавых теперь, раз Графа с ним взяли. И если кто перстень этот кто-нибудь продавать надумает – как пить дать башку ему тут же оторвут.

Однако же на всякий случай Арнольд Иванович перстенек подальше спрятал – вдруг впишется в какую-нибудь из его хитрых цепей.

И вот теперь… Тут была даже дважды Федькина-Викторова заслуга: и перстень он добыл, и своей головой додумался, как этот перстень к делу Ордена приспособить…

Ну а дальше было так. Федька двинулся обратно на Сухаревку и поспел как раз к тому времени, когда трехпалый уже извлек из смолы свой наган и оттирал его тряпицей, при этом с Чокнутого не спуская глаз.

Вдруг рядом с ним появляется кто-то усатый в хорошей кожанке. Пару слов шнырю кинул – и зашагал не спеша в обратную сторону. Да, умел облик менять Арнольд Иванович, тут ничего не скажешь! Даже Федька его не вмиг узнал.

Вздохнул трехпалый, пошел следом за ним. А Федька по-незаметному – сзади. Так втроем, хоть вроде и порознь, дошли до дома на Мясницкой. Федька вошел с черного хода, а трехпалый вслед за Арнольдом Ивановичем – с парадного.

Арнольд Иванович нарочно, видать, дверь кабинета приоткрытой оставил, чтобы Федька все, что там происходит, мог услышать и подглядеть – чай, он тоже теперь в этом деле не посторонний.

Там у них происходила потеха. Трехпалый стоял по струнке, а Арнольд Иванович, развалившись в кресле, важным голосом говорил:

— Известно вам, товарищ Леденцов, где вы находитесь?.. А находитесь вы, товарищ Леденцов, на конспиративной квартире Московского уголовного розыска, о которой ни одна душа больше не должна знать. Чувствуете, какое к вам доверие, Леденцов?

Трехпалый тянется – голова, того и гляди, оторвется от тонкой шеи:

— Точно так! Чувствую, товарищ комиссар! Разве ж не понимаю?.. Имею также доложить, что на Сухаревке сейчас видал бывшего белогвардейского офицера фон Штраубе, замаскированного под умственно ненормального торговца шариками. Уже шел об нем сообщать…

Арнольд Иванович ему:

— Молодец, Леденцов, что зоркость революционную не теряешь… Этим фон Штраубе я лично сам сейчас займусь… А к тебе у меня другое важное дело. Выполнишь как следует – командирское звание получишь, сам за тебя похлопочу. Вот этот перстенек видишь?

— Точно так, товарищ комиссар!

— Так вот, ловим мы одного скупщика краденого, а поймать с поличным никак не удается, смышленый, гад! Но адресок его известен – тут, недалеко, на Варварке, дом девять. Записывать не надо. Запомнишь?

— Точно так!..

— Сейчас немедля пойдешь туда с этим самым перстеньком и предложишь купить. Будешь косить под трамвайного щипача. Слишком большой цены не заламывай… Барыга тебе скажет, что должен перстень осмотреть, в квартиру зазовет. Ничего не бойся, заходи – мои люди будут уже наготове, при оружии. На этом самом перстне мы его и возьмем. Все уразумел, Леденцов?