Поп - Александр Сегень

— Не серчай, Алюня, — обнял её отец Александр. — Помнишь, как Марковна спрашивала Аввакума: «Долго ли нам ещё страдать?», а он ей?

— «До самой смерти, Марковна, до самой смерти, инда еще побредем», — немного смягчаясь, ответила матушка. Ей нравилось, когда она могла блеснуть своим образованием, и батюшка этим умело пользовался, нарочно задавая вопросы, на которые она, не моргнув глазом, могла дать ответ.

— А мы, однако, ничуть не страдаем, а едем в этом роскошном кабриолете, или как ещё можно назвать сей полумузейный экипаж? Солнышко светит, птички поют. Мы сытые, одетые, обутые, едем совершать миссионерские подвиги, что может быть радостнее!

— Обидно только, что всё сие приходится совершать под немцем, — тихонько проворчал отец Сергий.

— И немец не вечен, и большевики не вечны, — возразил отец Александр, — а токмо один Иисус Христос.

— Ну хорошо, японскую разведку вы нам объяснили, а почему французская? — спросил отец Сергий.

— А это у отца Александра новая блажь завелась, — ответила матушка.

— И не блажь, — топнул ногой отец Александр. — А в каком-то смысле я и впрямь являюсь французским агентом. А завербовала меня Жанна д'Арк. Она явилась мне во сне и сказала: «Во Франции обо мне забыли. Перестали почитать меня как святую мученицу. Оттого мои французы немцу сдались кверху лапками. Русские не сдадутся. Хочу теперь в Россию. Пусть меня русские почитают».

— Ишь ты! — усмехнулся отец Сергий. — Она же католичка!

— И ничего, — возразил отец Александр. — Приняла мученическую кончину за христианскую веру. Пострадала честно за свой народ и была до конца предана Спасителю.

Выехав из леса, путешественники вдруг нарвались на немецкий военный патруль. Их остановили и приказали вылезать из коляски.

— Ну вот, — огорчился отец Александр, — сейчас у нас отберут наш экипаж, и придётся нам двигаться дальше per pedes apostolorum.

Но с ними обошлись вежливо, матушка, слегка кумекавшая в немецком, выступила переводчицей, молодой офицерик допросил их, кто такие, и даже извинился, пояснив причину задержания.

— Здесь военный аэродром, — перевела Алевтина Андреевна. — А в лесах завелись партизаны, недавно была заварушка.

Двинулись дальше. Вот, наконец, и пункт назначения.

Взгляду открылось большое село, у въезда в которое красовалась табличка: «Село Закаты. Колхоз имени Воровского». Богатых домов почти не попадалось. Иные крыши и соломкой-то прикрыты не были от нищеты...

— Видно, как наворовал тут товарищ Воровской, — пригорюнился отец Сергий, нарочно делая ударение на последний слог.

Подъехали к первой попавшейся избе, подле которой средних лет крестьянин цепом молотил ржаной сноп. Поздоровались.

— Чудно, однако, — засмеялся колхозник. — Сто лет уж тута попов не видано.

— А у самого-то, гляжу, крест, — кивнул отец Сергий на самодельный крестик, вырубленный из советской серебряной монеты, который мелькал в прорези рубахи на груди у колхозника.

— Это чтоб немцы меня за краснопузого не приняли.

— Приходи в храм, я тебе сей крест освятить должен, — сказал отец Александр.

— Оно конечно, — задумчиво почесал в затылке колхозник.

— Ну как немчура? Одолевает?

— Жить можно. Половину всего забирают, а половина всё ж тебе остаётся, не то что при прежних, живодёрах. Краснопузые-то всё отбирали. Понимаешь?

— А прикупить чего-то можно у вас? — спросила матушка. — Хлебушка, молочка, яичек?

— Отчего же не можно? Сейчас охормим.

Покуда он ходил в избу, подошли две женщины в чёрных платочках.

— Здравствуйте! Благословите, батюшки.

— Во имя Отца и Сына и Святаго духа.

— А куда же вы путь держите?

— Я к вам, — ответил отец Александр.

— Будет у вас теперь в храме священник, — встряла матушка.

— Господи! Чудо какое!

— Воистину чудо! — всплеснули руками женщины.

— А мы-то прослышали, что во Псков батюшков много навезли, и как раз шли туда просить, чтоб и нам какого-нибудь прислали отслужить Успенов день.

— А я тут как тут! — засмеялся отец Александр. — Так что ведите меня к вашему главному хозяину.

— Какому?

— Как к какому! К самому Александру Невскому.

— Ой, а ведь у нас там, срам сказать, всё ещё как был клуб, так и остаётся!

— А теперь опять будет храм, — сказала матушка Алевтина.

Тем временем сзади подошла и прислушалась к разговору женщина довольно ехидного вида:

— Война идёт, а им — храм! Тьфу, бесстыжие! Таиська — понятное дело — безмужняя с двумя отпросками. Замуж никто не берёт. Деваться-то и некуда. А ты-то, Любань! Тоже в это мокробесие?

— А вы, простите, стало быть, не православная? — спросил отец Александр.

— Ещё чего! Какая я тебе православная!

— Может быть, мусульманка?

— Скажешь тоже! Мусульманка! Я вообще — никто!

— Всё ясно...

— Всё им ясно! — зло сказала женщина и пошла дальше своей дорогой.

— Овсянникова, — сказала Таисия. — Самая злющая дура у нас в селе.

Простившись с отцом Сергием, который двинулся далее, в Гдов, отец Александр и матушка в сопровождении своих первых прихожанок, Любови и Таисии, отправились к храму. Впрочем, храмом его назвать было трудно. К паперти были пристроены нелепые сени, а над крыльцом висела табличка «Клуб имени тов. Кирова». У храма было два купола, большой и малый. Большой был раскрашен каким-то умельцем и превращён в глобус с политической картой мира. А малый окрашен в серый цвет и на нем надпись: «Луна». Впрочем, какой-то сурового вида человек уже залез туда и только что начал закрашивать глобус тёмно-зелёной краской.

— О! Коля уже при деле! — сказала Любовь.

— Это Николай Торопцев, — сказала Таисия и тихо добавила: — У него из трёх дочек одну убило недавно. Немец застрелил.

— За что же? — спросила матушка.

— А с озорства, проклятый. А вон сын его — Костик.

Затарахтело, и к храму подкатили немецкие мотоциклисты. Дети с удивлением их разглядывали. Костик Торопцев стрельнул из рогатки, попал в колесо мотоцикла и крикнул:

— Немец-перец-колбаса!

— О! Du bist ja wacker Soldat!1 — великодушно смеясь, крикнул ему один из немцев.

18.

Алексей Луготинцев с огромным горем каждый день наблюдал за тем, как в его родном селе происходит кощунственное надругательство над домом, который он почитал как свою святыню.

Клуб имени товарища Кирова, где когда-то произошло его знаменательное объяснение в любви к Маше Торопцевой, стараниями невесть откуда взявшегося попа день ото дня всё более превращался в церковь. Обиднее всего было то, что в этом злодеянии самое деятельное участие принимала семья Торопцевых — Николай Николаевич, Васса Петровна, Машины сёстры Надя и Катя и даже младший шестилетний Костик. И многие другие закатовцы с жаром взялись переделывать клуб в церковь, словно и не было двадцати четырёх лет советской власти, освободившей народ от религиозного мракобесия. Не укладывалось в голове: как это люди, вполне здравомыслящие и трезвые, которые, казалось бы, должны понимать всю дурь поповского учения, ни с того ни с сего охотно лезли в церковную кабалу!

На третий день после того, как в Закатах объявился этот худой поп со своей толстой попадьёю, в село прикатили немцы и привезли целый грузовик с досками, жестью и гвоздями. Поп весело выпрыгнул из кузова грузовика и помогал немцам разгружать это добро. Кроме стройматериалов из кузова вынули штук десять разного размера икон. Их бережно понесли в клуб, и Лёшке стало до тошноты отвратительно и обидно, что теперь там вместо парадных портретов Ленина, Сталина, Кирова, Будённого, Ворошилова будут красоваться всякие умильные Богородицы и Николы Угодники...

Ещё страшнее было то, что отец убитой немцами Маши принимал из рук ее убийц, немцев, стройматериалы, чтобы пустить их в ход на переделку клуба в церковь. С этим Алексей Луготинцев, с недавних пор — боец партизанского отряда товарища Климова, никак не мог примириться!

Он замыслил при первом же удобном случае казнить попа. Мешало лишь то, что Николай Николаевич, которого Лёшка до сих пор сильно уважал, постоянно околачивался рядом с этим предателем, служителем культа.

— Стыдно смотреть, товарищ командир, — докладывал Лёшка товарищу Климову, вернувшись из села в лес. — Клуб! В нём когда-то показывали полезные патриотические и идейно-воспитательные фильмы. В нём мы танцевали с нашими девушками. Устраивали торжественные проводы в армию. И теперь вместо этого — религиозный балаган. Портреты вождей, картины, включая «Ленина в Смольном», выброшены в неизвестном направлении. Не ровен час и колокола зазвонят! И в лесу их тут услышим...

— Ничего, боец, — успокаивал товарищ Климов, положив Лёшке на плечо большую и горячую ладонь. — Придёт время, рассчитаемся с попами, устроим им кровавую Пасху. Но теперь не до них. Главный враг у нас всё же не попы, а фашисты.

— Так попы эти с фашистами заодно. Вы бы послушали, что он говорит на своих так называемых проповедях!