Поп - Александр Сегень

— Так попы эти с фашистами заодно. Вы бы послушали, что он говорит на своих так называемых проповедях!

19.

— Дорогие братья и сестры, — сказал отец Александр на проповеди в день Успения Богородицы. — Вот и окончился Успенский пост. Сегодня мы с Вами радуемся наступившему празднику. Казалось бы, чему радоваться? Что такое Успение? Ведь это кончина нашей заступницы, Божьей Матери и Приснодевы Марии. Кончина — это смерть. Но потому мы и говорим: не смерть, не кончина, а именно Успение. Уснув на земле, она проснулась на небесах, где ее душу встретил Сын, Спаситель Христос. Именно этому мы и радуемся! Это празднуем! И каково же наше счастье, что после долгих лет мерзости и запустения снова воскрес в селе Закаты храм святого благоверного князя Александра Невского! Под его поприщем похоронены останки воинов, погибших во время Ледового побоища. Долгие годы безбожники устраивали здесь танцы. Плясали на костях предков своих, за веру христианскую и за Родину павших! Вместо икон — изображения антихристов. На месте иконостаса натягивали полотнище и на нём показывали кино. Зачастую — кино богомерзкого содержания. Бывший протоиерей храма сего, отец Владимир, имел смелость предать анафеме большевиков в грозном восемнадцатом году. Его привязали за ноги к телеге и волокли по всем улицам села Закаты, голова и тело бедного священника бились о камни... Все улицы села обагрены его кровью. А когда сей мученик испустил дух, его тело закопали неизвестно где. Но он сегодня незримо присутствует среди нас и радуется. Слава Богу, безбожная эпоха закончилась. И нам надобно мириться с тем, что безбожники изгнаны силою германской армии. Ибо сами мы оказались бессильны. Того ради и послал Господь на нашу землю грозное германское нашествие, дабы смести лиходеев, превращавших храмы в блудилища. Так что, не ропщите, дорогие братья и сестры, а подходите ко кресту, прикладывайтесь, и поздравляю вас всех с хорошим праздником!

Лёшка затаился в глубине храма, с ненавистью взирая на попа и скрипя зубами. Кулаки его сжимались, и он готов был хоть сейчас броситься на отца Александра, чтобы задушить его. Но облачённый в стихарь Николай Николаевич Торопцев стоял рядом с попом и прислуживал ему.

Лёшка ушёл прочь, подальше от осквернённого клуба, где когда-то он танцевал с милой своей Машей.

Он шёл по улице, на которой однажды дрался с Петькой Виноградовым, позволившим себе как-то сальность в адрес Маши.

— Если бы такая Маруська на меня налезла, я бы не стал сопротивляться, — сказал тогда Петька.

Ни слова не говоря, Лёшка влепил ему кулаком в челюсть, и потом они крепко метелили друг друга, пока не устали от драки.

— Ещё раз услышу такое, убью! — сказал Лёшка, сидя на земле рядом с таким же, как он, битым до крови, соперником.

— Баран же ты, Лёха, — отвечал Петька.

Теперь они с Петькой были вместе в одном отряде. Время от времени приходили в родное село как ни в чём не бывало, а потом снова уходили в леса. Главное — не нарваться на немцев, чтобы те не обнюхали: немцы время от времени останавливали мужиков и парней и натурально тщательно обнюхивали — ведь у партизан от долгого сидения у костра вся одежда пропитывалась запахом дыма. И никакие оправдания относительно того, что, мол, ходил на охоту или на рыбалку, не имели действия.

В соседней Знаменке недавно двоих унюхали и без лишних разговоров расстреляли.

— Товарищи! — сказал, узнав об этом, командир Климов. — Двух наших товарищей вчера расстреляли на окраине села Знаменка. Утратив бдительность, товарищи Петров и Сергеев дали себя обнюхать. Немцы учуяли запах костров и обвинили товарищей Петрова и Сергеева в том, что они являлись бойцами партизанского формирования. Светлая память товарищам Петрову и Сергееву! А нам всем горький урок: нельзя терять бдительность! Запах костра является для гитлеровцев неопровержимым доказательством. Избегайте встреч с немецкими патрулями! Август, сентябрь, октябрь — вот уже три месяца существует наш отряд, насчитывающий более трёх десятков бойцов. За отчётный период совершено двадцать пять вылазок. Нам удалось нанести ощутимый ущерб вражеским гадам, понеся при этом минимальные потери. Погибли товарищи Горобцов, Гнетюха, Викторчук и Патрикеев. Вчера не стало Петрова и Сергеева. Но ряды наши пополнятся, и мы будем продолжать борьбу!

На другой день Лёшка вместе с другими пятью бойцами отряда совершил нападение на немецкий патруль в пяти километрах от родного села. И случилось ему нечаянно убить свою односельчанку. Таисью Медведеву. Вот как это было. Немцы ехали на двух мотоциклах. Партизаны из засады видели, как Таисья шла по дороге с корзиной грибов, и немцы подсадили её к себе в пустующую коляску одного из мотоциклов. А когда подъехали ближе к партизанам, те открыли огонь. Завязалась перестрелка. Лёшке хотелось проучить Таисью, чтоб неповадно было с немчурой на мотоциклах кататься, он стрельнул поверх её головы, а попал прямо в лоб.

Патронов не хватало, и Петька Виноградов пополз к убитому немцу, чтобы поживиться, но пуля поразила его прямо в темя. Когда бой окончился, вокруг дороги остались лежать четверо убитых фашистов и двое наших — Виноградов и Скворцов.

— Петька! Друг! — рыдал Лёшка над трупом товарища, с которым когда-то и дрался, и мирился, а в последнее время воевал в одном строю против общего врага. — Хочешь, дай мне в рыло, только не умирай.

— Да чо не умирай, если его наповал, вона, — сказал Лёшке другой боец, Игорь Горелов.

После этого Лёшка уже без жалости подошёл к Таисье, но когда приблизился и посмотрел на убитую им женщину, в душе его зашевелилось, он нагнулся, закрыл Медведевой глаза и испуганно пробормотал:

— За Петьку, за Серёгу... За Машу...

20.

— Ох, Таечка, Таечка! Кто ж тебя так, сердце ты моё! — причитал отец Александр, когда убитую привезли в Закаты.

Глеб Медведев стал вдовцом, сам о том не ведая — ещё в прошлом году арестовали его за антисоветскую агитацию и отправили в далёкие края, где он и по сей день обретался. Двое ребятишек, Миша и Саша, остались сиротами. В церкви они недоумённо смотрели на маму, лежащую в гробу, воск капал с их свечек, которые они держали криво в своих жалких пальчиках.

— Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоея Таисии, — задыхаясь от горя, отпевал покойницу отец Александр.

После похорон он привёл Сашу и Мишу к себе и сказал матушке Алевтине:

— Дом у нас, слава Богу, большой. Прихожане еду приносят. А у детишек этих никого не осталось. Обоих дедов в тридцатые годы покосило советской властью, одна бабка умерла, а другая на ладан дышит. Пусть у нас живут. Главное дело, ведь — Миша и Саша, у нас сыновей с такими именами ещё не было, а я давно хотел Михаила Александровича и Сан Саныча.

Матушка Алевтина приняла решение мужа как должное. Мальчики-то какие хорошенькие, лопоухие и жалобные!

— Деточки мои! — вздыхала она, прижимая к себе сирот.

21.

Но когда появилась Ева, это Алевтине Андреевне не понравилось.

Крещенная отцом Александром дочь Моисея пришла в Закаты в первых числах ноября, бледная, голодная.

— Батюшки, Муха! — всплеснул руками отец Александр. — Откуда ты, небесное созданье?

Войдя в дом, он оставил Еву в прихожей, а сам отправился объясняться с матушкой:

— Аля, там это... — молвил отец Александр матушке, вернувшейся из хлева с крынкой свеженадоенного козьего молока. — Еврейчушка моя притекла к нам.

— Какая еще еврейчушка? — сразу насторожилась матушка.

— Ева. Бывшая Хава. Дочь Моисея Сускина. Которую я в Тихом еще окрестил, помнишь?

— И что же?

— Дрожит вся, голодная, холодная. Всех ее близких загребли фашисты, она одна чудом спаслась. Недаром приняла святое крещение! Господь спас ее.

— Та-ак... — сердито промолвила матушка. — И что ты хочешь сказать? Что дом у нас, слава Богу, большой?

Но увидев Еву, сидящую между Сашей и Мишей, она сразу с тоской поняла, что выгнать еврейку у нее не хватит духу. Ева смотрела на нее огромными глазами, в которых сквозила скорбь.

— Ну, здравствуй, дщерь иерусалимская, — сказала матушка.

— Здравствуйте.

— И что же ты? Какими судьбами?

— Не гоните меня. Там... Всех угнали. Всех. Отца, мать, братьев, сестёр... Говорили, что увозят евреев, где им будет лучше, но мы ж знаем, что увозят на погибель. Я одна убежала. Мне люди показывали, как идти. Вот я и добралась...

— Откуда ж ты проведала, где мы?

— Не гневи Бога, матушка, в Тихом же все знали, куда мы уехали, — вмешался отец Александр.

— Я понимаю, куда ты клонишь, — сердито произнесла Алевтина Андреевна.

— А ты предлагаешь выгнать её? Или, того проще — выдать?! — грозно воскликнул отец Александр.

— Конечно, я такая! — Матушка ещё раз недовольно оглядела Еву и сказала ей: — Ну что глазищами лупаешь? Садись, кормить тебя буду. Нам эта змеиная тонина ни к чему2.

22.

Храм в Закатах стремительно восстанавливался. Вот уже и купола перекрасили.